Владимир Малик - Князь Игорь. Витязи червлёных щитов
А в середине осени, когда деревья под солнцем пылали в золотом убранстве, она родила князю сына. И назвали его по деду Мономаху Владимиром, а в крещении — Димитром. А старшие сыны и дочки Мстислава сразу же прозвали его Мачешичем, то есть сыном их мачехи.
На какое-то время княгиня Любава в хлопотах о сыне забыла про свою любовь. И только через месяц, как-то сидя у окна с младенцем на руках, смотрела на майдан перед Десятинной церковью. Вдруг увидела, как из княжеского двора выезжает простой нескладный воз, а на нём — Прохор, истощённый, заросший, закованный в железные цепи…
Княгиня вскрикнула, прижала сына к груди, но сразу же прикусила губу: на её крик уже торопились няни и дворовые девки.
— Что тебе, княгинюшка? Что, голубушка?
— Нет, нет, ничего! Идите! Идите себе!
Те и вышли. И тогда княгиня поднялась во весь рост, словно распятая перекрестием окна небольшого — вся в белом. И Прохор увидел её и поднял, прощаясь с нею, закованные цепью руки. Но воз тут же тронулся и завернул за угол.
Видение исчезло.
Она не заметила, как отошла от окна, как положила сына в колыбель, как села на кровать и невидящим взором оглядывала всё вокруг, пока не вбежали девчата.
— Ой, княгинюшка, кто бы мог подумать! Да такой человек!..
— Про что это вы? — вяло спросила она.
— Тиун Прохор, как сказывают, зло людям чинил, грабил, в судах не по закону решал, и князь велел схватить его, забить в железны путы и сослать в Полоцк, в поруб. Повезли уже его, беднягу… Кто бы мог подумать, что он такой! А каким добрым прикидывался!
Княгиня вся одеревенела — ни гласа, ни воздыхания. Не зря говорят, что горе живёт в сердце, а радость — на лице. Её горе затаилось в сердце, на самом дне. Мучил вопрос — кто подглядел их, кто донёс князю? Сам князь молчит, и все молчат. И Богородица Пирогощая не защитила их с Прохором. Будто весь мир позавидовал их любви и отвернулся от них.
Боже! На всё Твоя воля!
Зимой из Полоцка дошла весть — бывший великокняжеский тиун Прохор Васильевич помер в порубе от хворобы, не признав за собою никакой вины.
А вскоре заболел и великий князь Мстислав Владимирович. Перед смертью, нутром чувствуя её приход, он призвал к себе жену свою, присутствующим велел выйти.
Княгиня вошла с сыном Владимиром на руках, со страхом приблизилась к тисовой кровати, на которой умирал её муж. Он лежал с закрытыми глазами, худой, измученный, совсем седой.
— Княже, я тут, — промолвила тихо.
Мстислав медленно поднял веки. Глаза были мутными, чужими. Узнал её — и лёгкая улыбка чуть оживила его уже неземное, потустороннее лицо.
— Спасибо, что пришла… с сыном, — произнёс вяло. — Чей бы ни прыгал бык, а телёночек наш.
Княгиня Любава похолодела, не могла ни слова молвить, ни с места тронуться. Чувствовала, что вот-вот упадёт и думала только о том, как бы при этом не покалечить дитя.
А князь собрался с силами и изрёк:
— Не бойся… Я тебя не обижу… Я написал брату Святополку, чтобы пришёл в Киев и занял мой великокняжеский стол и чтобы стал отцом для всех детей моих, а для твоего Мачешича — тоже… А тебе завещаю — закончить церковь, которую я заложил на Подоле, а икону Богородицы Пирогощей оковать золотом и поместить на главном месте… В память души моей… Средства на это я отложил…
У княгини на глазах выступили слезы: она поняла, что прощена, что Матерь Божья её защитила.
— А кто?.. — сорвалось с её уст непроизвольно, и она вновь испугалась. Но князь понял и тихо ответил:
— Всё что было, быльём поросло… Пусть скотина прозябает… Не хочу перед смертью ещё один грех на душу брать… Бог милостив, и я под конец хочу быть милосердным… И ты не допытывайся, чтоб тяжести на душе не носить… А минует три года — выходи замуж. Ты молода. Или иди в монастырь… Там тебе легче будет… И пускай тебя и твоего сына бережёт Матерь Божья Пирогощая! — Он прикрыл веки и вяло махнул рукой. — А теперь иди!
Игорь знал об этой давней истории из летописи и даже думал, читая, от кого же летописец её записал — от евнуха или от самого князя? Лишь они двое знали подробности о том застольном разговоре. Но сейчас, молясь, он совсем об этом забыл. Вся душа его была открыта Богородице Пирогощей, ибо верил: она единственная может защитить и спасти его сына, как Бог помыслом своим спас его самого, а также вызволить из тяжкой неволи брата, бояр, воинов.
