Наоми Френкель - Дом Леви
– Репетиция праздника Хануки, – объяснил ей Саул и исчез.
Иоанна решила спасаться, но не решалась пройти через толпу солдат, стариков и женщин. И вдруг – Господи, Боже! Убийца шел ей навстречу! Он, несомненно, он: долговязый, закутанный в простыню, размахивает копьем, стучит по щиту и гремит голосом. Иоанна почувствовала, что пришел ее последний час. Но убийца протягивает ей руку, и даже приятно улыбается, насколько это может делать убийца, лицо которого к тому же загримировано рукой мастера, который гримировал Ромео, избранника Джульетты.
– Ты чего торчишь здесь в углу? – Джульетта сразу узнал «двоюродную сестренку». – Пойдем, побеседуем.
Он взял девочку за руку и повел в тихую комнату. Посадил на стул, и довольно быстро выяснилась «попытка убийства», которая происходила в тот день на площади около школы доктора Хейзе. Иегуда Маккавей разразился громким хохотом. И несколько еврейских и греческих «солдат», привлеченные громким хохотом, прибежали в комнату, услышали рассказ Джульетты о его охоте в школе и деле «двоюродной сестры», и тоже покатились от хохота, и Иоанна хохотала вместе с ними. Джульетта сбросил пальто и шапку, и рассказал ей о Движении и празднике Хануки. И она не отрывала глаз от лица Джульетты, светящегося радостью от рассказа об Иегуде Маккавее. Никогда она не слышала о празднике огней, называемом Ханукой. И она уже собралась задать ему не дающие покоя вопросы, но тут в комнату ворвался какой-то очкарик по имени Нахман, автор и режиссер спектакля, и обрушил на Джульетту поток упреков и ругательств, потому что он задерживает репетицию, что все ждут Иегуду Маккавея, а его нет. И это просто скандал!
– После вечера Хануки, Иоанна, – обещал «убийца», – я приеду к тебе домой и все объясню. Сможешь спрашивать, сколько тебе заблагорассудится, – он взял ее за руку и завел в большой зал.
И вот она сидит в темноте и следит за чудесными событиями, происходящими на сцене. Округлый грек трясет головой с такой силой, что шлем его падает на пол, а кудри – на лоб. Со стоном грек подбирает свой шлем и начинает декламировать.
– Если ты, в конце концов, не удержишь шлем на голове, – врывается режиссер между солдатами в латах, – я тебя вообще выведу из спектакля, Боби!
Иоанна сердится на это вмешательство. Она хочет знать, что сделают с несчастной женщиной и семью ее сыновьями, которых греки посадили за решетку. Округлый грек со шлемом, который все время падает у него с головы, требует от них, чтобы они поклонились статуе человека. Тем временем Нахман проделал две дыры в шлеме, продел через них веревку и привязал шлем к голове грека, и тот снова начинает бесчинствовать на сцене. Злодей из злодеев этот грек, намеревается убить семерых сыновей несчастной женщин, если они не преклонят колен перед статуей.
– Не сдавайтесь, сыны мои! Будьте верны своей матери и нашему Богу! – протягивает несчастная женщина руку к сыновьям, и голос ее звучит страданием и мужеством.
На сцене грек убивает без всякой жалости одного человека за другим, и так погружен в эту работу, что из-под привязанного шлема выбиваются упрямо закручивающиеся кудри, и каждого падающего жертвой сына мать предупреждает:
– Не сдавайся, заклинаю тебе именем матери твоей и Бога твоего.
Сын не сдается, и грек его убивает. Рука матери с растопыренными пальцами простерта в воздухе, белоснежная нежная рука: «Милосердия! Слезы текут из глаз Иоанны. Была бы у нее мать именно, такая мать! Черные одежды на ней, как у «вороньей принцессы», и голос у нее подобен голосу, поющему из шарманки, которую мать подарила ей перед своей смертью.
Уже грек прикончил всех семерых сыновей Ханны, как вдруг на сцену врывается бурей Иегуда Маккавей со своей гвардией, закутанной в простыни.
– В бой! – кричит он, размахивая копьем.
Иоанна облегченно вздыхает. Теперь злодей из злодеев будет наказан. Ах, как он размахивает копьем, как он рвется вперед. Иегуда Маккавей. С какой радостью прыгнула бы Иоанна на сцену, чтобы участвовать в бою! Уже копье Иегуды Маккавея касается грека, как вдруг на сцену снова врывается Нахман и разводит Маккавея и грека, и тем самым спасает злодею жизнь.
– Что здесь происходит? – орет режиссер. – Битва или балет сумасшедших? Возвращаемся к началу! Еще раз!
Жаль, что этот Нахман все время мешает. По мнению Иоанны бой выглядит отлично, и нет другого такого, как Иегуда Маккавей.
– Сначала! – кричит Нахман.
Отступая, Иегуда Маккавей натыкается на статую и проделывает в картоне копьем большую дыру. Тут же на сцену вскакивает парень в сером запятнанном красками халате, какой носят художники, и угрожает кистью Иегуде Маккавею.
