Перл Бак - Императрица
«Более двух с половиной веков наши соседствующие империи поддерживают нерушимую дружбу, более сердечную, чем та, что существует между другими державами. Тем не менее, возникшая неприязнь между обращенными в христианство и остальной частью Нашего народа дала возможность злым людям подстрекать китайцев к мятежу против всех иностранцев…
Китай навлек на себя вражду западного мира обстоятельствами, которые уже вышли из Нашего подчинения. Нам остается только полагаться на Вашу страну, чтобы она действовала как посредник и миротворец от Нашего имени. Я обращаю горячий и искренний призыв к Вашему величеству выступить арбитром и спасти нас всех. Мы ждем Вашего милостивого ответа».
Королеве Англии императрица послала сестринское приветствие и напомнила, что большая часть китайской торговли велась с Англией:
«Поэтому Мы просим Вас подумать о том, что если по каким-то обстоятельствам независимость Нашей империи будет потеряна, то интересы Вашей страны пострадают. Мы пытаемся в тревоге и спешке собрать армию для защиты и полагаемся на Вас как на Нашу посредницу и час за часом ждем Вашего решения».
Использовав имя императора вместе со своим, последнее послание она адресовала императору Японии:
«Вашему величеству, приветствие! Империи Китая и Японии связаны друг с другом, как губы и зубы. Поэтому, когда Европа и Азия встали лицом к лицу в войне, Наши две азиатские страны должны держаться вместе. Жадные до земель страны Запада, чьи тигриные глаза свирепо уставились на Нас, несомненно обратятся и в Вашу сторону. Мы должны забыть раздоры и думать о себе только как о народах-товарищах. Мы смотрим на Вас как на нашего арбитра перед врагами, которые окружают Нас».
Ни на одно из этих посланий императрица не получила ответа. Дни и ночи она проводила в ожидании, и принц Дуань и его сторонники не покидали ее.
— Друг или враг Трона, министр или мятежник, — говорил принц Дуань, — все объединены ненавистью против иностранцев-христиан, которые пришли к нам против нашей воли.
На двадцатый день пятого лунного месяца императрица поняла, что ожидание бесполезно. Ничто не могло остановить погибель. На рассвете город озарился огнем. Мятежниками были подожжены более тысячи лавок, и богатые торговцы бежали из города вместе со своими семьями. Теперь война велась не только против иностранцев, но и против Трона, против нее.
В этот день она получила два донесения от министров Юаня и Сю, которые служили в Иностранном приказе. Они сообщали, что видели тела боксеров на Посольской улице, которых убила иностранная стража. Однако, замечали они, стражников не следовало винить за то, что они сделали, так как западные посланники предупреждали Трон, что многочисленная стража выставляется только для обороны и, когда буря пройдет, снова будет отослана из города. Еще они сообщали, что император осведомлялся у министра Сю, сможет ли Китай выдержать нападение извне; схватив министра за рукав, император заплакал, когда Сю ответил, что Китай должен ожидать разгрома. Министр Юань подчеркивал, что нападение на посольство является серьезным нарушением международного закона.
Императрица по-прежнему не знала, что предпринять. К кому, спрашивала она у безмолвных Небес, могла она обратиться? Дерзкие доклады осыпали ее упреками.
Опять проходили дни. Внутри посольств иностранцы заперлись как в крепости. Она слышала, что иностранцы голодали, и в тревоге за них послала им еды, однако посольства не приняли помощь, испугавшись, что еда отравлена. Она слышала, что их дети болели и мучились лихорадкой из-за недостатка воды, но когда она отправила в посольства бочки с чистой водой, они также были возвращены.
На пятнадцатый день шестого лунного месяца от руки Небес был получен последний удар. Перед воротами одного из дворцов боксеры убили сотни китайцев-христиан, и императрица, услышав, как невинные умирали, приложила руки к ушам и задрожала.
— Если бы только христиане отреклись, — простонала она, — тогда меня не принуждали бы к этой зловещей войне.
Но христиане не отрекались, и это еще больше разъярило боксеров. Как-то утром императрица пила свой утренний чай. Солнце еще не светило в полную силу, и роса на лилиях была прохладной. Помня о смятении и бесчинствах в городе, она была благодарна Небу за мгновения, подобные этим. Внезапно она услышала громкие крики и топот ног на внешних террасах. Она поднялась и поспешила к воротам своего дворца и увидела там полчище шумных пьяных людей с красными лицами и обнаженными палашами. Во главе их, наполовину испуганного, наполовину похваляющегося, она увидела принца Дуаня.
