Михаил Лохвицкий (Аджук-Гирей) - ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ
— О, подожди, достопочтенный тхамада! — возопил Озермес. — Я сказал еще не все. Ответь, будь добр, Тха, Аллах и христианский Бог — три властителя небес, или это три имени одного?
— Тха один, — раздражаясь, прогремел Дух гор. — Ты мне надоел! Что еще у тебя?
— Не гневайся, прошу тебя. Но нельзя ли, раз Тха не снизошел до меня, чтобы ты вместо него ответил на другие мои вопросы?
Дух гор закряхтел, закинул руку за плечо, выдернул из крыла длинное перо, почесал кончиком спину между лопаток и воткнул перо обратно.
— Мне понравилось, что ты ушел от людей, — прогудел он. — Поэтому, наверно, я столько времени терплю тебя, хоть ты и человек. Скажу тебе правду: не спрашивай ни о чем ни Тха, ни меня, оба мы слишком стары. Разве ты не заметил, что у меня прохудилась черкеска и чувяки, даже крылья и те поистрепались. А теперь убирайся!
Дух гор надел папаху, охнув, распрямился и тяжело взмахнул крыльями. Взвились снежные вихри, Озермеса бросило навзничь, в глазах у него потемнело, и он услышал свист метели... Кто-то тут же затеребил его. — Встань, тебя засыплет снегом, ты замерзнешь. — Озермес открыл глаза. Возле него никого не было. Луна скрылась. Над белым полем, завывая и бросая ему в лицо острые снежинки, носилась метель. И вместе со свистом ветра до него донесся далекий голос отца: — Встань, иди, иди к тем, кто ждет тебя, кому ты нужен... — Озермес поднялся и, стараясь прорваться сквозь вой метели, закричал: — Отец, где ты, отец?
Но никто на зов его не отозвался.
Озермес встал спиной к ветру, отыскал глазами сквозь снежную мглу вершину Ошхамахо, прикинул, куда ему идти, чтобы добраться до черных скал, надвинул на брови шапку, засунул под мышки руки и, втянув голову в плечи, пошел по пологому склону.
Снежные вихри бешено, подобно бородачам, кидались на него со всех сторон, клевали в лицо и били крыльями. Высоко в небе хохотал Дух гор, надо быть, пожалевший, что разоткровенничался с человеком и отпустил его с миром. Если бы не голос отца, лежать бы Озермесу под нанесенным на него снегом. Разве можно было представить себе, что на расстоянии всего лишь нескольких дней пути в одно и то же время могут и наливаться теплом плоды на деревьях, и бушевать зимние метели? Почудился ли ему Дух гор или нет, из сказанного им следовало, что колесо времени, казалось бы, вечно замершее в недоступной для человека глубине мироздания, все таки вращается и для Тха, и для Духа гор, и они, подобно людям, старятся, только спустя бесчисленное количество земных лет и зим. Пораженный неожиданно залетевшей ему в голову мыслью, Озермес остановился и прикрыл рукой лицо от злых ударов ветра.
Если Тха все таки старится, значит, он, как и любой человек, смертен, и может прийти время, когда его не станет. Что же будет потом — народится новый могучий Тха или люди будут жить без него, каждый сам себе?
Наклонив голову, чтобы спрятать от ветра лицо, Озермес побрел дальше. Наверно, Духу гор надоело бушевать, хохот его затих, и метель стала удаляться. Дабы убедиться, что не спит, Озермес укусил себя за палец, ощутил боль и, воспрянув духом, осмотрелся. Если он не сбился с пути, слева должны показаться черные скалы. Там он переждет до рассвета и потом спустится вниз по своим следам. Когда он уходил, на лице Чебахан не было и тени тревоги, Она либо не давала воли своим чувствам, либо не беспокоилась за него. Видимо, предвидела, что он вернется целым и невредимым. Неужто может быть так, чтобы отец из своего далекого далека видел и Чебахан, и Самыра, и Хабека? Встань, доносился сквозь вопли метели его голос, иди к тем, кто ждет тебя, кому ты нужен... Сколько в мире загадочного и непостижимого!
Ветер унесся куда то в другие края. И немного времени спустя Озермес увидел впереди, по левую руку, черное кладбище. Подойдя к огромной спящей голове, он прислонился к камню спиной и подумал, что если бы Тха услышал его крик: — Тха, я здесь, на Ошхамахо! — и разгневался, быть бы и ему таким же черным камнем.
Ощутив голод, он доел остатки вяленого мяса, утолил жажду тремя горстями снега, попрыгал, чтобы согреться, сунул руки под мышки и, опустившись на корточки, стал дожидаться рассвета.
