А. Сахаров (редактор) - Петр III
Молодой человек был несколько удивлён этой встречей, искренняя сердечность которой не вязалась с той строго суровостью, которую отец всегда проявлял к нему.
На лестнице его встретила мать, и она, эта всегда тихая спокойная женщина, обняла его с рыданиями и покрыла его лоб и щёки нежными поцелуями.
Вскоре молодому барону стали понятны чувства его родителей. Вследствие замедления его путешествия до них раньше него дошли вести о совершившемся в Петербурге перевороте, а при трудности сообщений того времени и замкнутости русской границы эти вести были дополнены самыми ужасными и преувеличенными слухами. Рассказывали, что в Петербурге происходили кровавые битвы, а голштинская гвардия и вся свита низложенного императора были изрублены. Барон и баронесса Бломштедт считали своего сына погибшим; суровое и гордое сердце старого барона было глубоко потрясено мыслью о бесславной смерти в чужой стране единственного наследника его имени и владений; теперь же как он, так и его супруга во внезапном появлении своего единственного ребёнка, считавшегося мёртвым, увидели чудесное проявление особенной милости Божией.
Когда оба старика вместе с сыном вошли в ту комнату, где в последние дни переживали свою скорбь, они бросились на колена, и всегда строгий и замкнутый в себе барон громким голосом вознёс к небу свою молитву за своего возвращённого ребёнка.
Затем молодой человек должен был рассказать обо всём, что он пережил. Пока он описывал потрясённым родителям роковые события, свидетелем которых он был, и опасности, которым он подвергался, слуги приготовляли на дворе из всего, что было лучшего в доме, великолепное угощение. Всем хотелось отпраздновать этот радостный день возвращения молодого барона.
С глубокой серьёзностью и часто вытирая свои глаза, не стыдясь супруги и сына, от которого он обыкновенно гордо скрывал свой внутренний мир, старый барон внимательно слушал своего сына, а затем ещё раз крепко и искренне прижал его к своей груди и произнёс:
– Божия рука тяжело поразила нашего герцога… Да простит ему милостиво небо вину, последствия которой он несёт на себе!.. Нам не подобает решать вопросы будущего, наша благодарность и наша преданность принадлежат императрице, которая была милостива к нашему сыну, сохранив нам его, и великому князю, нашему герцогу, за которого дай ей Бог счастливо управлять страной. Ну а теперь пойдём, – добавил он со счастливой улыбкой, – слуги ждут; им доставит большую радость после такого долгого отсутствия и пережитого страха за твою судьбу вновь послужить тебе, их будущему господину, наследнику здешнего дома. Дай руку твоей матери! Сегодня тебе должны быть оказаны все почести, ты исполнил свой долг, ты поступил мужественно и благородно, как подобает дворянину, я вижу, что честь и имя нашего древнего рода будут возвышены тобою.
Баронесса Бломштедт с блестящими от счастья глазами дала свою руку сыну, чтобы идти с ним в столовую, но молодой человек несколько задержал её; он подошёл к отцу и, взяв его руку, серьёзно и торжественно сказал:
– Благодарю тебя, отец, за твоё мнение обо мне, я обещаю всегда быть достойным его! Но так же, как я исполнил свой долг по отношению к своему герцогу, я должен исполнить ещё один священный долг, и если бы я забыл о нём, я сделался бы недостойным нашего имени. В этот час, когда Божия благословляющая рука покоится на нас, между нами не должно быть ничего скрытого; сегодня я должен рассказать тебе о том, что наполняет и волнует моё сердце, сегодня я должен высказать тебе серьёзнейшую, искреннейшую просьбу всей моей жизни, от которой зависит счастье моей будущей жизни.
Старый барон посмотрел на него с удивлением, а баронесса тихо засмеялась, так как сердце женщины угадало, что просьба её сына связана с любовной историей; он познакомился с дворами Берлина, Митавы и Петербурга; было бы немыслимо, чтобы среди всех дам высшего общества, в котором он вращался, никто не оставил в его сердце неизгладимого впечатления.
Молодой человек, крепко сжав руки отца и матери, начал говорить, сначала запинаясь и нерешительно, а затем всё увереннее, всё горячее и воодушевлённее о своей любви к Доре Элендсгейм; он рассказывал, как эта привязанность выросла вместе с ним, как она родилась на почве детских игр и как теперь она властно наполняла всю его жизнь.