И Игорь в который уже раз склонился перед нею в низком поклоне.
5На княжеский снем в круглый златоверхий терем Святослава были приглашены, кроме князей с их жёнами и детьми, что приехали в Киев, ещё влиятельнейшие бояре и настоятели главных киевских соборов и монастырей. Большая круглая трапезная второго этажа, посреди которой стоял кнес[120] — круглый кирпичный столб, державший на себе всё это огромное сооружение и служивший одновременно печью с дымовой трубой, едва всех вместил. Чинно расселись за столами, заставленными блюдами, мисками, жбанами, чашами, полными яств и напитков, горами хлеба, пирогов, яблок, груш, слив, раннего винограда из монастырских садов, хмельного мёда, узвара и кваса.
Во главе стола сидели великие князья — Святослав с княгиней Марией Васильковной и Рюрик с княгиней Анной Юрьевной. По обе стороны от них расположились — по старшинству — другие князья с семьями, духовенство и бояре.
Князю Игорю с семьёй было отведено почётное место по правую руку от Святослава и княгини, потому что именно он, его несчастливый поход и смелый удачливый побег из полона были причиной этого княжеского собрания. Ну а Владимир, хотя и вдовец, был зятем великого князя и княгини и сидел тоже поблизости от них.
Отдельно ото всех, посреди круга и возле кнеса, за отдельным довольно-таки большим столом, сидел Славута. На столе — гусли, несколько листов пергамента, белое гусиное перо, чернильница с чернилами, чтобы записать для потомков слова князей, еда в мисках, кубок, кувшины с мёдом-сытою, квасом и узваром, чтобы горло промочить.
В тереме стоял приглушенный шум. Присутствовавшие чувствовали себя свободно. Все были свои. Вполголоса переговаривались, тихо смеялись. Чашники раскладывали гостям на колени рушники, наполняли чаши и кубки…
И тут поднялся Святослав. Высокий, статный. Осмотрел с высоты своего роста гостей, тряхнул гривой седых волос так, что показалось — серебром зазвенели, поднял до груди руку.
Наступила тишина.
— Братие, — обратился он к князьям, — собрали мы вас со сватом моим Рюриком на снем для того, чтобы вместе порадоваться счастливому возвращению брата нашего Игоря из полона половецкого да поговорить про то, как нам далее быть с угрозой половецкой, что висит над Русью. Ныне отбили мы Кончака от Переяславля, а Кзу — от Путивля. А как знать, не соберутся ли они с силами да не ударят ли на нас снова? Что нам делать? Сидеть, сложа руки, и ждать, пока не закричат люди наши, погибая под саблями половецкими, или объединиться по-братски и дать мощный отпор степнякам, которые обнаглели в последнее время и хотят поставить нас на колени? Да и про Игоря надо подумать — остался он без воинской силы, без зброи и другого снаряжения. Нужно ему помочь! И ещё сына его Владимира да брата Всеволода Трубчевского должны из полона вызволить, а также бояр да воинов его, это тоже наши люди!.. Так давайте выпьем за счастливое спасение Игоря Святославича да пожелаем пленникам нашим поскорее вызволиться из полону нечестивого и при добром здравии вернуться домой! За твоё здоровье, брате Игорь!
Игорь встал, чокнулся бокалом со Святославом, обнял его и, поцеловав в щеку, растроганно сказал:
— Благодарствую, брат мой, великий княже киевский, за добрые слова и пожелания, а всему снему мой низкий поклон за то, что приехали, не побрезговали несчастливцем, который сам виновен, что так случилось. Обнимаю всех и, зажав гордыню в кулак, прошу у вас помощи, ибо сижу на самом краю земли русской — перед непрестанной угрозой половецкой. Я — ваш щит на северской окраине, но сейчас сам без щита и без меча! Помогите же мне!
Князья холодно молчали. Понимали, конечно, каких душевных мук стоило гордому Святославичу произнести такие слова, однако с советом и помощью не торопились, морщили лбы, опускали глаза и… молчали.
Игорь сел, бледный и взволнованный. Стало тяжело на душе, неловко перед князьями, перед женой и детьми, почувствовал себя худо, оскорблённый тем, что никто из князей на его призыв не откликнулся. Святослав понял состояние Игоря и пришёл ему на помощь:
— К делу, братья, к делу! Осушите чаши! За здоровье Игоря!
Князья переглянулись — выпили.
После этого зашумел пир — и разговоры о деле не возникали. Все увлеклись вкусной, сытной едой и прохладными напитками. Чашники из-за спин гостей едва успевали наполнять чаши, заменять опорожненные жбаны и кувшины полными. На хорах заиграла музыка. Но никто пока что не торопился ни танцевать, ни петь: каждый продолжал насыщаться.
