Антонин Ладинский - В дни Каракаллы
Мне без большого труда удалось разыскать «Навсикаю». Несмотря на поэтичное название, она оказалась самым обыкновенным хорошо осмоленным торговым кораблем, принадлежавшим человеку, чем-то обязанному сенатору Кальпурнию. Корабельное чрево уже наполнили глиняными сосудами с каким-то товаром. Я показал наварху записку, которую вручил мне бедный Вергилиан, тут же уплатил за проезд и, как мог, устроился вместе с корабельщиками на помосте. Но меня почему-то неотступно мучила загадка Андроника — так звали кормчего. Шепотом я повторял десятки раз: «Ты не увидишь того, что потерял сегодня…» Может быть, он подразумевал сегодняшний и завтрашний день? Я потеряю солнечный свет текущего дня, потому что к вечеру он погаснет и завтра настанет новый день… Или кормчий намекал на смерть моего друга?
В ужасной тоске я бродил по корабельному помосту, и мысли мои непрестанно возвращались к Вергилиану. Он стоял как живой перед моими глазами. Опущенная скорбно голова в красивых черных завитках, бессильно свесившаяся до самого пола рука…
7
Наш корабль должен был пойти в соседнюю Лаодикею, чтобы взять там другие товары, и мы незамедлительно прибыли в этот город. Опираясь о перила корабля, я с любопытством смотрел на нагроможденные передо мною здания. Как известно, этот портовый город не пожелал стать на сторону Песцения Нигера, с которым боролся Септимий Север, и победоносный император всячески потом отличал лаодикейцев, осыпал их милостями, восстановил разрушенные Нигером храмы, вымостил улицы мраморными плитами и построил великолепные термы. За городом виднелись холмы, покрытые тучными виноградниками. Феодорит, хозяин корабля, на который я взошел, уже успел сообщить мне, что вино с этих виноградников вывозят в огромных амфорах в Александрию и даже в Индию. Лаодикея славится вином и храмами, в которых сохранились таинственные сирийские культуры; по словам Феодорита, богослужения в них совершаются даже с человеческими жертвоприношениями. Город переименовали в Юлию, но все называют его старым именем, и по внешнему виду он мало отличается от тех портов, что мне приходилось видеть раньше: те же набережные с железными кольцами, укрепленными в каменных причалах, чтобы привязывать корабли, кабачки на вонючих улицах, разноязычная толпа, а на воде дынные корки и куски дерева.
Невдалеке разгружались два длинных военных корабля, и я отправился посмотреть, что там происходит. Воины выносили на берег охапки оружия, тюки солдатских плащей, выкатывали на песчаный берег военные повозки. Судя по вооружению и красивым шлемам с гребнями, это была какая-то конная центурия. В воздухе стояла грубая солдатская ругань, и клятвы богам мешались с самыми непотребными словами. На галерах позвякивали цепи прикованных к скамьям гребцов. Они отдыхали после мучительного перехода. Заглянув в бортовое отверстие, я увидел, что некоторые из них лежали и даже смотрели на берег, а другие равнодушно отвернулись от всего на свете. Я разглядывал и воинов. Мне показалось, что одного из них я где-то видел. Это был молодой человек высокого роста, с белокурой бородкой. Он сидел на тюке, опустив руку между колен. Удалось завязать с ним разговор.
— Откуда приплыли, товарищ? — полюбопытствовал я.
— Из Остии.
— А где же ваши кони?
Воин нахмурился.
— Коней нам, вероятно, пригонят из Каппадокии.
Если из Италии перебрасывали на Восток конные части, хотя бы и без конского состава, — значит, новая парфянская война была неминуемой.
— Не встречались ли мы где-нибудь с тобой, приятель? — опять спросил я.
Молодой воин все с тем же скучающим видом, хотя вокруг царила суета разгрузки, спокойно оглядел меня с ног до головы.
И вдруг мне вспомнилась битва римлян с сарматами, юный пленник, прикованный к легионной повозке, объяснявшийся с центурионом на каком-то странном наречии. Я сказал об этом воину:
— Я встречался с тобой в Паннонии. Помнишь? Когда тебя взяли в плен римляне…
Белокурый юноша поднял на меня глаза с недоумением.
— Неужели ты забыл, как тебя приковывали к повозке?
Он вздохнул.
— А теперь ты будешь сражаться с парфянами?
— Мы сражаемся со всеми, кто находится против нас.
Юноша за эти два года возмужал и, видимо, прошел трудную солдатскую науку со всеми ее тяготами, руганью центурионов, лупанарами и игрою в кости. Но я испытывал к нему братское чувство. Мне почему-то хотелось узнать о нем побольше.
— Как тебя зовут, воин?