Черты лица старого барона делались всё мрачнее, в них появилась прежняя строгость, и в то время как его жена боязливо взглянула на него, он отнял свою руку от сына и, резко прервав его, воскликнул:
– Остановись, мой сын, остановись! Не говори больше об этом сегодня, в такой радостный день! Я не хочу сердиться на тебя за твои юношеские заблуждения, но одобрить их я не могу. Каждый человек увлекается в юности несбыточными мечтами, которые приходится рассеивать усилиями воли или которые сами исчезают под влиянием житейского опыта. В жизни приходится считаться со многими условиями; быть может, эта девушка действительно так хороша и благородна, какою она кажется тебе в твоём юношеском увлечении, но имя Элендсгейма запятнано, он – враг нашего сословия, и никогда, – строго и решительно прибавил он, – никогда моё имя не сможет соединиться с его именем. Если бы ты полюбил даже дочь крестьянина, то, быть может, я поборол бы свою гордость и возвысил бы её до себя, но в этом случае…
– О, отец мой, – горячо воскликнул молодой человек, – не говори ничего обидного об отце той, которой принадлежит моё сердце, не отравляй этого счастливого, святого момента! Разве дети отвечают за вину своих отцов? Если бы даже он был виновен в самом тяжком преступлении, то и тогда, клянусь тебе, я не отказался бы от неё и с гордостью выступил бы рядом с нею пред целым светом. – Гневно блеснули глаза старого барона, но он не успел заговорить, так как сын торопливо продолжал: – Но он не виновен, его честь восстановлена, он стоит на одной ступени с нами.
– Он невиновен? – воскликнул барон. – Он, которого осудили суд и который освобождён из тюрьмы только благодаря своей старости и болезненному состоянию? Он равен нам? Он, сын крестьянина?
– Да, отец, – воскликнул молодой барон. – Слушай: государыня не только простила меня за то, что я по чувству долга делал для нашего несчастного герцога, она исполнила также мою просьбу за бедного, обездоленного отца моей Доры. Вот, смотри! – воскликнул он, вынимая из портфеля грамоту – Это – собственноручная подпись её императорского величества; она признала Элендсгейма невиновным во всех возведённых на него обвинениях, она жалует ему дворянский титул… Дора может свободно и гордо вступить в общество, не нарушая даже общественных предрассудков. Неужели, отец, ты, хочешь быть строже самой императрицы, которая располагает властью карать, миловать и награждать?
Старый барон взял из рук сына грамоту и стал медленно и внимательно читать её. Затем он покачал головой, но выражение его лица осталось по-прежнему строгим и мрачным.
– Государыня может уничтожить судебный процесс; она может отменить приговор, может раздавать почести и награды, но над своим именем я один судья и господин, – суровым тоном заявил он.
– Ты прав, отец, – воскликнул молодой барон, – я прошу у тебя благословения на счастье будущей моей жизни не во имя императорской грамоты, нет! Я взываю к твоему родительскому сердцу!.. Ты не можешь быть более строг ко мне, чем сам Бог, так милостиво спасший меня!
Он схватил руки отца и смотрел на него с такой искренней любовью, что старик растрогался при виде свежего молодого лица своего сына, столь долго отсутствовавшего, он наклонился к нему и поцеловал его в лоб.
Подошла и баронесса-мать и, обняв своего супруга, сказала:
– Не далее как вчера мы сидели одинокие и считали своё дитя погибшим; ты не постоял бы ни пред какой ценой, чтобы спасти его! А теперь, когда так неожиданно судьба возвратила его нам, неужели ты откажешь ему в его первой просьбе? Подумай, что Сам Бог требует от тебя жертвы за Свои милости!.. Смири свою гордость, не отказывайся от этой жертвы, дабы не навлечь на себя гнева Божиего!
Старый барон отстранил свою супругу и в глубоком волнении стал ходить по комнате.
– Затем подумай, – продолжала баронесса, бросая на сына счастливый взгляд, – что сказала бы на это государыня, наша повелительница? Как приняла бы она то, что ты ставишь своё суждение выше её? Как можешь ты отвергнуть Дору и сохранять злобу и ненависть к её отцу, оправданному и высоко награждённому ею?
Бломштедт остановился и долгим взглядом посмотрел на жену и сына; суровость исчезла с его лица, на нём лежала только печать торжественной, печальной серьёзности.
– Господь был милостив ко мне и к моему дому, – сказал он, – и я не хочу быть жестоким и несправедливым. Предложи свою руку дочери Элендсгейма! – С криком восторга сын бросился в объятия барона, но тот отстранил его и сказал: – Я ещё не знаю, могу ли я от всей души приветствовать как дочь ту, которая будет носить моё имя. Я ещё не знаю, нужно всё выяснить, и дай Бог, чтобы рассеялись все сомнения. Пойдём со мной! Я провожу тебя в дом пастора. Обещай мне не возражать ни слова на всё то, что я буду говорить и делать; я хочу испытать твою избранницу, и если она действительно окажется тем, что видит в ней твоё юношеское чувство, то она выдержит испытание.
