Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. Том 3
Нет, это не бесовское страхование. Самый отчаянный прагматик на его месте заключил бы, что имеет дело с объектом материального мира. Иоанн провёл рукой по обшивке корпуса, потрогал шляпки кованых гвоздей, вдохнул запах древесины, пропитанной морской солью, и у него набежали слёзы на глаза. Ему захотелось поцеловать влажные доски, так мастерски подогнанные одна к другой. Почему он бороздил просторы Средиземноморья не на этой прекрасной, почти живой галере, а в недрах мёртвой стальной коробки?
Иоанн легко забрался на палубу. Палуба была так чиста, как будто её специально драили к приходу гостя. Впрочем, с уборкой на корабле порою очень хорошо справляются волны — без матросов, а иногда волны убирают и самих матросов, словно мусор. Здесь тоже не было людей, кроме одного. Он лежал посреди палубы на спине, широко раскинув руки и ноги, одетый в белую тунику с красным крестом на левой стороне груди. Иоанн потрогал пульс — живой. Осмотрел тело — никаких явных повреждений, видимо, просто без сознания, скоро очухается.
Спустившись под палубу, Иоанн бегло осмотрел крошечные каюты. Убогие матросские пожитки не очень его заинтересовали, он искал людей, но здесь никого не было. Галера явно была грузовой, но шла порожняком — никаких признаков груза. А вот это, кажется, капитанская каюта — попросторнее и поуютнее, впрочем лишь по сравнению с матросскими кубриками, а так — обычный морской аскетизм. Сердце Иоанна продолжало щемить от ощущения, что это его родной корабль, и он ходил на ракетном катере под югославским флагом лишь по недоразумению, потому что его не приняли на эту галеру, на которой он рад был бы служить простым матросом, забыв о своих офицерских погонах.
В капитанской каюте он увидел на стене небольшую серебряную икону с изображением неизвестного ему святого, судя по тонзуре — католического. Заглянул в небольшой рундук, на дне которого лежали три кинжала и ничего больше. Он сунул кинжалы в вещмешок, с которым никогда не расставался, прихватил так же икону. Здесь больше нечего было делать, он вернулся на палубу.
Моряк лежал всё так же раскинувшись, он и не думал приходить в сознание. Иоанн почувствовал, что отсюда надо быстрее уходить, как с чужого огорода, но моряка ему на себе в пещеру не поднять, никто не смог бы забраться по карульским цепям, имея такую ношу. И здесь его оставить было бы неправильно. Что же делать? Тут он вспомнил о том, что с площадки перед его пещерой всегда спущена вниз верёвка с корзиной, выражавшей робкую надежду на то, что иногда проплывавшие здесь моряки положат туда немного еды. Осмотревшись, он заметил на палубе небольшой конец пенькового каната. Прихватив его, он взял моряка на руки, с большим трудом спустился с галеры и тяжело зашагал с ношей к своей верёвке. Он обвязал моряка канатом так, чтобы удобно было его поднимать, принайтовил конец каната к своей верёвке и пополз обратно к своей пещере, ни о чём не думая.
Когда он поднялся к себе наверх, был где–то шестой час утра — совсем светло. Глянул вниз — галеры уже не было. Может быть её подняло приливом и унесло в море? Так быстро? Но по каким бы причинам не исчезла галера, они были менее удивительны по сравнению с причинами, по которым она здесь появилась. Иоанн не удивился бы тому, что моряка, привязанного верёвкой внизу, тоже больше нет. Но, натянув верёвку, он понял, что тело по–прежнему к ней привязано. Помолившись, он начал с большой осторожностью поднимать гостя из прошлого.
***Во рту было, как с тяжёлого похмелья. Однажды в молодости он выпил очень много вина, и по утру было так гадко, что с тех пор он никогда не выпивал больше одной кружки. На галере вина вообще не держали, море пьяных не любит, так почему же он тогда чувствует себя, словно с большого перепоя? И как–то очень уж всё под ним устойчиво, неподвижно — неприятно, непривычно, плохо. Капитан Бернар открыл глаза и убедился, что лежит на камне. К счастью, море шумело неподалёку.
Над ним склонился монах и что–то спросил на незнакомом языке. Он попросил на латыни: «Дай воды». Монах его понял и, исчезнув, вскоре появился с большой глиняной кружкой. Какая чудная, свежая, прохладная вода. На корабле вода из бочки всегда тёплая, затхлая, порою просто протухшая. Хоть что–то на земле хорошо.
— Где я?
— На святой горе Афон, — монах ответил на ломаной, немного странной, но вполне понятной латыни.
— Что с командой?
