Эдуард Зорин - Обагренная Русь
— Отец мой отошел к богу, — сказал он им. — Скажите же: хотите ли и впредь иметь меня своим князем и головы свои сложить за меня?
Бояре отвечали в один голос:
— И очень хотим. Ты наш господин, ты наш Всеволод.
— Ну так целуйте крест.
И бояре целовали крест, а когда обряд был исполнен, Ярослав рассказал им о приезде гонцов и о просьбе Юрия.
— Что ответим моему брату? — спросил он их.
— А ты бы что ответил, княже?
— Я бы сказал ему: где ты, там и я с тобой.
— А мы с тобой, княже, — сказали думцы.
Так поделились надвое Всеволодовы сыны: с одной стороны Константин, Святослав и Владимир, с другой — Юрий и Ярослав.
Обласканный, хмельной и веселый возвращался во Владимир Веселица. Думал — добрую весть несет, а нес весть страшную: накануне гибели своей встала некогда могучая и процветающая Русь. Нависла над ней невиданная доселе кровавая усобица.
4Узнав о том, что поделились братья, Звездан явился к игумену Симону и объявил, что принял решение покинуть его обитель.
— Еще когда я предрекал, — сказал он, — что слеп стал в своей гордыне Всеволод. Вот и принял он на себя перед смертью великий грех. Иду к Константину в Ростов — за ним, как за старшим, правда, а с младшими сынами я и знаться не хощу.
Симон перечить ему не стал: сам он еще тогда пребывал в великом смущении.
Скинув с себя монашескую рясу, перво-наперво явился Звездан к себе домой.
Увидев его на пороге, Олисава едва памяти не лишилась; не кинулась к нему, не обняла — села, заплакала навзрыд.
— Что же ты, женушка, мужу своему не рада? — спросил ее Звездан.
— Да какой же ты мне муж, — сказала ему Олисава сквозь слезы. — С богом ты повенчанный. А пришел, только чтобы пуще прежнего меня растравить.
— Ишь ты, что вздумала, — улыбнулся Звездан. — Не плачь, взгляни на меня хоть разок — разве похож я на смиренника.
Олисава посмотрела на него и покачала головой:
— Нет, не похож. Нешто вышел из монастыря?
— Вышел. И обратно туды уже больше не возвернусь.
Только тут Олисава и поверила в свое запоздалое счастье. Вскочила, повисла у него на шее, горячими слезами оросила ему лицо.
— Всё у баб один обычай, — мягко проворчал Звездан. — Горе — в слезы, радость — опять в плач.
— Как же мне не плакать-то, — сказала, счастливо улыбаясь, Олисава, — когда похоронила уж я тебя, а ты снова предо мною воскрес?
И тут же бросилась подымать слуг, чтобы скорее топили баньку, вздували на кухне огонь.
Потом они сидели вдвоем за большим, празднично накрытым столом, почти не ели, почти не пили, а только смотрели друг на друга и все не могли насмотреться.
Ночью, раскинувшись на просторном ложе (в монастыре-то спал он на одних досках), Звездан сказал Олисаве:
— Во Владимире нам больше делать нечего, поедем в Ростов.
— Что же в Ростов-то? — зевнув, спросила жена.
— Константину буду служить.
— А чем тебе Юрий хуже?
Звездан помолчал, замешкался. Зря в первый же день всполошил он Олисаву. Еще не насладились они желанной близостью, а вот — мысли его опять же далеки от дома.
Олисава насторожилась.
— Да сказывай, сказывай. Что замолчал-то?
— А я все сказал.
— Нет, не всё еще, — склонилась над ним Олисава. — У всех мужики как мужики — один ты у меня не такой, как все. Да неужто не заслужила я хоть недолгого покоя? Неужто столь грешна, что и пожалеть некому?
— Я грешен, — сказал Звездан. — И пред тобою грешен, и пред своею отчиной. Ты меня простишь, простила уже. А ежели не выберу я сейчас свой путь, так простят ли меня люди?
Все теперь было между ними сказано. И Олисава поняла, что другим себе мужа ей не вернуть.
— Хорошо, Звездан, — согласилась она. — Видно, выпала мне такая доля. Ежели ты меня не забыл, так и я тебя не брошу никогда. И рожу тебе славного сына.
Через два дня Звездан с Олисавой и со всем своим домом готовы были отъехать в Ростов. Вдруг заявился на их двор Веселица.
— А я-то слышу, что вышел ты из монастыря, — воскликнул он, обнимая друга, но, оглядевшись, тут же помрачнел. — Погоди, Звездан, а это что за обоз? Почто разорил ты свой терем? Почто пусто в нем?
— Таиться от тебя не стану, — сказал Звездан. — В трудный час хощу быть рядом с Константином.
— И ты туды же?
— Али еще кто подался в Ростов?
