Карин Эссекс - Фараон
Антоний рассмеялся, но смех его был горек.
— Ты предлагаешь невеселое утешение, Клеопатра.
— Ты тщательно рассчитал степень риска, император. Мы отделались куда дешевле, чем предполагали.
— Это верно. Но когда теряешь людей, вместе с ними теряешь часть собственной души.
— Милый, неужели твоей душе было бы лучше, если бы ты наблюдал за тем, как они медленно и мучительно умирают от дизентерии?
— Моей душе было бы лучше, если бы мы вообще не оказались запертыми в этом гиблом месте.
Клеопатра поняла: теперь Антоний будет мрачен до тех пор, пока не решит, что минуло подобающее количество времени. Она лежала рядом с ним, затаив дыхание и радуясь, что он все-таки жив, хотя и утратил некую часть своей души. Впрочем, она была уверена: эта часть восстановится, когда он перестанет корить себя за гибель этих людей.
В любом случае Антоний сумел с честью выйти из ужасной ситуации. Конечно же, его подчиненные понимают это и, как и Клеопатра, благодарны ему за спасение их жизни. Ибо после ее побега все пошло не так, как они задумали, и она уже было решила, что потеряла Антония навсегда.
После того как эскадра царицы вышла из залива, Клеопатра продолжала смотреть в море, выискивая взглядом корабли Антония, которые, как она ожидала, вскорости должны были последовать за нею. Она все посматривала искоса в сторону заходящего солнца, пока пылающий диск не погрузился в воду, а потом долго оставалась на палубе, и наконец ночной холод вынудил ее спуститься в каюту.
И все это время Антоний продолжал сражаться, пытаясь оторваться от врага. Благодаря превосходству в численности Агриппе удалось зажать часть кораблей Антония в заливе. Когда Антоний увидел, что у капитанов этих кораблей не осталось иного пути, кроме как сдаться — собственно, они и принялись сдаваться, — он воспользовался этой возможностью для того, чтобы поднять паруса и бежать прочь из залива вместе с большей частью своей эскадры. Отступление прошло успешно, но это малое достижение Антония не утешило.
Он нагнал Клеопатру на следующее утро, как раз вовремя, чтобы отразить нападение царя Спарты; спартанец застал египетскую царицу врасплох, когда корабли Клеопатры шли вдоль побережья Пелопоннеса, и его пятьдесят кораблей принялись осыпать египетский флот метательными снарядами. Но огромные таранные суда Антония по-прежнему были готовы к бою. Он безжалостно сокрушил спартанцев — Клеопатра видела все это с борта своего флагмана. Впрочем, Эвмену было приказано держаться в стороне от схватки, чтобы не подвергать царицу опасности, и он продолжал неукоснительно выполнять этот приказ. Поэтому наварх и царица вместе смотрели, как лучники Антония выбирают себе мишени на палубах спартанских кораблей, не обращая внимания на то, что башни-надстройки кренятся под порывистым морским ветром. Клеопатра не знала, что тут сыграло большую роль — отменная выучка римских солдат или гнев, нараставший все то время, пока они сидели запертыми в ловушке, — но она никогда еще не видела, чтобы кто-либо отбивал нападение так быстро и так яростно.
После схватки Антоний не перешел на корабль Клеопатры. Когда флагман встал так, чтобы позволить императору перебраться с судна на судно, Антоний лишь прислал гонца, передав с ним, что присоединится к царице позже. Клеопатра никак не могла понять, отчего же он не возвращается к ней, и две ночи маялась без сна. Вдруг он ранен и скрывает это от нее? Она отправила своего гонца на корабль императора, чтобы тот прояснил этот вопрос, и пригрозила, что утопит посланника, если он по возвращении не сможет доложить о состоянии здоровья Антония. Вернувшись, тот сообщил — едва переводя дух, потому что ему пришлось долго грести, — что император на вид пребывает в добром здравии, не носит никаких повязок, и по нему не видно, чтобы он страдал от раны или потери крови; нет даже синяков и ссадин, которыми всегда отмечены люди после схватки. Эвмен шепотом сказал царице:
— Быть может, душевные раны заставляют льва держаться в одиночестве. Богиня войны собирает тяжкую дань даже с самых яростных людей. А император как раз из числа таких страстных людей.
Наварх склонил голову так низко, что Клеопатра увидела розовеющее пятно на его макушке, там, где темные волосы наварха начали редеть.
— Прости меня за подобную фамильярность. Я не хотел оскорбить тебя — лишь утешить.
— Я прощаю тебя, наварх, поскольку подозреваю, что тебя осенило прозрение.
