Зигфрид Обермайер - Калигула
Каллист отправил писаря вон из комнаты и пригласил Клеменса присесть поближе к нему. Толстый секретарь понизил голос и сказал:
— Думаешь, я об этом не знаю? Когда мне льстят и по сотне раз на дню приглашают к торжественным трапезам и на праздники, так это не потому что я такой милый человек. Ведь каждый ребенок знает, как ценит меня император, знают люди и то, что он недавно лишил девственности мою дочь Нимфидию, а она к тому же забеременела. У нас незавидное положение, Клеменс, поскольку и от меня император требует вещей, о которых я лучше промолчу. Я не солдат и многое могу смягчить, иногда даже не делать, а тебе приходится выполнять приказы без всяких отговорок. Заговор Лепида провалился, Клеменс, но за ним последуют другие, и я не уверен, что боги предотвратят их. Что тогда? О нас будут судить по нашим делам, Клеменс, и обижаться будет не на кого. Думал ли ты об этом?
— Я не тупой великан с куриными мозгами, который бездумно подчиняется приказам, как велениям богов. И я тоже размышлял и не хочу скрывать перед тобой свои опасения. Когда император вернется, опять закружится смертельная пляска под прежнюю музыку, но мы, преторианцы, не должны больше служить палачами.
Каллист одобрительно кивнул.
— Я вижу, что и тебе неуютно на твоем месте. Если хочешь, дам тебе совет: подумай о будущем и выполняй только то, что приказано, ни на йоту больше! Позаботься о том, чтобы императорские приказы звучали при свидетелях, а если не получается, то приходи ко мне и пожалуйся. Тогда я потом подтвержу, как претила тебе такая служба, а ты заверишь, что всегда находил у меня поддержку и понимание. Если мы будем держаться вместе, Клеменс, то выстоим и приобретем заступников на будущее.
Клеменс молча пожал Каллисту руку и поднялся.
— Я только сожалею, что все зашло так далеко, но кого тут винить?
— Некого, потому что он всех нас обманул сначала и только потом показал свое истинное лицо.
— Иногда я завидую Макрону, что ему не пришлось переживать наши тяжелые времена. Но так не может долго продолжаться, Каллист, ведь боги не должны допустить этого. Своими выходками он каждый день совершает богохульства. Почему они терпят это? Почему Юпитер позволяет глумиться над собой его мнимому брату-близнецу?
Каллист пожал плечами.
— Год назад меня пригласили на один симпозиум, где появился и Сенека и прочел кое-что из своих произведений. Одно предложение мне особенно запомнилось: «Никто не может быть уверен в милости богов настолько, чтобы осмеливаться ожидать следующего дня». Если это верно, то относится ко всем, Клеменс.
Каллист показал на стоящий у окна бюст императора и повторил:
— Ко всем!
Такой тесный поначалу круг заговорщиков, состоявший из Цереала, Папиния и Басса, удивительно быстро разрастался. Цереалу удалось привлечь на их сторону трех сенаторов из уважаемых семей. Все они жили в постоянном страхе, что их имена окажутся следующими в черных списках, поскольку были богаты и уже получили анонимные письма с предупреждением. Но у них было много родственников, и бежать они не могли, опасаясь мести Калигулы их семьям.
Со всеми тремя Цереал вел похожие разговоры.
— Когда император вернется, он выполнит свое обещание и займется чисткой сената. Он устроит кровавое побоище. Возможно, даже отменит сенат.
— Но это уже похоже на монархию, которую не хочет ни один честный римлянин. У вас есть конкретный план?
— Нет, но мы должны держаться испробованного на Цезаре метода: все должно произойти в сенате. Позже мы обсудим это подробнее.
Сенатор кивнул.
— Можете на меня рассчитывать.
Заговоры подобного рода, в которых задействованы люди из разных сословий, как правило, преждевременно раскрываются, потому что обязательно отыскивается предатель или им вдруг становится кто-то из участников. Но здесь все было по-другому.
Самого юного заговорщика, Секста Папиния, переполняла жажда деятельности и восторг, особенно когда к ним примкнули такие важные мужи. Его юношеский пыл создал иллюзию, что пол-Рима теперь на их стороне, и он становился все более неосмотрительным. Старое римское изречение гласило: «За мысли никого не наказывают», и Папиний, похоже, так и решил, но совершил ошибку, излагая свои мысли вслух. В кругу друзей это позволительно, рассуждал Папиний с юношеской беззаботностью. Кроме того, он полагал, что все, открыто или тайно, придерживаются того же мнения.
