Леон Юрис - Суд королевской скамьи
Непросто было подвести итоги сложного и запутанного разбирательства, но судья Гилрой справился с этим с привычным для него блеском, дав представление, какими статьями гражданского кодекса надлежит руководствоваться членам суда присяжных, выделив безупречные доказательства и обратив внимание на те, к которым следует отнестись с сомнением. Напутствие его длилось полтора дня заседаний, после чего он возложил ношу вынесения решения на присяжных.
В последний раз поднялся Томас Баннистер.
— Милорд, мне бы хотелось, чтобы вы обратили внимание на два аспекта. Можете ли разъяснить их подробнее перед тем, как суд удалится?
— Да. Первым делом вы должны вынести решение в пользу истца или ответчика. Если вы примете сторону доктора Кельно и сочтете, что он стал жертвой клеветы, вы должны определить сумму полагающегося ему возмещения.
— Благодарю вас, милорд.
— Члены суда присяжных, — сказал Гилрой.— Большего сделать я не в силах. Теперь вам ясна задача, которую вы должны решить. Обсуждайте ее так долго, сколько вам потребуется. Мой штат сделает все, дабы вы были обеспечены всем необходимым в виде пищи и прохладительных напитков. И последнее. Правительство Польши через своего посла обратилось с просьбой предоставить в его распоряжение медицинский журнал как документ большой исторической важности и хотело бы, чтобы он, вернувшись в страну, занял подобающее место в одном из музеев. Правительство Ее Величества удовлетворило просьбу. Польский посол выразил согласие, чтобы журнал был предоставлен в распоряжение суда, когда он будет выносить решение. Убедительно прошу вас обращаться с ним с предельной осторожностью. Постарайтесь, чтобы на страницах не было крошек, следов пепла и пятен от кофе. Мы не должны давать будущим поколениям поляков основания обвинять английский суд присяжных в легкомысленном обращении с документом. Теперь вы можете покинуть зал суда.
Только что миновал полдень. Двенадцать заурядных английских граждан покинули зал суда, и за ними закрылась дверь совещательной комнаты.
Адам Кельно и Абрахам Кэди завершили свою битву.
В половине второго Шейла Лем ворвалась в комнату и сказала, что присяжные возвращаются. Коридор был забит газетчиками, которые были вынуждены повиноваться строгому запрету фотографировать или брать интервью в стенах суда. Но один из них оказался не в силах противиться искушению
— Мистер Кэди, — сказал он, — не считаете ли вы, что краткое время, в течение которого отсутствовал суд, означает, что вы победили?
— В этом деле не может быть победителей, — ответил Эйб — Все мы потерпели поражение
Протолкавшись сквозь толпу, он и Шоукросс оказались рядом с Кельно.
Гилрой кивнул помощнику, который пригласил в зал членов суда.
— Пришли ли вы к соглашению относительно вердикта?
— Да, — ответил старшина суда присяжных.
— Принят ли он единодушно?
— Да.
— Поддержали ли вы требования истца, сэра Адама Кельно, или же ответчиков, Абрахама Кэди и Дэвида Шоукросса?
— Мы вынесли решение в пользу истца, сэра Адама Кельно.
— И пришли ли вы к соглашению относительно суммы возмещения нанесенных ему убытков?
— Пришли.
— Какова же эта сумма?
— Мы присудили в пользу сэра Адама Кельно полпенни.
Анджела ворвалась в кабинет, где недвижимо сидел Адам.
— Там Терри, — выдохнула она. — Он вернулся и упаковывает свои вещи.
Адам сорвался с места и, задевая стенки коридора, кинулся по ступенькам наверх. Он рывком распахнул двери. Терри укладывал свой чемодан.
— Много я не возьму, — сказал Терри — Только самое необходимое.
— Ты возвращаешься к Мэри?
— Мы расстались с Мэри.
— Так куда ты?
— Толком я и сам не знаю Я оставляю Лондон и Англию. Анджела будет знать, что со мной.
Адам встал на пороге
— Я имею право знать, куда ты направляешься!
— К прокаженным, — с мукой в голосе выдавил Терри. — Если уж мне суждено быть врачом, я хочу быть таким, как доктор Тесслар!
— Ты останешься здесь! Ты слышишь меня?
— Вы лгали мне, доктор
— Да, лгал! И делал это лишь из-за тебя и Стефана.
— За что могу только поблагодарить вас. А теперь отойдите.
— Нет.
— Что вы можете мне сделаться. Вырезать яйца?
— Ты... ты... как и все они! И ты хочешь уничтожить меня! Они заплатили тебе, чтобы ты меня оставил! И ты в этом заговоре!