Прошло время, облачная степь, закрывавшая от него ночью землю и нависшая теперь над головой, начала растекаться. Мудрые предки правы были, когда говорили, что ноги не должны обгонять разум. Если бы он отправился на Ошхамахо с утра, то успел бы подняться и спуститься засветло, не мерз бы ночью и не попал бы в метель. Однако тогда он, наверно, не встретился бы с Духом гор. Небо на восходящей стороне очистилось от облаков, позеленело, и от этого обе вершины Ошхамахо стали напоминать холмики, поросшие только народившейся нежной травкой. Озермес, посмотрев на них, вдруг усомнился — побывал ли он там, и не приснились ли ему и Дух гор, и метель, и голос отца. Притронувшись рукой к своему воспаленному лицу и кровоточащим губам, он покачал головой. Сомневаться можно во всем, так уж устроен человек, в голове у которого не мох, а разум, но и сомнениям должен быть предел. На вершину Ошхамахо он все таки взошел.
— Ай, аферим! — похвалил он себя и устало усмехнулся своему хвастовству. Не победа над своим телом была важна, а то, еще не осознанное до конца знание, которое он, побывав на вершине, кажется, добыл.
Из-за края земли выглянуло заспанное, еще не умывшееся солнце. Озермес пошел по своим вчерашним, петлявшим по снегу следам. Спускаться с горы всегда труднее, чем подниматься, и он шел, ступая чутко, как косуля, бросая камни в таившие опасность обрывы, обрушивая иногда впереди себя лавины, и так дошел до ледника. На льду следы его терялись, но он помнил, в каких местах переходил через расселины, и благополучно добрался до каменистых осыпей. Здесь надо было идти затаив дыхание, ибо камни могли сорваться даже от случайного кашля. А ведь вчера, проходя мимо осыпей, он куда меньше остерегался камнепада. Посмеиваясь над собой и зорко поглядывая на камни, Озермес подумал, что так, наверно, бывает и с другими людьми, оставив за спиной опасность, они, оглядываясь назад, начинают думать о том, что с ними могло бы стрястись. Однако такого чувства у него не возникало ни после гибели аула, ни после того как он выбрался из под лавины. Наверно, надо было оказаться на вершине Ошхамахо, ощутить свое одиночество в холодном, равнодушном ко всему земному, звездном мире, чтобы ощутить всю ценность и неповторимость жизни человека.
По мере того как Озермес спускался, дышать становилось легче. Жарко грело солнце, и трудно верилось, что совсем недавно, ночью, лицо и руки его обжигало морозом, а метель тщилась сбить с пути и засыпать снегом. Не услышь он голос отца, лежать бы ему теперь без души, обвернутым в белый снежный саван. Солнце, слепящее Озермесу глаза, выгнало из его головы мысли. Ни о чем больше не задумываясь, наслаждаясь светом и теплом, он стал пробираться среди замшелых остроконечных скал. Скалы были так похожи, что он усомнился, выйдет ли отсюда к тому нагорью, на котором оставил в пещере Чебахан, Самыра и Хабека. Пройдя еще немного, забеспокоился и решил подняться на скалистый склон и оттуда поискать нагорье, но только сделал шаг, другой, как до него донесся лай Самыра.
Чебахан встретила их, стоя у пещеры. На осунувшемся лице ее дрожала улыбка. Не успел Озермес подойти к ней, как она застрекотала:
— О, муж мой!.. Самыр спал, вдруг проснулся, вскочил и умчался. Да будет добрым твое возвращение! У-у, на кого ты похож, черный, опухший, будто искусанный пчелами. Дошел до вершины? У нас сперва светила луна, и я радовалась, что тебе не нужно идти в темноте. А потом луну съели тучи, пошел сперва дождь, потом мокрый снег, и я думала, нашел ли ты где спрятаться... К пещере никто не подходил, раз только Самыр зарычал на кого-то. Я сожгла все сучья, тебе не был виден сверху мой огонь? Но я ничего не могу сварить, а ты голодный. Мы останемся здесь еще или сразу уйдем? В пещере было тепло, а ты, наверно, намерзся? Залезь в пещеру и поспи. Что было видно оттуда, сверху? Ты встретился с... — она осеклась и договорила: — с кем-нибудь?
Из пещеры вылез заспанный Хабек, зевнул, потянулся и, увидев Озермеса, сел, опустив мордочку, и заскулил.
Озермес пошевелил потрескавшимися губами и взял волчонка на руки. Тот лизнул его в шею.
— Еще я хотела сказать, — снова заговорила Чебахан, увидела, как Озермес поднял повернутую к ней ладонью руку и виновато опустила голову. — Я знаю, что ты хочешь сказать — что я завалила тебя словами, как лавиной. Но тебя не было так долго...
— Верно, — пробормотал Озермес, опуская Хабека на землю. — Эта ночь оказалась длинной, как вечность. На вершине было пустыннее, чем в зимней степи. Я обниму от радости первое дерево, которое нам встретится.
Чебахан выпятила нижнюю губу, пригнулась и полезла в пещеру.
Озермес слабо ухмыльнулся.
— Когда стемнеет, я обниму тебя тоже! — сказал он.
