Октавиан Стампас - Рыцарь Христа
Годфруа страшно переживал мое отравление. В одну из первых наших бесед с ним после выздоровления я сказал ему:
— Вот видишь, патрон, я хотел отправиться на тот свет вместо тебя, да вот, не вышло.
— Не терплю, — ответил Годфруа, — когда кто-либо отправляется куда-либо вместо меня, будь то война, пирушка или свидание с красивой женщиной. На тот свет я тоже никого вместо себя не собираюсь посылать.
Весной магометане объединились для похода на нас, мечтая вернуть себе Иерусалим. Заставы Раймунда Тулузского, выставленные вдоль всего Иерихона, к этому времени сильно поредели — крестоносцы продолжали уезжать в Европу, полагая, что крестовый поход кончился, и не задумываясь о том, кто будет защищать Святую Землю, если мусульмане вновь вознамерятся ее захватить. Поэтому, когда Годфруа объявил мне, что как только я окончательно наберусь сил, то должен ехать в Киев к Евпраксии, я ответил ему его же словами:
— Не привык, когда кто-то идет в бой вместо меня. Сразимся с врагами, опасность исчезнет, тогда и поеду в Киев. Все равно к рождению сына я уже опоздал, да и крестили его, должно быть, тоже без меня.
Оруженосцем я взял себе одного иерусалимского араба-христианина по имени Сулейман, то бишь, Соломон. Так, я не только стал рыцарем Христа и Соломонова Храма, но и в оруженосцах у меня был тезка великого царя. Правда, недолго, — бедняга погиб в первом же сражении, в котором мы встретились с сарацинами. Это была странная война — мы гонялись друг за другом разрозненными отрядами, сталкивались в недолгих стычках и расходились вновь по сторонам, покуда, наконец, не сошлись к северу от Геннисаретского озера в Иорданской долине. Разразилось мощное сражение, в котором мы наголову разгромили сарацин и гнали их после этого до самого Дамаска. Я предлагал тотчас же начать осаду этого богатейшего города, но Годфруа оказался рассудительнее и отправил эмиру Дамаска послание, в котором говорилось: «Доблестные воины и властители Дамаска! Божьим соизволением, я, Годфруа Буйонский, Защитник Града и Гроба Господня и покровитель всех паломников Святыя Земли, объявляю вам свою милость. Мы, воины Христовы, можем взять вашу крепость осадой и приступом, как взяли множество крепостей на пути в Иерусалим, в том числе более неприступные, чем ваш Дамаск, такие, как Никея и Антиохия. Но нам не нужно нарушать ваш покой, если и вы впредь не станете нарушать наш. Цель проделанного нами похода достигнута, и отныне мы желаем жить с вами в мире».
Во время возвращения из Дамаска в Иерусалим Годфруа вновь завел со мной разговор о моей поездке в Киев, но приближалось лето и срок, назначенный патрону для смерти каким-то таинственным предсказателем, и я не мог оставить его, чувствуя, что с ним должно произойти несчастье, которое я в состоянии предотвратить. Но я не стал тогда говорить ему об этом, а принялся рассказывать обо всем, что помнил из той ночи, когда меня отравили, но только сначала поведал о своем путешествии по небу, а потом о виденном в подземелье ритуале отсечения головы и бросания ее в страшный колодец.
— Так вот оно что! — проскрипел зубами Годфруа. — Мерзавцы, они все же привели приговор в исполнение. Ну, тогда берегитесь!
— О чем это ты, патрон? — спросил я. — Ты знаешь, кто были эти люди и кого они обезглавили?
— Да, Лунелинк, знаю, — ответил он. — И я скажу тебе, но ты должен будешь держать язык за зубами. Что ж, если они бросают мне вызов, я принимаю его, и еще неизвестно, кто окажется победителем.
— Клянусь, что буду держать язык за зубами, — сказал я.
— Не клянись, я и так достаточно знаю твою твердость. Они совершили ошибку, дав мне обещание и не исполнив его. Помнишь ли ты рыцаря по имени Жан де Мон-Тонг?
— Не могу сказать, что мы были дружны с ним, но я помню его и под Дорилеем и под Антиохией.
— Так вот, он был определен в подчинение к рыцарям Христа и Гроба в качестве одного из коннетаблей. Между ним и его командором Роланом де Сан-Сусси вспыхнула вражда, в результате которой Жан собрался возвратиться во Францию. Мой синклит, который тебе известен, заявился ко мне и представил вдруг бумагу со смертным приговором, и я должен был эту бумагу подписать. Якобы, Жан бросал вызов всему ордену и мог раскрыть кое-какие тайны. Я порвал приговор и взял со всего синклита слово не чинить рыцарю де Мон-Тонгу никаких препятствий, отпустив его подобру-поздорову домой. Накануне того пиршества, устроенного в честь твоего отъезда, Жан исчез, и я очень огорчался, что он и со мной не простился. Но теперь я догадываюсь, что он не смог отправиться во Францию, поскольку именно его принесли в жертву Аркадии.