— Ты был на галере один.
— Значит, все погибли…
— Что с вами случилось?
— Мы шли из Акры на Кипр за продовольствием. Попали в шторм.
— Шторм был необычным? — улыбнулся Иоанн.
— Да… Я привык к штормам. Это моя жизнь. Но на сей раз… Этот шторм был не сильнее других, но он был… словно мистический. Ты когда–нибудь видел венецианское стекло?
— Видел.
— Мне показалось, что в море вдруг выросла стеклянная стена, и нас несло на неё. Мы врезались в эту прозрачную стену. Удара не было, мы прошли сквозь неё, но с этого момента я ничего не помню.
— Понятно.
— Что тебе понятно?
— Потом объясню. Есть хочешь?
— Не откажусь, — Бернар уже совершенно пришёл в себя и почувствовал сильный голод. Он с большим аппетитом быстро расправился с предложенной ему рыбой.
— Какая вкусная рыба. Как ты её готовишь?
— Пеку на углях, когда костёр прогорит.
— Костёр… Ваши странные земные слова… Я всегда жил на корабле и на землю почти не сходил. На земле плохо.
Иоанн сразу погрустнел и ничего не ответил моряку. Им было трудно разговаривать на латыни, которую оба знали далеко не в совершенстве, имея мало случаев упражняться в словопрениях на этом языке.
***Бернар сидел на самом краю пропасти и всматривался вдаль, как будто хотел раствориться в безбрежном морском просторе. Ему было легче не видеть вокруг себя ничего земного, предаваясь иллюзии того, что он в море, но была и более прозаическая причина для того, чтобы всматриваться в морскую даль. Надо было как–то возвращаться к своим, а о том, чтобы идти к ним по земле, Бернар и думать не хотел, так что сейчас он высматривал корабли франков, в надежде на то, что один из них пристанет к афонскому берегу. Он сидел так, наверное, уже сутки, монах время от времени предлагал ему воду и еду. Воду он с благодарностью принимал, а от еды после первой рыбы отказывался.
Иоанн всё никак не мог решить, каким образом объяснить средневековому моряку, что он непостижимым образом переместился во времени на семь без малого столетий вперёд. Вокруг себя моряк не видел ничего такого, что явно свидетельствовало бы о смене эпох. Примерно такой же православный монах одетый примерно в такой же подрясник вполне мог жить в этой пещере 7 веков назад. Да ведь моряк и не поверит, если ему сказать, какую роль в его судьбе сыграл тот мистический шторм. Иоанн тянул время.
Когда пошли уже вторые сутки великого сидения Бернара над обрывом, ситуация разрешилась сама собой.
— Что это? — воскликнул моряк.
Вдоль афонского берега шёл огромный морской лайнер.
— Пассажирское судно, — с некоторым даже облегчением выдохнул Иоанн.
— Такого судна не может быть. Это не должно держаться на воде. Много этажей… Больше похоже на замок… Но и замков таких не бывает.
— Но ты же видишь.
— Вижу козни бесовские.
— Когда я увидел твою галеру, так же подумал. Стал молиться и понял, что галера — настоящая. Ты тоже помолись.
Бернар последовал доброму совету. Лайнер не исчез. Он перекрестил его несколько раз. Белый морской гигант продолжал так же отчетливо красоваться на лазурной глади. Бернар закрыл глаза и молчал, наверное, целый час. Потом зарыдал. Впервые в жизни. Он никогда не видел плачущих мужчин. На море не плачут — не до этого. Слезы были ему так же незнакомы, как и земля. Сейчас он разом познал и то, и другое. Моря больше не было. Если по воде ходят целые замки, это уже не море.
Ни один шторм не отнимал у него столько сил, как эти слезы. Почувствовав, что засыпает, Бернар едва успел отползти от обрыва.
***Ночью Иоанн разбудил его на молитву. Уговаривать Бернара не пришлось. Они молились часа два, и так это у них получилось слаженно, проникновенно, чисто, что Иоанн буквально лучился радостью, а у Бернара на душе заметно потеплело. Оба испытали большой прилив бодрости.
— Ты знаешь, брат Бернар, сегодня впервые во время ночной молитвы меня не одолевал сон. Видимо, Господь сжалился надо мной и избавил от этого искушения.
Бернар посмотрел на Иоанна с пониманием и тихо улыбнулся, слегка кивнув головой. Чувствовалось, что он хорошо понимает, о чем идет речь. Они оба были монахами.
— И всё–таки на море молитва другая. На море Бог ближе, — сказал Бернар.
— А я, когда служил на флоте, не верил в Бога. Потом пришёл к вере.
