Рой Якобсен - Стужа
— Пишу, — отвечал Гест.
— Значит, ты умеешь писать.
— Да, теперь умею.
Он увидел на массивном дубовом столе деревянный ларчик с открытой крышкой, свой собственный ларчик. Ярл деловито кивнул.
— Письмо пришло, — сказал он. — На имя архиепископа. Но Даг говорит, оно для тебя. Можешь перевести мне его?
Гест подошел к столу, вынул из ларчика пергамент, развернул и сперва невольно улыбнулся, но тотчас почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы при виде неровного почерка Кнута священника, буквы у ученого датского мудреца выходили кривые, неустойчивые, и латынь его была не из лучших, но писал он о теплых ветрах, что наконец-то принесли на север лето, а пришли они с новым конунгом, который оказался истинным вершителем христианских заветов Олава сына Трюггви. При желании Кнут священник мог бы служить мессы прямо на улице, и скоро у него будет новая церковь, куда больше прежней, возводят ее на том же месте, вдобавок сердце его исполнено ликования, что Господь может видеть все это и прочесть Гестово письмо, исторгшее слезы из подслеповатых клириковых глаз, — ведь Гест не только жив, он друг самого Вульфстана. Далее следовало путаное экуменическое изложение одного из давних сокровенных помыслов Кнута: он мечтал служить при архиепископе в Кантараборге, или лучше в Йорвике, а еще лучше в Бремене… Ярл быстро наскучил этими рассуждениями и перебил Геста вопросом, вправду ли он читал, что там написано, а не совершенно другое.
— Я читал, что написано, — сказал Гест.
— Не верю я тебе, — произнес ярл и взглянул на дрожащего Обана, стоявшего рядом. — И от священника дружины пожалуй что проку не будет. Ступай приведи Гримкеля.
Обан исчез и вернулся с аббатом монастыря. Ярл приветствовал его и попросил перевести письмо. Гримкель изложил то же самое, что и Гест. Ярл поблагодарил и жестом отпустил его, потом сел и надолго умолк.
Свечерело. Гест с Обаном смиренно стояли, глядя на ярла, который сложил руки на животе, вытянул ноги и вроде как задремал.
— Вода в реках высоко стоит? — неожиданно спросил он.
— Да, высоко, — ответил Гест. — Дождей выпало много.
— Что ж, тогда скоро в город доставят дар, — сказал Эйрик. — От Гюды.
Он кивнул на ларчик и пергамент, сделал Гесту знак забрать то и другое и исчезнуть.
Дар оказался органом. И прислан был не только Гюдой, но и Вульфстаном. Доставили его на двух плоскодонках, выгрузили на берег, перенесли в церковь Святой Троицы, где пятеро франкских мастеров установили его под неусыпным надзором нетерпеливого ирландского монаха, который всю свою взрослую жизнь служил органистом в Руане и тоже был «подарком», от нормандского герцога, брата королевы Эммы, — словом, глазам изумленных обитателей Нортумбрии медленно, но верно открывалось поистине великое чудо.
Звали органиста Давиддом, но он предпочитал полученное при крещении имя Климент, и в тот день, когда Климент впервые поднял свои гибкие руки и, точно голубиные крылья, уронил их на клавиши, трепет пронизал тысячи слушателей, собравшихся в празднично украшенном храме и возле него, и Гест снова испытал огромное потрясение, подумав о том, что Господь даровал ему аж двух сыновей там, в Норвегии, и столь же прекрасную жизнь здесь, по другую сторону непреодолимого моря. Тейтр тоже посерьезнел и словно бы растерялся, стоял, оборотясь лицом к низкому пасмурному небу и положив руку на плечо своего девятилетнего сына.
Еще полгода ярл провел в уединении, не выходя из замка. Бог весть, чем он там занимался, а теперь вот снова призвал к себе Геста и в первую очередь хотел поблагодарить за советы, которые Гест давал ему, особенно в ходе замирения. Гест недоуменно посмотрел на него.
— На тебя опять напала давняя хворь? — спросил ярл, буравя его взглядом.
— Человек не может быть сразу в двух местах, — пробормотал Гест как в тумане.
— Верно, — буркнул ярл. — Но ты-то, уж точно, способен разом и спать, и бодрствовать. Вдобавок ты забываешь все, что тебе не годится.
Геста охватило леденящее беспокойство, он опустил глаза, потом вдруг спросил:
— Где Эдрик Стреона?
— Об этом мы сейчас говорить не будем. Я хотел обсудить другое…
— Ты убил его… — Геста осенила догадка. — Убил тем мечом, который подарил ему здесь, в Йорвике, а случилось это в Лондоне, на прошлое Рождество. Голову Эдрика ты приказал насадить на кол, а затем предал казни сорок самых преданных ему людей, верно?