Когда у мыса Тенар Антоний в конце концов согласился присоединиться к Клеопатре, он приветствовал ее с распростертыми объятиями и с победным видом. Его загорелое лицо раскраснелось, и зубы казались белыми, словно луна. Когда он со своими офицерами высадился на берег, Клеопатра услышала, как солдаты Антония распевают на латыни пошлую песню про удаль Антония, сражавшего своих жертв, и твердость его могучего меча. И все это, конечно же, с массой двусмысленностей. Клеопатра уже привыкла к этим песенкам. Например, солдаты Цезаря, прославляя знаменитые мужские качества своего вождя, горланили, что он — жена всех мужей и муж всех жен. Антоний, как и Цезарь, никогда не возражал против этих песен — они ему даже нравились.
Решительным шагом он спустился по сходням; темно-пурпурный плащ, раскрывшийся у него на груди, словно огромная орхидея, вился за плечами; меч в сверкающих ножнах хлопал его по бедру. Люди Антония до сих пор праздновали не только свое спасение, но и быструю и убедительную победу над спартанским флотом. Антоний хищно, по-волчьи улыбнулся Клеопатре, поклонился и взял ее за руку.
До тех пор, пока они не остались наедине, он не делился с нею своими терзаниями. Но как только дверь в их покои захлопнулась у них за спиной, заглушив хриплое пение солдат, Антоний опустился на кровать и как-то поник, словно из его могучего, львиного тела выпустили весь воздух.
И вот теперь они лежали на кровати и молчали. Клеопатра закрыла глаза и безмолвно вознесла молитву богине, благодаря ее за то, что полководец и муж царицы Египта, отец ее детей, жив и невредим, хотя и пребывает в унынии. Клеопатра уже видела его в подобном состоянии — после отступления от Фрааспе, когда он потерял так много солдат в заснеженных горах Армении.
Эвмен был прав: Антоний — человек страстный. Именно это свойство делало его по-юношески пылким в любви, побуждало ночь напролет пить и смеяться в компании ближайших друзей или рядовых солдат, сражаться со сверхъестественным мужеством, добиваться власти над империей; и это же самое свойство заставляло его отступать перед лицом потерь и поражений, словно раненого льва, что зализывает свои раны. «У него нет хладнокровия Цезаря, — подумала Клеопатра, — но и Цезарь не имел сердца Антония. Его очень человеческого, очень уязвимого сердца».
Клеопатра положила руку ему на грудь и держала так, пока их дыхание и пульсация крови не стали звучать в унисон. Их сердца бились, ведомые духом товарищества, чувства, которого не испытывают случайные любовники или муж и жена, делящие лишь домашние заботы. Это был союз высшего порядка — союз мужчины и женщины, проникших в самые глубины тайных страстей друг друга, союз воинов, которые вместе смотрели врагу в лицо и восторжествовали, союз друзей, которые дорожили обществом друг друга в самый напряженный момент жизни.
На Клеопатру снизошел покой. Ее дыхание стало тихим, и с каждым выдохом напряжение, копившееся в ее мышцах все время долгой летней осады, покидало ее тело. Клеопатра даже подумала было, что уснула или впала в транс, но тут Антоний сказал: «Помоги мне», и разжал объятия, чтобы она помогла распустить кожаную шнуровку на его тунике.
Клеопатре подумалось, что это будет последний шаг, который загладит его печаль, и она обрадовалась. Она раздернула шнуровку на правом боку, и от этого стал отчетливее слышен запах, запах крови и соли, отполированных балок его корабля, моря, миндального масла, которое он использовал, чтобы кожаный доспех не натирал тело. Для нее Антоний всегда источал запах плотской страсти, словно он был самая сущность мужчины, само завоевание. В его запахе таилась сила. Даже теперь, когда он был потным и немытым, она могла бы куснуть его за мышцу рядом с подмышкой и возбудиться от этого.
«Матерь Египет, ты ничуть не лучше фаюмской проститутки», — сказала себе Клеопатра, мысленно рассмеявшись, и обвела пальцем вокруг соска мужа.
Но у Антония не было сейчас терпения для подобных игр. Ему не терпелось избавиться от терзаний, и оба они инстинктивно ощущали, что это избавление придет вместе с излиянием семени. Он забрался на Клеопатру, задрав ей платье к самой шее. Он не стал касаться ее грудей, лишь на мгновение взглянул на них. Удовлетворенный увиденным, ухватил ее за распущенные волосы, так что теперь Клеопатра не могла бы пошевелить головой. Антоний с силой поцеловал ее, раздвигая ее губы своими, втягивая ее язык в свою теплую пещеру. Он не выпускал ее рта, пока не почувствовал, как ее ноги обвились вокруг его тела. Тогда, впившись в ее шею, Антоний толчком вошел в Клеопатру. Запустив одну руку ей в волосы, а вторую — под ягодицы, Антоний входил все глубже и глубже. Клеопатра двигалась вместе с ним, навстречу его толчкам, но он прошептал ей на ухо: «Просто дай мне тебя трахнуть». Ему нравилось иногда вести себя так, словно она была не царицей Египта, его партнером, его женой, а просто пассивным орудием его удовольствия.