– Слушай-ка, – выходит он из себя, – кто исправит ущерб, нанесенный тобой? Я занят по горло, а этот является и уничтожает чужой труд!
– Пусть так, – старается Иегуда Маккавей переорать художника, – каждому видно, что статуя выглядит, как горький пьяница.
– Что ты понимаешь в искусстве? – оскорбился художник.
– Таких знатоков искусства, как ты, я кладу в свой кармашек.
Мгновенно вспыхивает дискуссия. Все евреи, включая Хану и ее семерых сыновей, участвуют в споре. Нахман объявляет короткий перерыв, чтобы выразить свое мнение.
– Эй, Иоанна, погляди, кто стоит в дверях. Твой старший брат.
Иоанна нагибает голову, пытаясь спрятаться. Она не может сейчас уйти: еврей еще не убил злодея грека. Но в этот момент в зале вспыхивает свет, и ее торчащая коса выделяет ее среди множества голов.
– Пошли домой, Иоанна, час поздний.
– Нет. Не сейчас.
– Почему?
– Он еще не убил того.
– Кто кого?
– Иегуда Маккавей – грека. Гейнц берет Иоанну за руку, она вырывается.
– Я не пойду! Я не уйду отсюда сейчас!
– Но, Иоанна!
– Не шуми, – шепчет Саул, – все смотрят на тебя.
– Я не… Иегуда Маккавей собственной персоной спускается со сцены – спасать «двоюродную сестренку».
– С кем имею честь? – спрашивает он Гейнца.
– С братом Иоанны.
– Очень приятно. Я Джульетта – инструктор вашей сестры.
– Очень приятно, – говорит Гейнц, оглядывая с ног до головы инструктора в простыне, – но…час поздний. Я пришел забрать ее домой.
– А-а? Только это? Но вы не возражаете, чтобы она сюда вернулась?
– Боже упаси, – улыбается Гейнц, оглядывая украшенные стены, – вижу, что здесь очень весело. – И добавляет с усмешкой при виде снимков и надписей на иврите. – Вижу я, что вы из сторонников Палестины…
– Большие сторонники, – говорит Иегуда Маккавей, – и если есть у вас время послушать, то…
– Теперь нет, в другой раз, сестра мне уже расскажет. Где она?
Иоанна тем временем сбежала, обнаружила ивритские буквы на стенах, идет вдоль стен и читает: алеф…бейт… гимел… далет… Теперь она всей душой привязана к Движению. Может, это не к чести Движению, что язык Бога развешан здесь по стенам?
– Тебе пора идти домой, – касается ее косичек Иегуда Маккавей. – Ты вернешься к нам, не так ли?
– Конечно же, вернусь! – с удивлением в голосе говорит Иоанна. – Разве кто-нибудь сомневается в том, что я вернусь?
– Не забудь, Иоанна, прийти завтра на празднование Хануки. Приводи и своих родителей.
Иегуда Маккавей провожает ее к Гейнцу, ждущему в коридоре.
– До свидания, Иоанна!
– До свидания.
И она уже сходит по ступеням, зажимая пальцами нос.
– Было красиво?
– Было прекрасно!
Черный автомобиль отъезжает. Внезапно возникший сильный ветер, закручивает воронкой снег, рвет навесы и шатры, продавцы сворачивают свои товары. Газовые фонари гаснут один за другим, голоса замолкают. Усталые люди тянут по снегу ручные тележки, загруженные украшениями и предметами к празднику. Маленькая телега, запряженная в худую лошадку, ползет по коричневой жиже шоссе. Возница, охрипший от беспрерывного восхваления своих товаров, закутанный, на облучке, слабо помахивает кнутом. Рождественские базары закрываются. Город вновь одевается в рабочие одежды.
– Уже девять часов, – говорит Гейнц.
Иоанна извлекает из кармана пирог в виде сердца с портретом Иисуса посредине, отковыривает картинку, и запихивает пирог себе в рот.
– Ты знаешь, Гейнц…
– Что, Иоанна? – рассеянно спрашивает Гейнц.
– В этом году я не смогу быть ангелом в рождественском спектакле.
– Почему не сможешь?
– Я – еврейка. А Иисус нам принес одни беды. Я должна быть верной моему Богу и моему народу.
– Что ты несешь? Какие беды? И кем ты должна быть?
– Рождественским ангелом я больше не смогу быть. Будет шум завтра в школе, Гейнц, потому что я уже выучила наизусть роль, и она ужасно длинная. Но я не буду.
– Будешь, Иоанна, будешь, – уговаривает ее Гейнц – не поднимай шума в школе.
– Ты-то знаешь что-то о Хануке? А о Иегуде Маккавее?
Иоанна начинает подробно рассказывать то, что слышала от Джульетты и видела на сцене.
– Немногие стоят против злодеев, закованных в латы… – рассказывает Иоанна. Гейнц слышит, но почти не слушает. Фраза Эрвина преследует его все время: «Не надо быть мудрецом, чтобы увидеть то, что нарождается…»
