Евгений Сухов - Мятежное хотение (Времена царствования Ивана Грозного)
О пожарах докладывали боярину Шуйскому, но он только махал руками: в городе праздник, а по пьяному делу чего только не случается.
В особом восторге от московского разгула были англичане, торговавшие беспошлинно по всем русским землям. Красный английский портвейн проделывал длинный путь по Северному морю, прежде чем попасть в русские погреба. Вино продавали всюду — на шумных базарах и пустующих площадях, в посадах и в Кремле. Московиты покупали его охотно, оно было крепче, чем брага, и мягче, чем сивуха. Город жил так, как будто готовился к вселенскому потопу и встретить его хотел не иначе как в угарном хмелю.
Все дни в торжестве звонили колокола, и птицы в ужасе метались по небу, не зная, где бы сложить уставшие крылья. И дождь нечистот небесной манной сыпался на головы прихожан, спешащих к соборам.
Весело было в Москве.
Черкесские князья были польщены царским гостеприимством, а когда Иван распорядился, чтобы за столом им прислуживали боярышни (вопреки заведенным обычаям), восторгу их не было границ. Чернобровые красавцы беззастенчиво пялились на девушек и ждали минут, когда от пития обессилеет последний боярин, чтобы втихомолку потолковать с жеманницами о более приятных вещах, чем соколиная охота.
На свадебном пиру нареченная Мария сидела рядом с Иваном, глаз не поднимала, и отец только удивлялся смирению дочери, которая была куда своевольное всех его сыновей, вместе взятых. Мария осторожно, как того требовал обычай, откусывала пирог, слегка пригублена вино и совсем была равнодушна к обилию всякой снеди. И только когда она украдкой поднимала глаза на стареющего отца, Темрюк с облегчением вздыхал — рядом с царем Иваном сидела его дочь.
Гости дружно доедали первых шесть лебедей, заготовленных на первый день свадьбы, и Иван Васильевич терпеливо ожидал, когда стольники подадут следующие блюда, после которых молодым будет дозволено подняться в свои покои.
Вот и копчености.
Поднялся Иван Васильевич со стола, поклонился на три стороны и, взяв невесту за руку, повел ее за собой в Спальные покои.
Оставшись наедине с царицей, Иван Васильевич хмуро поинтересовался:
— Девка?
Мария глаз не отвела:
— Скоро узнаешь.
А когда Иван Васильевич прижал царевну к постели всем телом, то уличил обман. Откинулся он с нее со вздохом и заметил:
— Стало быть, не мною дорожка проторена.
— Но отныне тебе по этой дорожке топать.
В Стольной палате пир продолжался без молодых. Слышались крики опьяневших бояр, громко распоряжался Федька Басманов, а с улицы чей-то лихой голос затянул здравицу царю. Иван Васильевич вспомнил всех девок, которых перепортил, ни одна из них не посмела бы ответить ему дерзко. Царь мог выгнать царицу из покоев, опозорить ее перед всем пиром, но вместо этого он обнял ее за плечи и долго хохотал, понимая, что у него не хватит сил, чтобы оттолкнуть от себя это диковатое чудо.
В Спальных покоях было светло, витые свечи горели ярко, высвечивая каждый угол. Под самым потолком Иван Васильевич заприметил паука, который, спасаясь от потока света, норовил уползти за занавеску. Государь хотел было подняться, чтобы раздавить его ладонью и тем самым очиститься зараз от сорока грехов, но в ногах была такая слабость, что подниматься было лень. Черкесская княжна не разочаровала.
— Кто был твой первый мужик? — спросил Иван Васильевич. — Черкес?
Царевна немного помолчала, а потом отвечала, глядя прямо в глаза господину:
— Он был настоящим джигитом. Я любила его и хотела выйти за него замуж, но мой отец убил его.
Иван Васильевич почесал ладонью бритую голову и признался:
— Он правильно поступил, на его месте я сделал бы то же самое… У тебя был и второй, слишком ты хороша в любви, а для этого одного мужика недостаточно.
— Был и второй, — просто отвечала Мария Темрюковна.
Вторым мужчиной у Кученей был вернейший приближенный отца, сотник Искандер. Он был отпрыском богатого и очень известного рода, которому не грешно было бороться за титул старшего князя. Его сородичи не забыли далекую старину, когда предки князя Темрюка помогали сойти с седла их именитым дедам.
Не забывал никогда этого и сам князь Темрюк.
Это произошло во время охоты. Темрюк и раньше безбоязненно отпускал дочь в сопровождении своих слуг бить дичь, и когда Кученей выразила желание поохотиться, князь не счел его необычным.