Заметив императрицу, он хлопнул в ладоши и сделал толпе знак замолчать. Затем заносчиво обратился к императрице:
— Ваше величество! Я не могу сдержать этих истинных патриотов. Они услышали, что вы даете убежище этим ученикам дьявола, обращенным в христианство. Больше того, им сказали, что сам император — христианин. Я не могу взять на себя ответственность, ваше величество…
Императрица все еще держала в руках нефритовую чашку с чаем; подняв ее высоко над головой, она в ярости разбила ее о камень. Ее огромные глаза горели холодным огнем.
— Ты, предатель! Выйди вперед! — Так она приказала принцу Дуаню. — Как ты смеешь приходить сюда рано утром, когда я пью чай, и устраивать здесь беспорядок? Ты что, возомнил себя императором? Как осмеливаешься ты вести себя столь дерзко и безрассудно? Твоя голова сидит у тебя на плечах не более прочно, чем голова любого простолюдина! Здесь правлю я одна! Ты что, думаешь, что можешь приблизиться к трону Дракона, если я не заговорю?
— Ваше высочество, ваше высочество, — запинался принц Дуань.
Но она не захотела умерить свой гнев:
— Ты думаешь, что раз времена смутные, то ты можешь приходить сюда и устраивать бунт? Иди обратно на свое место! В течение года ты не будешь получать жалованья. А что до этих бродяг, этих мусорщиков, то я прикажу их обезглавить!
Такова была сила ее духа, жесткая звонкость голоса, красота, которой она все еще обладала, что даже эти бандиты были подавлены и один за другим ушли прочь. Затем она послала приказ, чтобы действительно эти люди были обезглавлены, а их головы вывешены на городских воротах, поскольку они осмелились появиться перед ней, не имея на то разрешения.
В этот же самый день пришла недобрая весть из Тяньцзиня, что иностранные солдаты захватили город и теперь шли на столицу, чтобы спасти своих соотечественников. Императорская армия отступала.
На десятый день седьмого месяца лунного года, в ответ на свои ежедневные молитвы любимой богине, императрица получила известие, что Жун Лу очнулся от оцепенения. Она возвратилась в храм, чтобы поблагодарить богиню, а затем послала Жун Лу корзины особых кушаний, чтобы он восстанавливал силы. Тем не менее только через четыре дня его смогли принести к ней в паланкине, и когда она увидела его бледность и слабость, то закричала, что ему не нужно было вставать. Сойдя по двум ступенькам с трона, она села подле него на стуле.
— Где ты был, родич? — спросила она его нежным голосом. — Твое тело лежало безжизненно на постели, а твой ум и душа блуждали далеко.
— Где бы я ни был, теперь я не могу вспомнить. — Его голос прозвучал слабо. — Но я вернулся, чьей волей, я не знаю, если только не твои молитвы привели меня обратно.
— Это мои молитвы, — сказала она, — ибо я была очень и очень одинока. Скажи мне, что я должна делать. Знаешь ли ты, что в городе бушует война и что Тяньцзинь пал? Враг приближается к городу…
— Я все знаю, — сказал он. — Времени нет. Хорошенько прислушайся к моим словам. Ты должна схватить принца Дуаня, которого иностранцы винят во всем, и дать приказ его обезглавить. Это докажет твою невиновность и твое стремление к миру.
— Что… и уступить врагу? — закричала она в возмущении. — Обезглавить принца Дуаня — дело невеликое, но уступить врагу — нет, это слишком, этого я не смогу! Смысл всей моей жизни обращается в прах.
Услышав ее, он застонал:
— О, упрямая женщина! Когда же ты поймешь, что не в силах остановить наступление нового?
Он знаком приказал носильщикам паланкина унести его обратно, и, терзаясь умом и сердцем, императрица не попросила его остаться.
День спешил сменить день, а она цеплялась за каждый уходящий час, пытаясь верить, что волшебные силы боксеров не были обманом. Город наполовину обратился в пепелище, а иностранцы в посольствах все еще отказывались сдаваться. Это могло означать лишь то, что они надеялись на подкрепление, которое приближалось. Императрица постоянно вызывала принцев и министров на аудиенцию. На эти аудиенции являлся и Жун Лу. Заставляя себя через силу, он поднимался с паланкина и занимал свое место. Но он не мог дать иного совета, кроме того, что дал раньше. А принцы и министры хранили молчание, их лица были бледными, в морщинах от страха и усталости.
