Фердинанд Оссендовский - Ленин
Женщина медленно встала.
— Эй, Тамара! — донесся громкий окрик, после которого последовал пронзительный свист. — Плюнь на это буржуйское чучело и иди сюда!
К ней от столика бандитов шел Челкан.
Рослый, хищный, ловкий в каждом движении, уверенный в своей силе, он смотрел на женщину похотливо и властно.
— Н-ну, беги сюда, девка, и поспеши! — крикнул он снова, да так громко, что из глубины заведения, тяжело дыша, прибежал обеспокоенный Кустанджи.
Женщина гордо выпрямилась и, щуря глаза, вызывающе бросила:
— На колени, хам, бей три раза своим глупым лбом в пол и проси, тогда, может…
Челкан разразился смехом.
— Ты что, Тамарка, с ума сошла? — воскликнул он. — Забыла уже, сколько раз была со мной? Опять начинаешь бунтовать? Подлая княжеская кровь начинает бурлить? Я выбью это из твоей головы! Н-ну, не дразни меня, и бегом… благородная княжна, к Челкану!..
Он несколько раз свистнул, глядя на Тамару с презрением, как на собаку.
— Не хочешь просить покорно, на коленях, с поклоном до земли? — угрожающе спросила она.
Он ответил омерзительным, гнилым матом.
Тамара подняла вдруг голову. Ее лицо ужасно исказилось, губы широко раскрылись и выплеснули желчные, злые слова:
— Вы думаете, хамы, рабы, которых отец мой сек нагайкой, что я здесь буду всю жизнь с вами прозябать, как голодная, бездомная собака? Помню я тебя, Челкан, когда ты был сторожем и привел меня с улицы в свою берлогу. Я умирала тогда с голоду, а ты мной торговал, бил, издевался надо мной, когда я, больная, истощенная, одетая в лохмотья ничего не могла заработать. Тогда сквозь грязные лохмотья никто, не мог рассмотреть мое тело… Надоели вы мне, грязные псы, отбросы! Я свое дело сделала… Сотни из вас уже гниют… На всю жизнь запомните вы княжну Тамару!
Она принялась смеяться и топать ногами.
— Ты пьяна! — крикнул Челкан и прыгнул к ней.
Тамара засунула руку в сумочку.
Через мгновение раздались три выстрела.
Бандит пошатнулся и рухнул со смертельными ранами в животе и голове. Женщина лежала неподвижно, а из уголка ее губ вытекала струйка крови.
Петр Болдырев быстро, не дожидаясь Бурова, покинул заведение Аванеса Кустанджи.
Он вернулся домой, разбудил брата и до утра рассказывал дрожащим голосом о том, что увидел в логове старого армянина.
Назавтра в утренних газетах он прочитал, что отважный комиссар милиции Буров выследил грозного бандита Челкана, который вместе со своей любовницей Тамарой прокрался в частную квартиру иностранца, турецкого торговца Кустанджи, с целью грабежа. После кровавой схватки Буров прикончил бандитов.
— Этот Буров далеко пойдет! — улыбнулся Петр. — Он всем умеет воспользоваться. Правда, на такой скользкой дороге легко поскользнуться…
— Кто мечом воюет, тот от меча и гибнет! — ответил, пожимая плечами, Георгий.
За стенкой кто-то начал насвистывать и запел высоким тенором:
Купите бублики,
Товарищ, бублики,
За три копеечки хорош товар!
Глава XXXIV
Красная площадь была освещена рефлекторами. Стены Кремля, вознесенные, словно изо льда, изогнутые, зубчатые, будто грива волны в замерзшем море. На звездном небе, пропитанном светом уличных фонарей, замерли, разбухли в постоянном ожидании купола собора Василия Блаженного. Большие и малые купола застыли, словно мертвые головы, воткнутые на жерди и смотрящие вниз с мертвым безразличием. Вниз, где в слабых лучах фонарей клокотала крикливая, неудержимая, дикая толпа.
Разрывались незнакомые, глумливые, чуждые это теплой, весенней, ночи голоса. Широкой струей плыла, зависая над городом, громкая музыка, вырывающаяся из освещенных театров, кинематографов и ресторанов.
Приближалась полночь.
Таинственное время, в которое русский народ веками, забывая о никогда не заканчивающихся бедствиях и муках, возносил молитвы к Спасителю Мира. Замученный людьми, Он воскрес когда-то в это же время и вошел в лучезарное царство своего небесного Отца.
Тихая, задумчивая, пронизанная прелестью воспоминаний, ощущающая божественное благословение ночь…
Что же смущало ее теперь? Кто наполнял ее шумом, скрежетом, громким клекотом, вихрем срывающихся, богохульствующих, омерзительных человеческих окриков, резвой музыкой, диким смехом, безумным проклятием?
Сквозь толпу продвигалась процессия безбожников, направленная красным Кремлем.
