Бернгард Келлерман - Гауляйтер и еврейка
— Опять! Уж третью ночь подряд, мама! — сказала Криста и отложила книгу. — У меня нет никакой охоты спускаться в подвал. Наверно, они опять только посмеются над нами, как вчера!
Мать и дочь теперь часто оставались дома во время налетов. Правила противовоздушной обороны соблюдались уже не так строго. Вначале полковник, фон Тюнен категорически настаивал на том, чтобы все уходили в бомбоубежище. Но после нескольких: случаев, когда вода, хлынув из лопнувших труб, затопила подвалы, унеся много жизней, и после того как не раз огонь уничтожал квартиры, покуда их обитатели отсиживались в убежищах, он предоставил каждому самостоятельно решать вопрос, где рисковать жизнью, дома или в бомбоубежище.
Началась пальба из зенитных орудий. Фрау Беата и Криста едва успели надеть пальто, как над ними уже загрохотали самолеты. Казалось, они заполнили все небо от края до края. На террасе выл сенбернар Нерон.
Бледные, призрачные лучи прожекторов не скользили, как обычно, по темному небу. Сегодня они, как растрепанные кисти для бритья, мазали низко свисавшие дождевые тучи, тщетно силясь прорваться сквозь их взлохмаченную толщу. Очертания погруженного в темноту, притихшего города были почти стерты.
Внезапно над вымершим городом появились четыре яркие лампы; минут десять они неподвижно висели в воздухе и затем начали медленно, едва заметно спускаться вниз. И тут же на город посыпались бомбы. Они пронзительно выли, а разрывы их сотрясали террасу так, что звенели стекла.
— Ну и налет же! — воскликнула фрау Беата, огромная тень которой обрисовалась на краю террасы.
Возле нее шевелились какие-то беспокойные светлые пятна: это был Нерон, которого фрау Беата держала за ошейник. Пес лаял и визжал от страха.
— Да, сегодня нам туго придется, мама, — сказала Криста.
Она не решалась выйти на террасу и так дрожала, что у нее зуб на зуб не попадал. Вокруг царила жуткая тишина.
Ночной мрак вдруг стало пронизывать какое-то красноватое мерцание. Уж не обман ли это зрения? Нет, красноватое пятно не исчезало; наоборот, оно становилось пурпурно-алым. Это не обман зрения! Пурпурно-алое пятно по-прежнему выделялось в темноте, оно медленно ширилось, делаясь все ярче и ярче. Как красный злой глаз, выглядывало оно из ночной темноты. Вдруг внутри его вспыхнул яркий огонь.
— Там, внизу, горит, — сказала стоявшая на лестнице служанка.
Вот еще грознее запылал красный глаз, но вдруг он стал расплываться и обратился в пылающую толстую гусеницу, которая медленно ползла сквозь мрак. Пылающая красная гусеница распухала, делалась все шире и шире, вилась зигзагами и неудержимо ползла вперед, не останавливаясь ни на одно мгновение. Там, где прежде сверкал злой красный глаз, теперь взвивался пурпурный дым, уходя ввысь, к дождевым облакам, а вот уж и края облаков окрасились зловещим пламенем.
И снова зарокотали самолеты над темным городом, и снова зашумели, засвистели, завизжали бомбы.
Из города доносился беспорядочный гул множества голосов, крики, вопли, вой сирены, пронзительные звонки пожарных машин. Кое-где, точно из кратера вулкана, стали пробиваться темно-серые облака дыма, в одном месте, в другом, в третьем.
— Смотри, смотри, мама, — растерянно шептала Криста.
— Я вижу, дитя мое, — отвечала фрау Беата, с трудом удерживавшая собаку.
В западной части города вдруг метнулись в ночь яркие огни.
— Это в Ткацком квартале! — в один голос крикнули служанки на лестнице.
А гусеница из густого красного дыма неудержимо продвигалась вперед, прожорливая и страшная; она съеживалась и опять разворачивалась, охватила уже весь Ткацкий квартал и вдруг повернула, словно собираясь ползти обратно. То тут, то там мелькала лента реки, в которой отражалось огненно-красное, блестящее зарево.
— Какой ужас! Бедные люди!
Очаги пожаров распространялись все дальше к дальше, кое-где сливаясь в одно общее пожарище. В иных местах уже можно было различить церковные башни, трубы, остроконечные фронтоны. Вдруг раздался глухой взрыв. Дом задрожал.
Что это? Служанки испуганно вскрикнули. Неподалеку от центра города в темном воздухе блеснуло облако светящего песка. На крышах домов вспыхивали и исчезали огоньки.
— Горит шелльхаммеровский завод! — крикнула фрау Беата. — Я ясно вижу обе церковные башни, между которыми он расположен.
— Я сейчас принесу бинокль, мама!