— Аркадии? — изумился я. Чем-то языческим повеяло на меня. — Это что еще такое? Неужто у нас в Иерусалиме совершаются какие-то поганые ритуалы?
— Как только мы приедем в Иерусалим, ты все увидишь.
По прибытии в Святой Град в условленный день и час я явился к патрону и, как мы и договорились, не говоря ни слова отправился туда, куда он повел меня. В одной из комнат замка Давида оказался потайной спуск в подземелье. Годфруа располагал целой связкой ключей, открывая ими одну за другой старые массивные двери, он вел меня молча за собой. Вскоре мы очутились в длинном тоннеле, имеющем небольшой уклон, так что, идя по нему, мы, судя по всему, еще углублялись под землю. Я нес факел, пропитанный кумранской смолой, способной долго удерживать пламя. Огонь освещал низкие каменные своды, покрытые кое-где влагой и плесенью, но в основном сухие.
— Я боюсь ушей в самом замке, но здесь можно говорить, — сказал Годфруа. — Ты узнаешь подземелье?
— Подземелья обычно одинаковы, — ответил я. — Но могу сказать точно — в ту ночь я находился именно в таком.
— Мы уже приближаемся к цели. Вон, смотри!
— Да, это здесь! — воскликнул я и побежал вперед. Годфруа тоже прибавил шагу, и вскоре мы очутились в небольшом помещении, в центре которого находился тот самый колодец, куда бросили отрубленную голову. Свод здесь был раза в два выше, чем свод тоннеля. Видимо, в ту ночь я был оставлен в тоннеле и из него наблюдал за чудовищной сценой.
— Мы находимся прямо под Голгофой, — заговорил Годфруа, — на глубине одного стадия. Отсюда до того места, где мы спустились в подземелье, тоже немногим больше одного стадия. Теперь ты увидишь нечто, чего никогда не видывал. Возьми второй факел, что мы с тобой прихватили. Он пропитан особой смолой, которая сгорает очень быстро, но очень ярко. Человек, который продал его мне, уверял, что извлек эту смолу со дна Мертвого моря, где до сих пор имеются останки Содома и Гоморры. Как только ты зажжешь этот факел, бросай его в колодец и спеши смотреть внутрь.
Я все сделал, как повелел мне патрон. Факел и впрямь разгорелся небывало ярким пламенем, чуть не спалившим мне лицо огненными брызгами. Швырнув мощный светоч в колодец, я заглянул внутрь и увидел, как пламя факела проваливается и проваливается в бездонную дыру, становясь все меньше и меньше и, наконец, превратившись в светящуюся точку, похожую на звезду, и эта звезда тускнела и тускнела, покуда совсем не исчезла.
— Ну как? — спросил Годфруа. — Понравилось?
— Это потрясающе, — ответил я. — Но ты ошибаешься, патрон, что мне никогда не доводилось видеть ничего подобного. Точно такая же бездонная дыра есть на вершине горы Броккум неподалеку от Вероны. Туда я сбросил одного негодяя, который принес в жертву той бездне голову несчастного Иоганна Кальтенбаха. Это случилось на моих глазах, и я не сдержался, напал на колдуна и опрокинул его в жуткую скважину. И тот негодяй был очень похож на одного из твоих советников, патрон. На Ормуса.
— А, вот как? — удивился Годфруа. — Так значит, это ты убил Гаспара, брата-близнеца Ормуса? А бедняга Ормус до сих пор ищет его по всему свету.
— Он, возможно, найдет своего братца, если его тоже скинуть в бездонный колодец. Полагаю, где-то в глубине броккумская скважина соединяется с этой.
— Так вот зачем Генрих спешил вместе с Мелузиной в Верону, ведьма хотела попытать счастья на Броккуме.
— Какого же, интересно, счастья ищет эта тварь? — спросил я. — Неужто ей не хватает мужчин, которых везде много и которых она с таким умением завораживает?
— Мужчины? О нет, не они ее цель! — зло промолвил Годфруа. — Хотя, конечно, в похотливости ни одна женщина в мире не способна сравниться с Мелузиной. Происхождение Мелузины окутано тайной. Однажды она сама призналась мне, что ведет свой род от Самаэля и Лилит, демонических существ времен Адама и Евы, но ведь это бред. Бред или иносказание, которым она пыталась дать мне понять кое-что.
— Так какова же ее цель? — не утерпел я.
— Ее цель? — Годфруа сделал паузу и затем промолвил гробовым голосом: — Антихрист.
— Антихрист? — воскликнул я.
— Да. Она хочет зачать и родить антихриста. Для этого она устраивает эти сатанинские совокупления, ведь известно, что Антихриста родит женщина, являющаяся одновременно блудницей, ведьмой и дьяволицей, то бишь, поклоняющейся дьяволу. При этом, она должна зачать его от множества мужчин сразу. И Мелузина поставила перед собой эту цель, но оказалась бесплодной. Ни один мужчина не в состоянии оплодотворить ее, к каким бы травам, зельям, заклинаниям и магическим радениям она ни прибегала. Оставалось только одно — действие Аркадии.