— Вы рехнувшийся параноик, который только и мог, что кастрировать евреев, потому что не удалось добраться до собственного отца. Не так ли, сэр Адам?
Адам Кельно наотмашь ударил его ладонью прямо по губам.
— Еврей! — завопил он. Он наносил Терри удар за ударом. — Еврей! Еврей! Еврей!
40
Эйб открыл двери своего обиталища. На пороге стоял Томас Баннистер. Он вошел не говоря ни слова и проследовал за Кэди в гостиную.
— У нас была договоренность о встрече, — сказал Баннистер. — И я ждал вас.
— Я знаю. Прошу прощения. Виски?
— Разбавленного.
Баннистер снял пальто, пока Эйб наливал виски.
— Последние пару дней я только и делаю, что прощаюсь. И спокойно, и весело, и со слезами. С дочерью я увижусь только в Израиле.
— Жаль, что она уехала. Обаятельная девушка. Хотел бы, я познакомиться с ней поближе. С Ближнего Востока поступают тревожные вести.
Эйб пожал плечами.
— Приходится привыкать. Когда я писал «Холокауст», Шоукросс волновался при каждом новом кризисе и поторапливал меня с рукописью. А я говорил ему— не волнуйтесь, когда бы я ни кончил книгу, беды не покинут евреев.
— Должно быть, это очень утомительно.
— Писать или быть евреем?
— В сущности, я хотел сказать о писании. Приходится познавать самых разных людей, чьи мысли месяц за месяцем проходят перед тобой.
— Нечто вроде. Баннистер, я избегал встречи с вами,,потому что мог бы чертовски напугать вас.
Баннистер улыбнулся.
— Ну во всяком случае, я не хотел бы, чтобы вы предстали в качестве свидетеля.
— Знаете, о ком я думал? — сказал Эйб.
— Об Адаме Кельно.
— Откуда вы знаете?
— Потому что я и сам о нем думаю.
— Знаете, а ведь Хайсмит был прав, — задумчиво сказал Эйб. — Все мы в руке Божьей. Простые люди со своими простыми заботами — и любой из нас мог бы попасть в эту дьявольскую мясорубку. И что же тогда, черт побери, останется делать?
— Мне кажется, я знал бы.
— А я далеко не так уверен. В мире не столь уж много Даниэлей Дубровских или Марков Тессларов, Парментье или Висковых. Или ван Даммов. Мы разглагольствуем о мужестве, а в конце концов поступаем как жалкие подонки.
— Сегодня это все, что остается вам думать.
— Я упустил из виду еще кое-кого, — сказал Эйб. — Томаса Баннистера. В тот вечер, когда вы решили разделить со мной ответственность, вы не думали о себе. Но разве не была эта ситуация подобна пистолету, выстрел которого мог бы лишить английский народ такого премьер-министра, как вы?
— Ах это. Ну, кто-то же должен поступать так, как он считает верным.
— Но почему? Почему, Кельно решил возбудить это дело? Конечно, я понимаю, он считал себя крупной акулой в окружении мелких рыбешек. Он жил сознанием собственного превосходства, потому что всегда старался оказаться в положении, когда может главенствовать над окружающими. В Сараваке, в Ядвиге, в клинике для рабочего люда в Лондоне.
— Кельно? Трагическая фигура, — сказал Баннистер. — Он типичный параноик, и в этом качестве он совершенно не в состоянии объективно оценить себя и свои действия, отличить плохое от хорошего.
— Что заставило его стать таким?
— Может быть, это результат той жестокости, которую ему пришлось испытать на себе в детстве. В Польше он проникся антисемитизмом. И в конце концов очутился там, где его заболевание нашло выход. Знаете ли, Кэди, — хирурги довольно странные люди, и порой они берут скальпель лишь в стремлении удовлетворить свою жажду крови. Пока Адам Кельно находился в цивилизованном обществе, его искусство хирурга служило людям Но поместите такого человека туда, где все общественные и моральные законы рушатся, — и перед вами предстанет чудовище. А затем, когда ему довелось снова вернуться в цивилизованное общество, он опять стал отличным хирургом, который не испытывал никакого чувства вины за свои деяния.
— После того, что мне довелось услышать в зале суда, — сказал Эйб, — увидев, что люди могут сделать с такими же людьми и что вот-вот может разразиться новый холокауст, я прихожу к выводу, что, несмотря на все наше желание спастись, мы продолжаем разрушать свой собственный мир. Мы залили дерьмом нашу планету, и живущие на ней люди тонут в отходах. Я думаю, что мы потеряли всякое представление о времени и пространстве и вопрос уже не стоит так: если случится непоправимое; речь идет о том, когда это случится. И учитывая наше поведение, я думаю, Богу ненадолго хватит терпения.
