Родион Феденёв - Де Рибас
«10 апреля. Николаев. Целую вас сто тысяч раз, дорогой и нежный друг, за восемь крестов, которые вы мне прислали (для награждения офицеров), и от всего сердца прощаю, что не писали мне по этому случаю… Какое приятное и любезное письмо только что я получил от графа Безбородко!.. Содержание этого письма произвело во мне совершенный переворот; я во все это время был печален и задумчив, в голове имел только глупости и претензии; теперь я счастлив и доволен, не требую ничего и не имею никакого беспокойства… Г. Мордвинов прибыл сюда 6 числа сего месяца. Вы не можете себе представить, с какой радостью он был принят; все готовы следовать его примеру. Большия и маленькия в один голос за него: купцы предлагают последний грош для надобностей Адмиралтейства, и никакой банкир не пользовался таким кредитом. Но какой хаос он должен разобрать. Мы его задержали два дня; он все видел, все расспросил. Его чичероне Михаил Леонтьевич (Фалеев) был чудесно принят… Профессор Ливанов, которого вы хорошо знаете, находится здесь гораздо в лучшем положении после паралича… Благоволите принять участие в судьбе этого полезного и почтенного гражданина. Смерть Князя лишила его всякой помощи…»
В Николаеве Рибас узнал о печальной участи адмирала Марка Войновича. После ряда неудач он был отставлен от службы и уехал на покой в свое Севастопольское поместье. В Николаеве же генерал-майор встретил поставщика материалов для порта Михаила Фалеева. Тот первым делом спросил:
– Верно ли, что Катрин Васильчина ушла в монастырь?
– Верно. Но она успела и уйти из монастыря.
– Бедный Рибопьер! – воскликнул Фалеев.
– Вы о его смерти?
– Да. Но я имею в виду Катрин. Эта женщина приносит несчастья.
– И в первую очередь она обеспечивает их самой себе, – сказал Рибас.
– Мне эта женщина обошлась в сто тысяч.
– У нее есть собственное состояние.
– Это все ее выдумки, – сказал Фалеев. – Мне она представилась польской княгиней, отец которой испанский гранд, а мать – родственница Бурбонов. Впрочем, признаюсь вам, я много бы дал, чтобы увидеть ее сейчас.
– Торопитесь, – отвечал генерал. – Она собралась за границу и, может быть, к отцу-гранду.
Поняв, что заботы гребного флота задержат его на Юге надолго, Рибас поехал в Новоселицу, чтобы, наконец, повидать сына. Сомнения – его ли это сын – иногда одолевали Рибаса, но было поздно выяснять истину. Он вспоминал Айю – сомнения исчезали: «Я буду заботиться о нем, как о сыне».
Карета остановилась у одноэтажного беленого дома, с крыльца которого, приставив ко лбу руку козырьком, смотрела на генерала тетушка Катрин – Анастасия Ивановна.
– Ах, как мы вас ждали, как ждем, как всегда ждать будем! – воскликнула она. Черноволосый мальчик вышиб оконное стекло и босиком подбежал к отцу.
– Ах, боже, стекло, кровь… ты порезался…
Генерал подхватил его на руки, внес в дом, куда принесли кувшин воды, и отец замывал окровавленные ножки сына.
Мише пять лет! Черноглазый мальчик в первую ночь пробрался в спальню отца и уснул, завернувшись в его генеральский мундир. Мечты Мишеньки осуществились: он ходил к реке на охоту с отцом, смотрел, как стреляют из пистолета, а после выстрела вдруг уснул на руках отца.
Они были неразлучны неделю, но дела звали Рибаса в Херсон. Отпуск, давно обещанный, откладывался.
– Не в тягость ли вам мой сын? – спросил генерал у тетушки Катрин.
– Напротив. Жизни без него не представляю теперь, – отвечала Анастасия Ивановна.
– Я человек военный. Всякое может случиться. Знайте, что Мише я оставил в Киевском банке десять тысяч. На учителей. Гувернеров. Вы можете пользоваться деньгами вот по этим документам.
Он вручил ей необходимые бумаги и простился.
Десятого ноября Суворов был назначен главнокомандующим войсками в Екатеринославской губернии и Тавриде. Ему же было поручено строительство крепостей на Юге. В Херсоне шестидесятидвухлетнего генерала-аншефа встречали музыкой, пушками, рядами войск. Александр Васильевич легко выскочил из коляски, пробежал мимо генералов, поклонился воинству, обрушился на штабных:
– Зачем? Я не султан! Заряды беречь. Солдат не морозить.
Рибаса граф обнял со словами:
– До сего дня жил в сумерках. На Юге воспряну.
Смотр войскам был короток. Но в гошпитальных домах командующий задержался надолго.
– Буклей давно нет, а тут грязь хуже пудры!
Из дома, приготовленного для него, велел вынести всю мебель, зеркала, лег на сенник, проспал на нем до начала бала, на котором изящно танцевал, а перед ужином сел в кресло рядом с Рибасом.
