Антония Байетт - Детская книга
За неделю до кембриджского экзамена Том вышел из дому ночью — не с Джейком, а один. И не вернулся. Были организованы поисковые партии — с большим запозданием, потому что все ждали, что Том придет, как приходил всегда. Его нашли без сознания в неглубоком карьере, со сломанным запястьем и окровавленной головой. Ногу по-прежнему обматывал силок, в который Том попал, выслеживая браконьеров при лунном свете на краю карьера. Том два дня лежал в забытьи, а когда очнулся, то вроде бы плохо соображал и не мог вспомнить, что с ним случилось. Виолетта приносила ему питательный бульон и кормила с ложечки. Он лежал, забинтованный, среди подушек, кротко глядя в окно, на небо.
Конечно, при сложившихся обстоятельствах он никак не мог держать кембриджский экзамен на стипендию и даже вступительные экзамены пересдавать не мог из-за сломанного запястья.
Дороти показалось, что в глубине души он этим гордится.
Том и Дороти замечали то скрытое, потайное, что творилось в семье, а потом, как правило, об этом не думали. Они слышали очередную «арию» Олив за запертой дверью или видели, как Хамфри вдруг, второпях собирается и уезжает. Том и Дороти принимали это к сведению и молчали. Оба боялись раскрыть что-то такое, о чем лучше не знать. У Гедды сдерживающих инстинктов не было. Она была по натуре сыщиком, изыскателем, открывателем тайн и сдирателем покровов. В 1901 году ей было одиннадцать лет, и она не попадала ни в старшие, ни в младшие. Многие часы ее детства прошли в слежке за древесным домом, в попытках подслушать разговоры, участвовать в которых ее не приглашали. Именно Гедда навостряла уши, когда за столом небрежно и многозначительно произносилось имя Мэриан Оукшотт, и Гедда же узнавала почерк миссис Оукшотт на конвертах, хотя ни разу не зашла так далеко, чтобы попробовать прочитать хотя бы одно письмо. Гедда некрепко спала, и по ночам разгуливала босиком по дому, сидела на черной лестнице, стояла в тени высоких шкафов на лестничной площадке. Она знала, что ночью взрослые крадучись ходят по дому. Она знала — и пока ни с кем не поделилась, — что Хамфри Уэллвуд глубоко за полночь навещает Виолетту Гримуит. Он всегда закрывал дверь бесшумно. Гедде хотелось подслушать у замочной скважины, но она ни разу не решилась.
Но как-то ночью из-за двери донеслось что-то непохожее на обычный шорох или хихиканье. Там отчетливо звучали страстные, бурные рыдания, а мужской голос шептал, запинаясь, что-то успокоительное. Виолетта выла, и Гедда подкралась поближе к двери, потому что в этом вое слышались слова, а Гедда поняла, что двое в комнате слишком заняты своим скандалом и не будут прислушиваться к возможным шагам подкрадывающихся детей.
— Может быть, ты ошиблась, — произнес голос Хамфри с деланым спокойствием.
— Раньше я не ошибалась. Мне только чуть за сорок, так что это вполне возможно. Я не могу снова пройти через это, не могу, не могу, не могу. Опять боль, страх, опять нужно будет прятаться. Я умру. И она меня на этот раз убьет, точно убьет…
— Тише, цветочек мой, — сказал Хамфри, и Гедда не поверила своим ушам. — Я о тебе позабочусь, как всегда заботился, мы с тобой находчивые ребята и все устроим, как всегда. Мы ведь с тобой умники. Мы никому ничего плохого не хотим.
— Она меня убьет на этот раз. И я уже больше не могу прятаться, лгать, это невыносимо. Мои дети, плоть от плоти моей, не знают, что они мои… Хотя в каком-то смысле они все мои — кто их мать, как не я? Ох, Бубочка, на этот раз я не переживу, опять скрывать, притворяться, хитрить, я так устала, я лучше умру, покончу с собой…
— И что тогда будет с твоими любимыми детьми? Тише, успокойся, подыши глубже. Я схожу принесу тебе бренди во фляжке.
— Лучше джину, — сказал голос Виолетты прерываемый рыданиями. — Большой стакан неразбавленного джину.
Гедда быстро отступила за шкаф и прижалась к стене. Поджарая фигура отца пронеслась мимо нее и слетела вниз по черной лестнице. Гедда отвлеклась на невероятно дурацкое прозвище. «Бубочка». Оно страшно принижало умного, элегантного отца — почти так же, как внезапно обнаруженная связь с Виолеттой. Это было еще менее приятно, чем его ошибка с Мэриан Оукшотт. И еще Гедде не понравилось, что Виолетта считает Олив способной «убить» кого бы то ни было. С точки зрения Гедды, Олив провинилась разве что некоторой отстраненностью.