— Аврелий.
— Так тебя называют в рядах. А как твое настоящее имя?
— Лепобор.
— Лепобор? Какого же ты племени?
— Мы костобоки.
Я вспомнил о своем отце.
— Где живут твои сородичи?
— На склонах Певкинских гор.
— Херсонес Таврический далеко от тех пределов?
— Мы слышали об этом городе.
— Лепобор, может быть, я твой единоплеменник.
— Единоплеменник? — удивился воин. — Вот какие чудеса бывают на свете! Откуда ты взялся?
— Об этом долго рассказывать. Завтра или в другой день я направляюсь в Томы. Я родился там. Но корабль наш идет в Херсонес Таврический…
Воин рассеянно слушал меня. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что никто нас не слышит, я продолжал:
— Херсонес Таврический лежит недалеко от тех мест, где обитает твое племя?
Воин стал облизывать губы от волнения.
— Куда ты ведешь речь?
— Лепобор, есть у тебя желание оставить все и уплыть на этом корабле вместе со мной?
Молодой воин насторожился:
— Уплыть с тобой?
— В Херсонес. А оттуда ты легко найдешь дорогу к Певкинским горам.
— Это очень далеко, — махнул он рукой.
— А разве у тебя не крепкие ноги?
— За побег солдат распинают на кресте.
— Если побег будет совершен удачно, тебя не распнут.
Голос его стал глухим:
— Я дал клятву.
Но недаром я был воспитанником Аполлодора и наслушался всяких софистов. Против моих доводов этот воин не нашелся ничего возразить.
— Допустим, что ты дал клятву. Но добровольно ли ты ее принес? Нет, тебя взяли в плен и угрозами заставили вступить в ряды римского войска и, может быть, сражаться против своих сородичей. Угодна богам такая клятва? Неугодна. Поэтому ты свободен в выборе своего решения. Я не хочу принуждать тебя, но предлагаю помочь тебе. Как брат брату. А между тем к этому представляется отличный случай.
— Какой случай?
— У хозяина того корабля, на котором мы отправляемся в Понт, недостаточное число корабельщиков. Одного из них убили в драке в каком-то притоне, другой захворал горячкой и недавно умер. Заместителей для них еще не нашли, и ты можешь занять место одного из них. А это для тебя означает свободу. Ты еще не забыл, товарищ, что такое свобода?
Воин мрачно покрутил головой.
— Вот видишь! В остальном уже надо положиться на Фортуну.
Молодой воин осмотрелся по сторонам. Голос его сделался хриплым:
— Я согласен.
— Ты правильно решил, Лепобор.
Но в глазах его мелькнуло сомнение:
— И в Херсонесе господствуют римляне.
— Мы найдем способ обмануть их бдительность. А пока послушай меня со всем вниманием. Сейчас я отправлюсь к Феодориту — так зовут хозяина корабля — и тайно переговорю с ним. Когда с наступлением ночи все угомонится вокруг и твои товарищи уснут в лагере, ты придешь ровно в полночь на берег моря. Туда, где береговой светильник.
Он ни в чем не прекословил мне, доверчиво кивал головой, сидя на тюке. Но уже рьяный центурион кричал с галеры:
— Тысяча болячек! Что это за сенатор сидит там, вместо того чтобы разгружать галеру? Или, может быть, это сам парфянский царь? За работу, коровье дерьмо! Ящероглазый сармат!
Я видел, что воин поспешил принять участие в разгрузке, но невероятные ругательства сыпались на его голову как из рога изобилия.
Я поспешил туда, где стояла на якоре «Навсикая». Феодорита я нашел на помосте. Он подкреплялся пищей. Завтрак его, насколько я помню, состоял из козьего сыра, хлеба и нескольких долек розоватого чеснока.
Решив, что быка надо брать за рога, я тотчас завел с херсонитом деловой разговор:
— Феодорит, нашел для тебя проворного и сильного корабельщика. Он один заменит десятерых.
Чеснок смачно хрустел на больших желтых зубах. Феодорит не спешил с ответом. Потом, точно догадываясь, о чем идет речь, равнодушно сказал:
— Имей в виду — беглых рабов на корабль не принимаю.
— Какое тебе дело до того, беглец ли мой приятель или не беглец?
— А если на корабль поднимутся портовые надсмотрщики, проверяющие грузы и число людей? Что я им скажу?
— Скажешь, что это твой корабельщик.
— А если у них будут на руках приметы того человека?
— На нем нет никакого клейма. Как и ты, он родом из Таврики или откуда-то из тех мест. Кроме того, он заплатит тебе сто денариев.
Я решил, что могу пожертвовать половину своего состояния ради такого достойного дела, как возвращение сородича на свободу.