Во главе ее шли люди, несущие огромный портрет Владимира Ленина, окруженный пурпурными знаменами, а за ним вытянулась поющая «Интернационал» и веселые, неприличные песни, змейка людей с наглыми, угрюмыми и обреченными, несмотря на дерзкие, веселые слова, лицами. Лицами людей, приближавшихся к месту своей казни.
Они не видели в эту ночь воскресения Сына Божьего и делали очередной шаг к Голгофе позора.
В толпе, подпрыгивая и безумствуя, кружились фигуры, переодетые в Бога, в белых одеждах, с седыми и длинными волосами и бородами; в Христа, сидящего задом наперед на осле; в апостолов, несущих в руках большие бутылки с надписями: «святой опиум», «благословенная водка», «чудесный яд», а за ними бесстыже подергиваясь, обнимаясь и танцуя, метались в цветных одеждах мужчины и женщины, с надписями на груди: «святой Николай»; «Алексий — человек Божий», «святой Александр», «святой Григорий Распутин», «святая Мария», «святая Екатерина»…
Верхом на покрытых отвратительными надписями крестах ехали подростки; обнажались бесстыжие, разнузданные уличные девки, пронзительно вереща и выкрикивая ужасные богохульства.
Процессия окружила собор и направилась к Казанским воротам.
Толпа шла, не снимая шапок и все громче крича, пока крик этот не перерос в стонущий вой, может, грешный, оскорбительный, а может — ужасный, отчаянный…
Какая-то женщина вознесла руки к чудесному образу Богородицы и принялась рыдать срывающимся от бешенства или страха голосом:
— Если можешь, если существуешь, покарай нас, покарай!
— Хо! Хо! Хо! — выла угрюмо и жалобно толпа.
На предместьях, куда не дошла бушующая толпа безбожников, происходили другие вещи.
Братья Болдыревы шли в направлении стоявшей на старом кладбище церкви. В мраке неосвещенных улиц и убогих переулков передвигались темные фигуры, устремившиеся к далекому кварталу, где стояла древняя, уцелевшая в революционных боях церковь. Верующие протискивались в главный неф просторной святыни, другие спускались по каменным ступеням в нижнюю церковь, находившуюся в подземельях храма.
Рабочие с женами и детьми, крестьяне, которых праздник застал в столице, бездомные нищие, побирающиеся старухи, интеллигенты в потрепанной одежде, иногда босиком, толпились голова к голове. Радостные, оживленные, просветленные лица; глаза, всматривающиеся в святые образа, в сверкающую бронзу и позолоту, скрывающих алтарь ворот; дрожащие губы, нашептывающие слова молитвы; руки, совершающие крестное знамение и держащие горящие восковые свечи; над морем голов проплывал голубой, пахнущий дымок кадила, а вверху, под куполом, таилась непроглядная тьма.
Собравшиеся в Божьем храме люди забыли в этот час молитвы о суровой, мучительной жизни. Они не чувствовали боли ран, нанесенных немилосердной судьбой; исчезло не раз хватавшее холодными пальцами за горло отчаяние; улетучились, подобные ядовитой мгле, жалобы и сожаления; прояснились до сих пор запутанные, перекрещенные, опасные распутья; бесследно исчезла трясина, по которой уже несколько лет, увязая и погибая, передвигался измученный народ; глубоко спрятались переполняющие сердца слезы; мысль вырывалась из-под тяжелого мрака смерти и бежала по освещенному пути туда, где находилась извечная Правда, очерчивающая судьбу человечества и ведущая его к цели, необъятную для разума живущих; где-то на дне души зарождалась надежда, что это никчемное, убогое существование — всего лишь проходящее мгновение, необходимое и обязательное для исполнения приговора и исполнения Слова. В эти минуты все наполнялось значением, красками и божественным светом. Каждый из молившихся под этим темным куполом церкви чувствовал себя борцом за великое дело, одним из тех, кто высоко поднимает знамя спасения и закрепляет окончательную победу.
Стоящий перед алтарем дьякон читал звучным голосом:
— В первый же день недели Мария Магдалина приходит ко гробу рано, когда было еще темно, и видит, что камень отвален от гроба. Мария стояла у гроба и плакала. И, когда плакала, наклонилась во гроб и увидела двух ангелов, в белом одеянии сидящих, одного у главы и другого у ног, где лежало тело Иисуса. И они говорят ей: жена! что ты плачешь? Говорит им: унесли Господа моего и не знаю, где положили Его. Сказав сие, обратилась назад и увидела Иисуса стоящего; но не узнала, что это Иисус. Иисус говорит ей: жена! что ты плачешь? кого ищешь? Она, думая, что это садовник, говорит Ему: господин! если ты вынес Его, скажи мне, где ты положил Его, и я возьму Его. Иисус говорит ей: Мария! Она, обратившись, говорит Ему: Раввуни! — что значит: Учитель! Иисус говорит ей: не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему; а иди к братьям Моим и скажи им: восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и Богу вашему [3].
