Владимир Афиногенов - Белые лодьи
Других побили стрелами и изрубили мечами.
Конец цепи, крепившийся на башне, русы скинули в воду, открыв путь лодьям. Судно Аскольда ринулось к Влахернской гавани, увлекая за собой остальные. Начальник городского гарнизона адмирал Никита Орифа во главе нескольких хеландий вышел им навстречу.
Медные трубы беспрестанно изрыгали зажигательную смесь, состоящую из смолы, серы, селитры и горючих масел. Но киевляне, предвидя сию атаку со стороны греков, укрыли лодьи от носа до кормы сырыми бычьими кожами.
Аскольд увидел на палубе хеландии самого командующего. Он приказал сблизиться и приготовить багры и топоры. Гребцы нажали на весла.
Судно адмирала Орифы, как пасть дракона, снова выпустило огненной струёй адскую смесь, но не причинило вреда княжеской лодье. По бычьим кожам она стекла в воду. А тут ещё наперерез вышел Вышата. Ещё какое-то мгновение — и хеландия адмирала была бы захвачена. Но кормчий-ромей ловким манёвром ушёл от преследователей. И хеландия Орифы заперлась во Влахернской гавани.
— Цепляй баграми, круши топорами! — кричали киевляне, окружив греческие суда. Тем, громоздким и неуклюжим, деваться было некуда, а русы уже лезли на палубы, рубились на носу и корме, секли топорами деревянные борта и крушили ненавистные медные трубы.
С тяжёлыми хеландиями вскоре управились, остальные, более лёгкие и вёрткие, всё же ускользнули.
Днепровские лодьи теперь беспрепятственно проникли в Босфор Фракийский, а оттуда — в Пропонтиду.
Жители города с ужасом видели, как они, подняв белые паруса, словно чайки, парили вдоль берега…
А тут подоспели воины Дира — конные и пешцы — и встали под городскими стенами. Впервые в истории русские дружины осадили «столицу мира». Патриарх Фотий, тоже наблюдавший за появлением русов у стен Константинополя, красочно и взволнованно потом описал грозного и дотоле невиданного врага: «Народ вышел от страны северной… и племена поднялись от краёв земли, держа лук и копье… Голос их шумит, как море!»
И надо отдать должное патриарху, когда он писал далее: «Эти варвары справедливо рассвирепели за умерщвление их соплеменников и с полным основанием требовали и ожидали кары (для нарушителей соглашения о свободной торговле. — Ред.), равной злодеянию».
Дир с ходу решил пойти на штурм крепостных стен, но что можно сделать с одними лишь деревянными лестницами?! Они тут же были скинуты греками, и во рву погибло немало осаждавших.
Светозар, положив руку на плечо архонта, сказал:
— Не испечь нам из этой муки хлеба, княже… Пускай воинов грабить монастыри и церкви, а там разберёмся!
— Ты прав, воевода. — И с гиком и свистом, увлекая за собой всадников, умчался в сторону Калигарийских и Харисийских ворот.
С куполов одной богатой церквушки, стоящей за крепостной стеной, прихожанами которой был степенный ремесленный люд, содрали позолоту, внутри учинили погром, — в одну из лодий хитрый Кевкамен от имени Аскольда повелел погрузить иконы, дискосы, потиры, убранство алтаря, кадильницы, ладанницы, восковые свечи, кресты.
Дир, довольный, приказал привести к нему протоиерея и, когда тот, с чёрной бородой, с перепугу трясущийся, предстал пред ним, спросил:
— Что означает сие намалёванное лицо? — И князь ткнул в икону Божьей Матери.
— Эта женщина родила Иисуса Христа, который принял великие муки за грехи всего рода человеческого и поэтому вознёсся на небо, став наподобие Бога.
— Не пойму тебя, поп… На небо возносятся только наши души, и то после смерти, а как это мог сделать во плоти человек? А ну-ка подпрыгни!
Протоиерей подпрыгнул, приземляясь, подвернул ногу и упал, растянувшись на каменных плитах паперти. Стоящие рядом с князем Кузьма, Еруслан и остальные гридни взорвались оглушительным смехом.
— Вот видишь, ты попробовал взлететь, а грохнулся наземь, — сверкая зубами, подначил священника Дир. — Поэтому вера твоя — лживая вера!