— Решились иные из бояр, — помолчал. — А вот я во Владимире остаюсь: отчая здесь земля…
— Да не отчее право, — отрезал Звездан. — По отчему праву не Юрию здесь сидеть.
— То Всеволодова воля, — смущенно сказал Веселица. — Сам знаешь: крутенек был князь.
— Вот от крутости его и стряслась беда. Одною рукой собирал он вокруг себя Русь, другою — все собранное разрушил. И вот, подумай-ко, не еще большую ли навлек на нас напасть?
— Да какая же напасть, ежели бы Константин смирился?
— А почто смиряться ему? Все едино коренная земля расколота надвое. Ежели Владимир и Ростов не вместе, так где же она, его держава?.. Нет ее.
— Столкуются сыны. Нешто братнюю кровь прольют?
— Не столкуются, Веселица. То, что Всеволодом посеяно, взойдет не добрым хлебом, а горьким чертополохом. Попомни! И ежели хощешь ты на правую сторону встать, так поедем со мною в Ростов.
— Какая же это правая сторона? — обиделся Веселица. — Вон и Ярослав заодно с Юрием.
— Ну, так прощай.
— Прощай.
— Нешто не свидимся?
— Бог весть. А то еще и свидимся.
— Хорошо бы не на бранном поле.
— Хорошо бы за чарой.
Обнялись они в последний раз, и обоз двинулся из города. Долгим и печальным взглядом, провожал его Веселица, а потом вдруг тронул коня, пустил его вскачь, догнал Звездана почти у самого детинца.
— Погоди, Звездан.
— Ну, чего тебе еще? Простились ведь, — нахмурился Звездан.
Веселица отстегнул от пояса и протянул ему меч:
— На память возьми.
— Дорогой подарок…
— Возьми, возьми, — настаивал Веселица.
Тогда Звездан снял с себя и тоже подал ему меч:
— Вот тебе и моя память, Веселица.
Помолчали они и разъехались в разные стороны. А кабы знать им, что скоро, очень скоро поразят они друг друга своими мечами на поле возле Липиц!..
Но так далеко вперед и мудрые вещуны не заглядывали, куда уж было им заглянуть.
Через несколько дней томительного пути Звездан был в Ростове. К тому времени тишина установилась на Руси: все бояре и воеводы, пометавшись в разные стороны, прибились к своим князьям.
Константин был рад прибытию Звездана.
— Вот оно — все лучшие батюшкины мужи собираются вокруг меня, — сказал он, приветствуя дружинника троекратным лобызанием. — Отдыхай покуда, приглядывайся. А понадобишься — я тебя призову.
Печальный вид являл собою Ростов после недавнего большого пожара. Посады выгорели начисто. Огонь охватил и центральную часть города — повсюду торчали обуглившиеся срубы, на пепелищах копошились обездомевшие люди. Те, что были побойчее, уже ставили новые избы, плотников повсюду брали нарасхват. А покуда многие жили в наспех вырытых землянках.
Звездана с Олисавой на время приютил у себя боярин Волос, человек бережливый и везучий. Все вокруг пожрал ненасытный огонь, а боярской усадьбы не коснулся.
— Бог меня давно полюбил, — охотно рассказывал про себя Волос, — Вот и на сей раз усмирил стихию у самых моих ворот. Только верею слегка огоньком и лизнуло.
Для гостей, присланных князем, боярин щедро выделил половину терема:
— Живите, не тужите. А придет срок — так и ты мне, Звездан, протянешь руку. В беде сбережешь, на ухабе подопрешь. Все мы люди.
Дни проходили за днями, время тянулось медленно. И лишь изредка то одно долетит известие, то другое. Звездан прислушивался к ним с жадностью.
Константин покуда пересылался с Юрием грамотами, но каждая новая грамота была все несдержаннее другой. В последней так было написано:
«Брат! Ну разве можно сидеть на отцовском столе меньшему, а не мне, большему?»
На что Юрий отвечал:
«Если хочешь Владимира, то ступай садись в нем, а мне дай Ростов».
Но на один только Владимир Константин не соглашался, у него и с отцом из-за этого вышел спор. В Ростове он хотел посадить сына своего Василька. И так отписал Юрию:
«Ни Владимира, ни Ростова я тебе не дам. Ежели хочешь, садись в Суздале».
Возмутившись, Юрий ответил отказом и тут же отправил гонцов к Ярославу, велев брату своему передать на словах:
— Идет на меня Константин. Ступай к Ростову, и как там бог даст: уладимся или станем биться.
Так впервые выступили братья друг против друга. Сошлись две рати на речке Ишне, что под самым Ростовом. Непогодь в ту пору была, река вздулась, броды стали непроходимыми — четыре недели братья простояли каждый на своем берегу, но никто из них так и не решился перейти на другую сторону. Разошлись, на время помирившись, однако же обид своих забыть не смогли.