– Дочерей ваших, Осип Михайлович, имел счастье видеть и ласкать в Петербурге. Обе, и Соня и Катя, мою Наташу закружили.
Вот уже тринадцать лет генерал-аншеф жил в полном разрыве с женой. Дочь его закончила Смольный институт и была пожалована в фрейлины двора, что Александр Васильевич воспринял как личную беду.
– Ах, ваши дочки умны и прелестны, – продолжал он. – А уж ваша Настасья Ивановна меня очаровала. Я с ней в переписке. Ее милостями жив.
– Каким же образом? – спросил Рибас.
– Помогла мне вызволить дочь из дворца! Я очень доволен. При дворе далеко ли до беды? Там галломаны ее орехами закидают. Она света не знает, а свет обидеть может. Я теперь спокоен. Дочь ввел в дом Дмитрия Хвостова. Сей подполковник и любезный пиит женат на моей племяннице Аграфене Ивановне.
Дочь Суворова Наташа была для многих завидной партией. Рибас спросил:
– Женихи, верно, вашей Наташе покоя не дают?
– И женихи, и поклонники. Я уж было князю Долгорукову дал согласие. Молод. Хорош. Поручиком у меня был. Да он в родстве с графом Салтыковым. Нет, с ними ничего общего не хочу иметь.
Николай Салтыков, отточив свои педагогические таланты на наследнике Павле, какое-то время воспитывал и его сыновей Александра и Константина, а теперь состоял вице-президентом Военной коллегии. Сын его Дмитрий сватался к Наташе, но Салтыковы вдруг отложили свадьбу на два года. Конечно же, они посчитали, что Суворов, требуя отставки Наташи из фрейлин, оскорбил императрицу и, ожидая ее неудовольствия, Николай Салтыков вкупе с Репниным кабинетно интриговали против Александра Васильевича.
– Теперь у «ас в женихах молодой граф Эльмпт! – тонко рассмеялся генерал-аншеф. – Да вот беда – он лютеранского вероисповедания и на дуэлях горяч.
Молодой Эльмпт был выслан из Петербурга за дуэль. Но о главном не сказал Суворов сидящему рядом с ним Рибасу: клан Зубовых по неизвестным причинам противился браку Наташи и горячего дуэлянта.
После приезда Суворова в Херсон совершилось то, чего давно ждал Рибас: его произвели в контр-адмиралы.
– Это справедливо, – сказал Суворов. – Хотя и жаль. Мординов вам житья не даст. Вы для адмиралтейства здешнего – человек сухопутный.
– Я уж пять лет, как при судах, – ответил Рибас.
– А они ваш гребной флот на хлеб и воду посадят, – пророчествовал генерал-аншеф. – Ждите интриг и препонов.
В начале декабря Рибас получил указ от 23 ноября 1792 года: «Контр-адмиралу де Рибасу о необходимости, ввиду доходящих известий о производимости турками морских вооружений, поставить Черноморский гребной флот в исправность и готовность не только к отражению, но и к успешным действиям во вред врагу».
Контр-адмиралу Рибасу было предписано подчиняться вице-адмиралу Мордвинову, а по войскам, на гребной флот назначенным, генерал-аншефу Суворову. Памятуя о том, что в свое время он оказал поддержку опальному при Потемкине Мордвинову, Рибас рассчитывал на дружеский прием, но Николай Семенович принял его официально, из-за стола не встал, руки не подал, смотрел исподлобья.
– В новом чине контр-адмирала я в вашем подчинении, Николай Семенович, – сказал Рибас.
– Как? В чине контр-адмирала? – удивился Мордвинов. – Это что-то несуразное.
Он показал распоряжение Екатерины, где Рибас по-прежнему именовался генерал-майором.
– Это недоразумение, – сказал Рибас.
– Как знать!
Вскоре рибасов чин был подтвержден, но Мордвинов упрямо продолжал обращаться к нему, как к сухопутному генералу, и глупость эта вызывала лишь раздражение Рибаса.
Тем временем Суворов торопил своих инженеров представить в Петербург планы будущих крепостей на Кубани, по Днестру и в Тавриде. Инженер-подполковник де Волан трудился над укреплением фортов Севастополя. Иван Князев строил Фанагорийскую крепость. В феврале Александр Васильевич вернулся из Тавриды, Рибас распахнул дверцу его кареты – генерал-аншеф сидел в ней с перевязанной рукой.
– Что случилось?
– Ах, помогите-ка…
Рибас отвел Суворова в дом, где тот прилег на шуршащий сенник.
– Турки? Татары? – спрашивал Рибас.
– Карета перевернулась! Слава богу, зубы целы. Что тут? В Петербурге по-прежнему спят? Деньги прислали?
Инженер де Волан отвез в Петербург планы крепостей, где они были высочайше одобрены. Денег требовалось миллионы. Граф не стал дожидаться распоряжений петербургских крючкотворов и заключал договоры с купцами, щедро выдавал им векселя – лишь бы скорее начали дело. Это было опрометчиво, но генерал-аншеф отмахивался от предупреждений Рибаса:
