Борис Тумасов - Земля незнаемая. Зори лютые
— Не дышит. Ножом били.
Из-за пазухи убитого вытащили пергаментный свиток.
— Гляди, никак грамота, — удивился Фролка и взглянул на Анисима. — Ты в письменах разбираешься? Жаль. Коли б умел, прочли, о чём тут написано.
По дороге зацокали копыта. Оглянулся Анисим — рядом дружинники. На Фролку глаза перевёл, а того уже нет рядом, бежит к лесу, кричит на ходу Анисиму:
— Ти-кай!
Побежал Анисим следом, да разве от верхового уйдёшь. Налетел дружинник, саблей грозит:
— Ну-тко, ещё побежишь — срублю.
Подъехали остальные дружинники. Обомлел Анисим, поперёк седла у одного лежит окровавленный Фролка. Дружинники меж собой переговариваются:
— Коли б ещё маленько, и укрылся в лесу. Ан стрела догнала.
— Помер?
— Дышит.
— К боярину-воеводе доставим. Не иначе тати. И человека сгубили.
Старший дозора слез с коня, поднял грамоту, произнёс:
— А тати не все. Третий, вишь, коня у убитого взял. Видать, ускакал, нас завидев.
И долго вертел в руках пергаментный свиток, разглядывал печать на тесёмке. Наконец промолвил:
— Важное письмо вёз гонец, по печати смекаю. Ко всему, и тайное, ибо одному доверено.
Вскочив в седло, старший дозора прикрикнул:
— Гайда! — и хлестнул коня.
* * *Для сыска и дознания Фролку и Анисима из Звенигорода привезли в Москву, кинули в темницу, что под каменными стенами Кремля.
В темнице мрак, сыро и холодно. Анисим рубаху скинул, укрыл Фролку. Сам в одних портках присел рядышком.
— Не надобно, — рассмеялся тот. — Скоро нам с тобой жарко будет. Аль запамятовал, в пыточную поволокут.
У Анисима от этих слов озноб по телу. Съёжился. За дверью глухо стучат сапоги караульного. На кремлёвских стенах, слышно, перекликаются дозорные.
— Ночь, — сказал Фролка. Помолчал, снова заговорил: — Ты прости меня, Анисим, не открылся я тебе сразу. Может, и не увязался б ты тогда за мной, коли знал, кто я… В мальстве мать меня и впрямь называла Фролкой. А вот как вырос да в вольную жизнь подался, народ меня прозвал Соловейкой. Бояре по-иному кличут: татем, разбойником… может, для них я и впрямь тать, а простому люду обид не чинил и всё, что у бояр добывал, меж смердами поровну делил. — Фролка смолк, потом рассмеялся: — То-то всполошились бы княжьи холопы, коли б признали, кто я… Помолчал, потом проговорил:
— Слышишь, Анисим, подтащи меня к двери. Анисим доволок Фролку к двери, усадил, прислонив спиной к ступеням.
— И как мы с тобой, Аниська, изловить себя дали? Проглядели, брат.
Долго сидел Фролка, о чём-то думал, потом позвал караульного:
— Эгей, княжий воин, слушай, о чём говорить тебе стану! Шаги наверху прекратились.
— Княж воин, отзовись! — снова повторил Фролка.
— Чего те, тать, потребно? — сердито откликнулся караульный.
— Не злись. Негоже воину злоба. Помираю я и желаю тебе добра. Слушай меня, Соловейку, и запоминай. Мне теперь на воле не гулять и злато с серебром не потребуется. Хочу, чтоб ты им попользовался и меня поминал. Слышишь, о чём сказываю?
— Не верю, тать. Соловейко, сказывают, соловьём петь мастер.
И тут Анисим онемел от удивления. Засвистел Фролка, защёлкал на все лады, залился майским соловьём. На миг почудил Анисим себя не в темнице, а в ночном весеннем лесу. Ярко светит луна, шелестят листья на берёзах, и весело, радостной песней тешится добрая птица.
Фролка оборвал свист так же неожиданно, как и начал.
— Ну, теперь веришь?
— Поверить поверил, да всё одно ты тать.
— Пущай, по-твоему, тать, а ты вот поверь, о чём речь веду. Серебро да злато тебе завещаю. Слышишь, злато!
— Говори! — нетерпеливо отозвался караульный.
— Коли внимаешь, то и добро. Когда будешь в Звенигороде, спроси у любого мужика, где в лесу Соловейкина поляна. Разыщи её.
Замолчал Фролка, а за дверью караульный голос подаёт:
— Что дале не обсказываешь?
— Погоди, передохну. Так слушай. На той поляне дуб древний, разлапистый. От того дерева…
И снова замолк. Караульный замком загрохотал. Скрипнула на ржавых петлях тяжёлая дверь, подалась. Открылось звёздное небо.