И только тут до Гедды дошло услышанное: ей сообщили, что некоторые дети — неизвестно, сколько именно — были, как выразилась Виолетта, плотью от ее плоти.
Кто? Кто из них — не тот, кем себя считает?
Что все это значит?
Гедда услышала, как, бесшумно ступая в тапочках, возвращается отец с бутылкой и двумя стаканами. Гедда подождала, пока он войдет обратно в комнату, и удалилась. Она изменилась — и сама не знала, как именно.
Гедда позвала старших на собрание в древесном доме. Такое случилось впервые. Собрания почти всегда созывал Том, иногда — если нужно было обсудить какие-то практические вопросы, вроде подарков на день рождения, — Дороти. В число старших детей входили Том, Дороти, Филлис, а теперь и Гедда. Она сказала, что они обязательно должны прийти, это очень важно, и это секрет, секрет, секрет.
Они расселись на табуретках из пней, в потайной полости дома, шелестящей побуревшим папоротником. Том разлил лимонад из бутылки в пеструю коллекцию эмалированных кружек — синих, белых и черных. Он сказал чуть свысока:
— Ну что у тебя там?
Гедда вдруг растерялась и не знала, как начать. Как только это выйдет наружу, оно начнет на них действовать. Пока что оно глодало только ее.
— Я кое-что узнала.
— Ты вечно что-нибудь узнаешь. Подслушивать нехорошо.
— Это важное. Оно все меняет.
Тому привиделось банкротство. Дороти решила, что отец собирается их бросить навсегда — может быть, переехать к миссис Оукшотт. Филлис замерла, стала еще неподвижнее. У нее была невероятная способность не двигаться: не то сосредоточенность, не то окаменение.
— Вываливай, — сказал Том. — Раз уж начала, так заканчивай.
— Я видела. Я слышала. Он по ночам, поздно, ходит в комнату к тете Виолетте. И остается там надолго. Я его и раньше видела. Их слышно. И понятно, что они делают.
— Ты не можешь этого знать, если ты их не видела, — сказала Дороти.
— Они издают такие звуки. Он зовет ее «цветочек». А она его — Бубочка, — выпалила Гедда.
Эта новость расстроила всех и всех разозлила. Они злились не на Хамфри и Виолетту за то, что те делали и говорили, а на Гедду за то, что она рассказала.
— Вчера ночью она сильно плакала. Она сказала, что в чем-то уверена и что раньше не ошибалась. Она сказала, что лучше бы она умерла. И что ей страшно.
— Ну и что? — спросил Том, чье воображение спасовало. Гедда сморщила лоб от боли и ярости. Она посмотрела на Дороти, которая собиралась стать врачом.
— Она сказала, что у нее будет ребенок, вот что она сказала, — объяснила Гедда. — И еще она сказала… что у нее и раньше были дети… она сказала… я слышала… что кое-кто из нас на самом деле ее. Она сказала «плоть от моей плоти».
Том и Дороти не поверили в эту театральную формулировку, так же как и в прозвище Бубочка. Но единожды сказанное уже вошло в мир. Брат и сестра еще сильнее разозлились на Гедду.
— Ну и что? — слегка раздраженно спросил Том. Если он и был в чем-то неколебимо уверен, так это в том, что он — сын своей матери. — Что мы должны делать, по-твоему?
— Если мы… не те, кто мы думаем… хорошо бы об этом знать.
— Не думаю, — отрезала Филлис. — Что толку? Мы все равно те же самые люди, в том же доме, в той же семье.
У Дороти в голове была страшная каша. Дороти знала, что она не похожа на Тома, и всегда чувствовала себя как бы на краю человеческой общности. Другая. Она всегда думала, что все дети ощущают себя «другими». Всегда чувствовала, что она раздражает Олив. Но раньше объясняла это тем, что Олив слишком всепоглощающе любит Тома, и у нее не остается любви для Дороти. Но, может быть…
Ей вспомнилась написанная для нее сказка. Про оборотней: про человечков, деловито суетящихся по хозяйству. Они вешают шкурки животных на крючок в кухне, потом надевают их, становятся наполовину ежиками, убегают и пропадают в кустах и канавах.
Виолетта деловито суетилась по хозяйству. Она по натуре была домовита, как ежихи-женщины в фартучках, обитающие в подземных кухнях сказки Дороти.
Дороти хотела не иметь воображения. Она хотела отмерять химические вещества, сращивать сломанные ноги, вылечивать больные органы. Но она отличалась ясным и беспощадным воображением. Если кто-то из них действительно ребенок Виолетты, это наверняка сама Дороти.
Но она ничего из этого не сказала вслух. Она обратилась к Гедде:
— Вот так и хочется тебя встряхнуть, чтоб зубы застучали.
— Я не понимаю, чего вы на меня злитесь. Это на них надо злиться.