— Да-да-да, — раздраженно бросил ярл, будто тема эта давным-давно исчерпана и забыта. Сейчас его интересовало мнение Геста касательно распри меж здешним женским монастырем и одним из его прежних оруженосцев, который надругался над монахиней, опекавшей в Йорвике детей-сирот. Может ли Гест пособить ему в этом деле?
Гест покачал головой.
От имени настоятельницы дело вел Гримкель, с досадной настырностью, произносил длинные тирады о таких понятиях, как защищенность и безопасность, не только для служителей церкви, но для всех, для бедных и богатых, а особенно об ответственности, каковая лежит на властителе, коли он питает надежду слыть справедливым.
Эйрик предложил убить оруженосца, но Гримкель убийства не желал, он хотел справедливости в гражданском порядке. А виновник, парень лет двадцати, из темных лесов суровой ярловой родины, не понимал ни что натворил, ни как ему себя вести, подобно слишком многим в этом сборище варваров, которые, судя по всему, не уразумели, что война кончилась.
Сама ситуация Эйрику была не в новинку. Новым было, что истец не желал осуществить свое законное право. И его до крайности раздражало, что Гримкель, ученый и настойчивый клирик, ярлов земляк, не умел ему этого объяснить, лишь непрерывно красовался и блистал своими рассуждениями, а вдобавок привлек на свою сторону Гюду, чем вконец взбесил Эйрика.
— Что думаешь по этому поводу? — спросил он Геста.
Ярл сам зашел в скрипторий, где Гест выводил одну из Вульфстановых молитв на алтарном образе, который вырезал своими руками.
Гест словно и не слышал вопроса.
— Пятнадцать лет в Норвегии был мир, — сказал он. — Все годы, пока ты сидел в Хладире. Гримкель хочет, чтобы и здесь было так же, хочет, чтобы люди могли безопасно ходить по улицам, вот и все.
Эйрик бросил взгляд на алтарный образ, одобрительно кивнул и заметил, что от этого ответа мало проку.
— Верно. Потому что мне кажется, ты и без моих советов знаешь, что надобно делать.
— Так или иначе завтра ты едешь с нами. Я сказал! — грозно бросил ярл.
В тот вечер Гест бродил по Йорвику, смотрел по сторонам, не то проверял, знает ли его, не то старался запечатлеть в памяти, будто ему предстояло навсегда покинуть город. В Бё он этого не сделал, но не забыл в Нидаросе, в Хове, в Хедебю… А наутро, как велено, явился к Дагу сыну Вестейна, который созвал всю дружину, вместе со всеми вскочил на коня и отправился в путь.
Ехали долго. Ярл скакал впереди. Остановились у обширного луга на окраине Тадкастера, где четыре года назад принимали капитуляцию Ухтреда.
Ярл шагом подъехал к раскидистому буку, забросил на сук веревку, сделал на ней затяжную петлю, оставил болтаться возле своей головы, а сам обратился к дружине с речью, сказал, что привел их сюда, подальше от чужих глаз и ушей, чтобы не навлекать на них позор, хоть, может статься, они того и заслуживают, ведь один из них обесчестил в Йорвике монахиню, а норвежский закон однозначно гласит, что силой принудивший женщину к соитию обязан заплатить за эту мерзость полную виру, в худшем же случае его объявляют вне закона.
Назвал он и ряд других проступков, совершенных воинами, которые сидели на конях и смотрели на него, сказал, какое наказание предусмотрено за них законом, и в заключение провозгласил, что они теперь находятся не в Англии, не в чужой стране, которую должно разорять, жечь и завоевывать, они в Норвегии, в своем родном краю.
Ярл перевел дух и осведомился, не хочет ли кто-нибудь что сказать, к примеру в свою защиту. Все молчали. Ярл повторил вопрос и еще раз подчеркнул, что они не в Англии, а в Норвегии. И тут кто-то спросил, зачем он повесил на дерево петлю.
Эйрик запрокинул голову, посмотрел вверх, будто затем, чтобы выяснить, куда это может привести, — посмотрел сквозь листву в облака, потом перевел взгляд на дружину и усмехнулся:
— Она будет висеть тут.
За все время он ни словом с Гестом не обмолвился.
Но на следующий день Эйрик опять пришел в скрипторий и позвал Геста выйти на улицу, принять дар, от имени Гримкеля.
— А сам он разве не может? — спросил Гест.
Гест вышел на улицу и увидел двух ярловых слуг-свейнов по сторонам нарядной четырехколесной тележки. Сверху она была покрыта тканым нежно-зеленым ковром, похожим на бархатно-мягкую траву, а на ковре стоял плоский черный ларец, окованный золотом. По знаку ярла Гест шагнул к тележке, поднял крышку ларца — внутри оказалась огромная книга. Он открыл ее и прочитал: «Biblia sacra».[118] Слова эти были выведены почерком еще более красивым, чем даже Вульфстанов, до того красивым, что он мнился поистине неземным.