— Где ты тут, уж не помер ли? — Караульный, гремя сапогами по каменной лестнице, спустился вниз и подошёл к Фролке.
Соловейко еле голос подаёт:
— Здесь я, запоминай… Дуб сыщи…
— Погоди, не разберу. — Караульный склонился над Фролкой. — Сказывай дале, не тяни, а то, не ровен час, десятник заявится, тогда делись с ним гривнами.
Анисиму невдомёк, что Фролка затеял. А караульный торопит, чуть не ухом припал к Фролкиным губам. Напрягся весь.
— Экий ты, тать, аль речи лишился?
Тут Фролка изловчился, ухватил караульного за горло, свалил. Руки у Фролки, что кузнечные кувалды, а пальцы как клещи. Попытался было караульный вырваться, но Фролка жмёт шею. Слышит Анисим, хрипит караульный, потом затих. А Фролка уже зовёт:
— Слушай, Аниська, мне отсюда не уйти, а вдвоём нам смерть принимать нет надобности. Я тут о серебре сказывал, так ты моим словам веры не давай. Это я караульного заманывал, на жадность человеческую имел расчёт. Поспешай, пока ночь не на исходе. До рассвета в Кремле укроешься, а днём, как народ к заутрене повалит, из ворот выйдешь. Да в городе не оставайся. Отправишься, Аниська, на юго-западный рубеж. Там казаки черкасские и каневские гуляют. Сыщи-ка, коли удастся, меж них брата моего названого, Фомку-атамана. А по мне, Аниська, не горюй. Я своё отгулял и из темницы не убегу. Не хочу больше бегать.
Опустился Анисим на колени, обнял Фролку.
— Ну-ну, ничто, брат Аниська. Торопись, да вдругорядь не давайся изловить. Княжий суд скорый и немилосердный.
* * *Фролку казнили в июль месяц на Красной площади, у Кремля. Небо гремело частыми грозами, поливало короткими, но густыми дождями. Сверкали молнии. Грозник — июль…
Народ на Красную площадь собрался, шум, гомон.
— Татя казнить будут!
— Не татя, а вора! — вставил отрок, судя по одежде, из боярских детей.
— Всё одно человека! — сожалел дед со жбаном кваса. Сергуня с Игнашей для лучшей видимости забрались на кучу брёвен, сложенных у моста через ров. А толпа ждёт потехи.
— Сказывают, злодей-то сам Соловейко!
— Так ли?
— Он свистом и ратника караульного в темницу заманил.
— Ахти! — всплеснула ладошками девица в красном сарафане.
Всмотрелся Сергуня, узнал. Да это же Аграфена, а рядом с ней, на плечо её опёрся, боярин Версень. Тоже на казнь пришли поглазеть. Тут народ заволновался, забурлил:
— Везут, везут!
Толпа задвигалась, всяк норовит наперёд пролезть, протолкнуться.
В воротах Кремля показалась телега. Вот она въехала на мост, затарахтели по бревенчатому настилу колеса. Сидит Фролка на телеге, свесив босые ноги, волос растрёпан, рубаха клочьями, но в глазах нет страха. На люд Фролка глядит весело, с улыбкой.
За телегой шагают палач с топором, ратники. Народ раздался, затих.
Посреди площади неподалёку от Лобного места телега остановилась. Палач толкнул Фролку к деревянному помосту. И тут неожиданно засвистел Фролка, защёлкал. Ахнул народ, а боярин Версень взвизгнул:
— Казни супостата!
Тут и палач опомнился, свалил Фролку на плаху. Зажмурился Сергуня. В наступившей на площади тишине глухо стукнул топор, и, обагрив кровью землю, скатилась вниз Соловейкина голова.
* * *Не подался Анисим в бега, не послушался Фролку, пренебрёг опасностью. Ночами в лесу таился, а днём приходил в город, ждал Соловейкиной казни. Хотелось в последний раз взглянуть на товарища. И когда наступил этот день, пробрался Анисим через толпу. В самую последнюю минуту заметил его Фролка, подморгнул и засвистал. Не помня себя, рванулся к нему Анисим, но ратники копьями дорогу перекрыли, толпу оттесняют от помоста, а палач Фролку сбил с ног, топор занёс…
После казни разошёлся народ, палач взвалил на телегу Фролкино тело, а голову выставил на людское обозрение. Заплакал Анисим, котомку за плечи перекинул и навсегда ушёл из Москвы…
Глава 7
ДЕЛА И ЗАБОТЫ
На Покрову[160] ворочался великий князь в Москву. С самого начала листопада, с сентября месяца, в Воробьёвом селе передыхал. В охоте и иных потехах не заметил, как время пролетело. А осень в Подмосковье знатная. Лиственные леса в позолоте и киновари, а сосновые в зелени. На бабье лето теплынь, солнце выгрело, паутинная прядь в воздухе плавает, на кусты и ветви цепляется.