Кученей выехала в горы в сопровождении небольшого отряда, по обе стороны от нее ехали два молодых князя. Когда город оставался далеко позади, она остановила стражу:
— Оставайтесь здесь до тех пор, пока я вас не позову. Я поеду с князьями дальше.
Стволы могучих кипарисов крепостной стеной встали между княжной и оставшимся отрядом, а скоро высокие стебли, словно частокол, надежно укрыли княжну и двух ее слуг. Кученей остановила коня далеко в горах.
— Оба вы мне признавались в любви, — сказала Кученей, — от обоих из вас я слышала, что вы готовы отдать свою жизнь за меня, только чтобы всегда быть рядом. Теперь я спрашиваю у вас, правда ли это?
Первым заговорил Искандер:
— Если бы у меня было с десяток жизней, то каждую из них я подарил бы тебе. Но поскольку у меня всего лишь одна жизнь, то это такой пустяк, который совсем не жалко потерять.
Вторым был князь Сават.
— Я не могу говорить так красиво, как князь Искандер. Я не знаю, как тебе доказать мою любовь, но если из-за тебя случится драться на поединке даже с братом… я не смогу отступить! Я готов жить для тебя… или умереть!
Кони безмятежно терлись о бока друг друга. Горный воздух был необычайно прозрачен и едко щекотал ноздри. Жеребцы, задрав головы, сладко чихали.
— Вы мне оба пришлись по сердцу, джигиты. Но я отдамся тому, кто окажется сильнее, здесь, вот в этой траве! Согласны ли вы драться из-за меня насмерть?!
Кто мог бы предположить, что это утро для одного из них окажется последним в жизни. А впереди багровый закат, такой же красный, как пролитая кровь. Два князя посмотрели друг на друга. Еще час назад они были друзьями. Час назад они не знали о тайне, которая незримыми узами связывала всех троих, и вот сейчас она обнажилась так же остро, как сабля, извлеченная из ножен.
Они были очень молоды, чтобы умирать, и стары на одну несостоявшуюся любовь.
— Согласен, — первым произнес Искандер.
— Согласен, — чуть тише отозвался Сават.
Княжеские роды, к которым принадлежали оба юноши, были очень дружны между собой. Они были связаны не только древним аристократическим положением, но и родством, которое вплеталось в их семьи столь крепко, что напоминало замысловатый рисунок виноградной лозы. И каждый из них понимал, что высказанное согласие было началом великой и долгой вражды, которая скоро обескровит два могущественных рода. А может, эта ссора была замыслена только для того, чтобы уже потом ни один из могущественных княжеских родов не помышлял занять место стареющего Темрюка, а власть драгоценной чашей перейдет к его сыну, не расплескав величие напитка на других именитых сородичей? Может, Кученей такой же искусный политик, как и ее отец?
Некоторое время юноши разглядывали друг друга, словно повстречались впервые, так в упор разглядывают соперника волки перед тем, как оскалить зубастую пасть. А может, каждый из юношей хотел запомнить свою смерть — кто бы мог подумать, что она может предстать даже в облике друга. А потом решительно извлекли сабли. Обратного пути уже не было — в ножны клинки можно было засунуть, только обагрив их кровью врага.
Бой был долгим. Джигиты наскакивали с яростью загнанных животных, и если бы в их руках не было сабель, они готовы были перегрызть друг другу горло. А когда Сават оступился, зацепив носком выступающий корень, то сумел хорошо рассмотреть свою смерть. Вот она какая: с открытым ртом и побелевшими губами, безбородая и наивная. Она сумела принять облик друга, возможно, для того, чтобы убить не только тело, но и душу.
Сабля вошла глубоко в грудь и уперлась в землю.
— Прости, — упал Искандер на колени, — я не желал твоей смерти! Это получилось само собой!
— Я не виню тебя, любовь сильнее, чем дружба, — выдавил из себя капли жизни Сават. — Я хотел поступить точно так же, но тебе в отличие от меня повезло… Это ты меня прости.
— За что?
— За то, что своей смертью я тоже убил тебя. Мои сородичи не простят тебя, Искандер.
Кученей стояла как рабыня, которая дожидается своего повелителя. Искандер отбросил в сторону окровавленную саблю и брал княжну с таким ожесточением и злобой, как будто хотел убить ее. Лес, мягкая пахучая трава, красивое лицо юноши и остывающее окровавленное тело менее удачного соперника только усиливали желание обоих; спазмы прошлись по всему телу княжны, споткнулись у самого горла, а потом вырвались из глубины нутра с неимоверным счастьем, и крик потряс кроны кипарисов.