И он высказался на одном из симпозиумов. Это произошло 23 мая, в день Марса. Папиний уже много выпил и напомнил веселой компании, что император посвятил Марсу Ултору — Марсу Карателю меч, вероятно, предназначенный для собственного убийства, а потом добавил:
— Что бы делал Калигула, если б узнал, сколько других мечей и кинжалов ждут его. Только для них ему пришлось бы построить целый храм Марса.
Папиний рассмеялся — такой забавной показалась ему мысль. Некоторые тоже посмеялись, но робко. Папиний же разглагольствовал дальше:
— Представьте себе, если собрать все это оружие, то получится, вероятно, не меньше обоза.
Большинство присутствующих приняли это за дерзкую шутку и постарались пропустить мимо ушей, только сыну вольноотпущенника, молодому торговцу зверями для цирка, шутка показалась весьма странной. По его мнению, не было императора лучше Калигулы. Часто он получал заказы с императорского двора на доставку медведей, львов и волков, и платили ему всегда хорошо и вовремя. Поэтому он поинтересовался именем шутника. «Да это Секст Папиний, приемный сын богача Аниция Цереала», — был ответ.
— Чтобы человек из хорошей семьи отпускал такие шутки… — мрачно пробормотал торговец и хорошенько запомнил это имя. «Возможно, пригодится, чтобы расположить к себе императора».
В конце мая Калигула во главе конницы преторианцев достиг границ Рима, в то время как пешие войска отставали на несколько дней. Он намеренно не входил в город, чтобы посеять в сенате страх и панику. Кроме того, он хотел разыграть перед народом набожного императора, приняв участие в древнем продолжавшемся три дня культе арвальских братьев. Святилище находилось на правом берегу Тибра и было посвящено богине земли Дее Дие, чей культ, согласно легенде, ввел еще Ромул.
Облаченные в белые одеяния жрецы приняли принцепса со всеми надлежащими почестями, но без помпы. Братья происходили из лучших римских родов и несли почетные обязанности жрецов всю свою жизнь. Ежегодно они избирали из своих рядов магистра, который теперь, полный достоинства, вышел навстречу императору, обнял его и провел в низкое вытянутое строение, где братья жили во время совершения ритуала, который представлял собой чередующиеся в сложной последовательности песнопения и молитвы. Во время церемоний жрецы надевали на голову белые повязки и венки из колосьев, потому что должны были просить бога полей Марса о плодородии, а также пробудить духов урожая. Правда, Марс вот уже двести лет как принял черты бога войны и сражений, но значительно раньше его почитали как покровителя полей и нив. Это звучало и в священном обращении к нему жрецов:
— Марс, Марс, отведи от нас порчу и болезни, призови всех духов урожая — всех, одного за другим! Помоги нам, Марс!
Завершались празднества торжественным ходом вдоль близлежащих полей и нив. Император в белоснежной тоге вышагивал как почетный жрец вместе с остальными, и его голову также украшали венок из колосьев и белая повязка.
Но мысли его пребывали не здесь, а в Риме, где трясся от страха сенат. Как он ни жаждал стоять триумфатором, так же как отец, на украшенной квадриге, а впереди сенаторы в праздничных тогах с пурпурными полосами, а еще жрецы, чиновники, военные, служители храмов с жертвенными животными — как он ни жаждал предложить вниманию толпы этот спектакль, но желание лишить такой возможности сенат не покидало его. Пожалуй, самой яркой чертой его натуры была страсть к общественным выступлениям, и он наслаждался картиной триумфального шествия, созданной в воображении. Вот он, одетый в пурпурную тогу, в руках скипетр с римским орлом, въезжает через триумфальные ворота цирка Фламания, чтобы оттуда проследовать через праздничные ворота к цирку Максимус и дальше по Сакральной улице к Капитолию, совершая жертвы богам, слушая восторженные крики народа. Но это значило уступить сенаторам, ведь и им представилась бы возможность насладиться триумфом. Нет! Калигула решил отказаться от сей почести и ограничиться овацией, что в народе называлось «малым триумфом».
Овация была назначена на 31 августа, день его рождения. Денег, конечно, на нее не пожалели — надо было настроить императора на милостивый лад. Некоторые германцы должны были выступить в роли пленников, Калигула даже привез с собой несколько галльских князей, намереваясь выдать их за «королей варваров». Им пришлось месяцами отращивать волосы, чтобы выглядеть по-настоящему дикими. В Риме никто не должен был заметить подлога. Галеру с тремя рядами весел, на которой он совершил короткую прогулку по Атлантике, разобрали на части, переправили через Альпы и теперь представляли ее как «военный корабль» императора.
