Артуро Перес-Реверте - Карта небесной сферы, или Тайный меридиан
На пятый день они уже достаточно разобрали полуют бригантины, чтобы предпринять первое серьезное обследование. Палубу они сняли почти целиком, и стала видна большая часть капитанской каюты, нетронутая переборка и пассажирская каюта. Так что Кой уже «под открытым небом» мог приступать к поискам, последовательно разбирая слой, составлявший не меньше метра, из разных предметов, остатков и кусков деревянных частей корабля. Он работал в перчатках, короткой лопаткой выбрасывал все, что не представляло интереса, за борт, делая перерывы, чтобы улеглась муть. Он нашел много разных вещей, которые он теперь в нетерпении выбрасывал, но в другое время они приковали бы к себе его внимание — разные кованые предметы, оловянные жбаны, канделябр, осколки стекла и глиняной посуды. Наткнулся он и на то, что прежде было палашом, клинок целиком съела ржавчина, но бронзовый эфес, широкая дужка и огромная гарда для защиты руки сохранились; единственным назначением этого предмета было пронзать человеческую плоть, когда корабль брали на абордаж. Нашел Кой и сросшиеся в единый блок мушкетные пули, он сохранил форму коробки, в которой они ушли под воду, хотя от самой коробки и следа не осталось, ее заменили известковые отложения. Раскопал он в песке и полдвери с коваными частями и с ключом в замочной скважине, а еще круглые четырехфунтовые ядра и известковые образования, по форме напоминавшие гвозди, от которых внутри оставалась только бурая ржавчина, находил и настоящие гвозди, только бронзовые — они сохранились лучше. Под истлевшими досками поставца он нашел миски и тарелки талаверской керамики, на диво целые и чистые: видно было даже клеймо мастера. Обнаружил Кой и глиняную трубку, и два мушкета, стволы которых были обиталищем ракушек, почерневшие, слипшиеся кружочки — видимо, серебряные монеты, разбитые песочные часы и латунную проградуированную линейку, некогда служившую для прокладывания курса по картам Уррутии. Из предосторожности и особенно после визита береговой охраны они приняли решение: не поднимать со дна ничего, что могло бы вызвать подозрения; но одно исключение из этого правила Кой сделал, когда вытащил из-под разного мусора покрытый известковыми отложениями инструмент, некогда состоявший из деревянных и металлических деталей; под пальцами Коя, когда он попытался отчистить его, инструмент почти совсем рассыпался, от верхней его части осталась только бронзовая стрелка с креплениями, а от нижней — часть окружности. Кой, взволнованный, сразу же определил, что это такое — он держал в руках металлические части (латунь или бронза) старинного октанта, стрелку и лимб: наверное, этот октант использовал шкипер «Деи Глории», определяя долготу Кой подумал: честный обмен. Октант XVIII века вместо секстанта, который он продал в Барселоне. Он отложил октант в сторону, так, чтобы легко было его найти потом. Но до самой глубины души его проняла другая находка, в углу шхиперской, под слоем мельчайших частиц истлевшего сундука, он увидел аккуратно уложенный в бухту канат с правильно увязанными беседочным узлом верхними двумя кольцами — так это мог сделать только толковый моряк, хорошо знающий свое дело. Эта неиспользованная бухта поразила Коя даже больше, чем все остальное, даже больше, чем кости моряков «Деи Глории». Он кусал резиновый загубник, чтобы согнать с лица пронзительную горечь — ту бесконечную печаль, от которой все больше перехватывало горло, когда один за другим он находил следы жизни членов экипажа «Деи Глории». Два с половиной столетия назад люди, такие же, как он сам, моряки, привыкшие к морю и его опасностям, держали в руках эти предметы. Они прокладывали курс латунной линейкой, сворачивали в бухту канат, считали время вахты, переворачивая песочные часы, вычисляли высоту звезд с помощью октанта. Они взбирались по скользким вантам, борясь с ветром, который норовил стряхнуть их на палубу или в море, выстанывали сквозь зубы свой страх и свое ничтожество перед стихией на раскачивающихся реях, натягивая загрубевшими пальцами паруса в то время, как в лицо им хлестал жестокий шторм на северо-западе Атлантики или мистраль и лебече, ветры-убийцы Средиземного моря. Теперь их кости смешались с останками «Деи Глории». И Кой, медленно передвигавшийся под плюмажем воздушных пузырьков, устремлявшихся вверх, к сумрачной выси, словно саваном покрывавшей бригантину, чувствовал себя грабителем, украдкой вскрывающим место последнего упокоения.