— Не надо никакого бинокля. — Фрау Беата вместе с Нероном подошла ближе к дому и стала кричать в темноту: — Вот вам и ответ на ваши танки! Видите? Только и делали, что хвастали, проклятые! Вам всего было мало! Одержимые! Если бы отец дожил до этого! Хоть бы бомба убила вас всех вместе с вашими женами. — Она громко всхлипнула и пошла к затемненному дому.
— Не ходи, мама, умоляю тебя! — закричала Криста. Она была ошеломлена, так как никогда не видела мать плачущей.
Фрау Беату уже невозможно было успокоить.
— Мне все равно, — кричала она, — но, прежде чем они снимут мне голову, пусть эти сумасшедшие выслушают правду!
Из облака светящегося, пылающего песка над центром темного города вырвалось яркое пламя. Послышались глухие взрывы, быстро следовавшие один за другим.
За высокими липами Дворцового парка вдруг посветлело. Можно было отчетливо различить стволы и голые вершины деревьев. За липами вставала стена огня, она ослепляла и, казалось, придвигалась все ближе и ближе.
— Крыша собора! Горит собор! — закричали девушки и побежали в дом.
Над городом зарокотали моторы новых эскадрилий; бомбы то выли, то визжали.
VIНа следующий день город был грудой дымящихся развалин. До самых облаков поднимался слой смрадной пыли и золы, сквозь который с трудом пробивался даже солнечный луч. За какой-нибудь час большая часть города была уничтожена, целые кварталы разрушены или сожжены, дома превращены в мусор. В одном только испепеленном дотла Ткацком квартале, по слухам, погибло десять тысяч человек.
Гордость города — собор, который строили и перестраивали на протяжении трех столетий, превратился в руины. Вокзал был уничтожен, так же как ратуша, Дворец правосудия, десятки церквей и школ, прекрасный епископский дворец со знаменитыми фресками — все сожрал огонь. Около ста заводов военного назначения, среди них и завод Шелльхаммеров, выпускавший знаменитый танк «Леопард», были стерты с лица земли. На этом заводе в последнее время работало двадцать тысяч человек.
О Ткацком квартале рассказывали страшные вещи. Окруженные кольцом огня, люди бежали, как бегут от степного пожара дикие звери; тысячами метались они с малыми детьми и грудными младенцами по улицам и переулкам, вдыхая знойный, лишенный кислорода воздух, падали на землю и умирали. Тысячи других в горящих одеждах бросались в реку и погибали ужасной смертью. Спаслись лишь очень немногие, и то благодаря счастливой случайности,
Пятьдесят тысяч человек в течение часа остались без крова. Даже на следующее утро еще не было возможности пройти по улице, так накалены были мостовые и дома. Нельзя было дышать этим знойным, пропитанным гарью воздухом, который стоял между домами коричневым облаком пыли и пепла. Еще много дней пожарные вели борьбу со старыми и вновь вспыхнувшими очагами пожаров.
Фабиан работал дни и ночи в одной из уцелевших комнат своего полуразрушенного Бюро реконструкции. Надо было разместить бездомных и сделать еще множество других неотложных дел. Полковник фок Тюнен лежал с тяжелыми ожогами в одной из переполненных больниц, а баронесса фон Тюнен неутомимо, почти без пищи и сна, выполняла свои тяжелые обязанности. То здесь, то там мелькала нарядная форма с красным крестом. Сестры боялись ее суровости и непреклонности. Баронесса не раздевалась трое суток.
Она была одной из первых, нашедших в себе мужество проникнуть в разрушенный, испепеленный Ткацкий квартал, куда не решались заглянуть даже самые отважные из мужчин, — такой ужас он внушал. Через несколько недель она рассказывала об этом Клотильде, которая заболела после той ночи и была вынуждена три дня оставаться в постели.
— Ну и нервы нужны были, дорогая, — говорила баронесса, — нервы из стали! Подумать только о детях, которые там погибли!
На перекрестках улиц и поблизости от них мертвецы лежали в одиночку, но чем дальше, тем их становилось больше, это уже были целые горы трупов. Они лежали в том положении, в каком их настигла смерть: лицом вниз, с вытянутыми руками, один на другом; многие были так изуродованы, что их нельзя было опознать. В переулках находили сотни сваленных в кучу людей, задохшихся, полуобуглившихся, сгоревших, настолько иссушенных жаром, что взрослые казались детьми. Женщины часто подбирали юбки, чтобы легче было бежать. И так, с подобранными юбками, они и остались здесь, прижав к сердцу детей с искаженными открытыми ротиками, грудных младенцев, сгоревших вместе с одеялами, в которые они были завернуты. Женщины лежали, вытянув толстые ноги в дырявых чулках и полуистлевших башмаках. Кое-где они сидели обугленные на ступеньках лестниц, крепко сжимая в объятиях мертвых малышей. Ужасное это было зрелище!