Солнечное пятно медленно покачивалось на веснушчатой коже Танжер. Это было маленькое пятно, оно поднималось и опускалось вместе с бортом «Карпанты», но убежало с ее спины и плеч, когда Танжер оторвалась от Коя, дыша еще прерывисто, широко открытым ртом. Ее волосы, выцветшие за те дни, что она провела в море, почти до белизны, особенно на кончиках, прилипли к потному лицу. От пота, струившегося по телу, блестел солдатский жетон на серебряной цепочке; соленая влага в ложбинке между грудями стекала маленькими ручейками, а на верхней губе и ресницах повисала капельками. Пилото сейчас находился на двадцатишестиметровой глубине, была его смена, а Кой, лежа на банке у самого трапа, ведущего на палубу, гладил влажное тело Танжер. Они обнялись прямо тут, совсем вдруг, когда Кой спустился сюда, чтобы положить свою неопреновую куртку и отереться полотенцем, после того, как полчаса разбирал завалы на «Деи Глории», а она прошла мимо, ненароком задев его. Вся усталость в одну секунду соскочила с него, она же стояла совершенно спокойно, разглядывая Коя с той молчаливой задумчивостью, с какой иногда смотрела на него; и через мгновение тела их сплелись со страстью, почти не отличимой от ненависти. Теперь он, в полном изнеможении, лежал на спине, она медленно, неумолимо поворачивалась на бок, отстраняясь от его потного тела, вместе с солнечным пятном, ее взгляд сразу же опять стал металлически-синим, синим, как морская вода, иссиня-черным, как черненая сталь, и был обращен вверх, к сиянию и солнцу, видневшимся в открытом люке. И тут Кой, не поднимаясь с банки, увидел, как она, обнаженная, поднимается по трапу, словно уходит навсегда. По телу его пробежала холодная дрожь, особенно холодно стало тем местам, которые хранили ее прикосновения; ни с того ни с сего он подумал: однажды наступит конец. Однажды она меня бросит, или мы умрем, или я состарюсь. Однажды она выйдет из моей жизни или я выйду из ее жизни. Однажды у меня не останется воспоминаний, а потом не останется и жизни, которая помогла бы их восстановить. Настанет день, и все уйдет неведомо куда, может, сегодня и есть тот последний день. И потому он смотрел, как она поднимается по трапу к люку и постепенно исчезает, он запечатлевал ее в памяти до мельчайшей детали. Он делал это очень тщательно, запоминал даже капельку семени, что скатилась по внутренней стороне ее бедра; достигнув колена, она попала в солнечный луч и загорелась, как янтарь. Потом Танжер исчезла из поля его зрения, и Кой услышал, как она прыгнула в море.
Ту ночь они провели на «Деи Глории», став на якоре.
Стрелка флюгера едва шевелилась рядом с лампочкой, горевшей на топе мачты, в спокойной воде, как в зеркале, отражались проблески маяка на мысе Палое в семи милях от них на северо-запад. На небе было столько звезд, что казалось, оно смыкалось с морем; их было так много, что найти известные не представляло никакого труда, и Кой сидел на корме, смотрел на них и проводил воображаемые линии, чтобы определить их точно. Летний треугольник начал подниматься к юго-востоку, и виден был след Волос Вероники — из всех весенних созвездий оно последним исчезало с летнего неба. В восточной стороне, на черном-черном фоне очень ярок был пояс Ориона, и если провести прямую к нему от Альдебарана через созвездие Большого Пса, эта прямая попадала в излученный восемью годами раньше свет Сириуса, двойной звезды, самой яркой на небе, расположенной там, где след Млечного Пути идет в южном направлении, через созвездия Лебедя и Орла. Весь этот мир небесных светочей и старинных мифов медленно вращался над его головой; и он, центр собственной сферы, был частью этого безмолвного и бесконечного мира.
— Больше ты меня не учишь различать звезды, Кой.
Он не слышал, как она подошла к нему. Не задев его, она села совсем рядом и опустила ноги на ступеньки лесенки на корме.
— Я научил тебя тому, что знал.
Она слегка пошлепала босыми ногами по воде.
Огонь маяка, в соответствии с заданными параметрами, периодически обрисовывал ее силуэт.
— Знаешь, мне хотелось бы знать, — сказала она, — что ты обо мне будешь вспоминать.
Она говорила совсем тихо, едва слышно. Это был даже не вопрос, а признание. Кой поразмышлял.
— Слишком рано, сейчас этого не узнаешь, — ответил он наконец. — Все еще не кончилось.
— Я спрашиваю, что ты будешь вспоминать, когда все кончится.
Кой пожал плечами, понимая, что она этого не увидит. Повисло молчание.