Поднимаясь и путаясь в длинных одеждах, священник начинал уже наливаться злостью, а глядя в диковатые насмешливые глаза князя, вдруг поднял руки к небу и возопил:
— Боже милостивый! Покарай поганых… Пусть отсохнут у них языки и кал полезет через рот и ноздри. Варвары, ироды, скоты!
— Счас этот кал полезет через твоё горло, длинноволосый, — с усмешкой сказал Еруслан, кивнул гридням и приказал им раздеть донага протоиерея.
Наслышанный о жуткой казни, которую применили разбойные люди к ромейским тиунам в крымской степи, Дир остановил воинов:
— Не надо! Этот поп обезумел от страха и отчаяния… А вот Бог твой, — обратился снова к священнику князь, — почему-то не приходит в сей трудный для тебя миг. А дарую жизнь тебе я… Так-то. — И вяло махнул рукой: «Отпустить!»
Кузьма наддал протоиерею пинка, а к Диру подвели его гнедого зверя, который от нетерпения уже грыз удила…
Князь, вскочив на гнедого, поскакал к красным кирпичным стенам монастыря Иоанна Предтечи[161], расположенного под самой горой. Там уже завидели ворогов, и игумен повелел ударить во все колокола.
На хорошо укреплённые стены вместе с наёмными солдатами встали, взяв в руки оружие, и монахи, облачившиеся в воинские доспехи.
Надо сказать, что монастырь сей имел необычную и славную боевую историю. Да, да, именно боевую…
Здесь жили, работали и молились Богу иконоборцы. Судьба их то возносила на гребень веры, то снова низвергала в пропасть, отчего они страдали не токмо духовно, но и физически.
Вспоминаю патриарха Анния, которому по приказанию Феодоры выкололи глаза и которого жестоко секли плетьми. А что уж там говорить о простых смертных — иконоборцах! Их душили власяными верёвками, жгли на кострах, как еретиков, рубили головы.
Вольготно им жилось при Льве III Исаврийском, но уже при правлении императрицы Ирины и патриархе Тарасии, когда на седьмом Вселенском соборе было вновь утверждено иконопочитание, многим иконоборческим монастырям пришлось заиметь собственную гвардию, состоящую из славянских народов, и русов в том числе. Завёл такую гвардию и монастырь Иоанна Предтечи, не убоявшись близости императорского дворца.
Конечно, славянская гвардия была бы невеликой помехой отборным греческим экскувиторам, если бы та же Ирина и Тарасий не ведали, что среди высоких духовных лиц есть немало покровителей монахов монастыря Иоанна Предтечи. Хотя частичные попытки взять штурмом его крепостные стены предпринимались не раз; и тогда, как и сейчас, в день нашествия воинов Дира, вставали на стены хорошо вооружённые бойцы и монахи, готовые умереть, но не пропустить врага во внутренние дворы. Разгорались сечи, лилась из медных котлов кипящая смола, свистели стрелы… И враг отступал.
«Ну их к черту! — говорили во дворце. — Хотят — пусть молятся своему безголовому идолу…»
Действительно, во внутренних монастырских дворах стояли статуи во весь рост, но оканчивающиеся шеей, изображающие Иоанна Предтечу, держащего в одной руке свою голову.
Славяне-язычники этого идола тоже почитали за своего и готовы были сражаться за него до последнего издыхания.
А нужно заметить, что враги отступали ещё и потому, что знали: в этом монастыре нечем было поживиться — монахи тут жили строго-аскетически, не имея драгоценностей, богатых алтарей, икон и прочих убранств.
…Князь Дир со своими приближенными, гриднями и отроками осадил гнедого у самой стены, и перед мордами коней плеснулась смоляная кипящая жижа, смрадно ударившая в их ноздри. Лошади заржали, на стене раздался дикий хохот наёмников, и оттуда полетели стрелы. К счастью, они никого не задели: киевляне успели отъехать на безопасное расстояние.
Дир распорядился зайти двум отрядам со стороны горы. Еруслан и Кузьма, взяв с собой по две сотни пешцев, стали карабкаться наверх. Тогда на самых высоких монастырских башнях появились огнемётные машины, приводимые в движение с помощью железных тросов огромными деревянными барабанами. Концы тросов крепились к длинным рычагам, на которые ставились бадьи с горючей смесью. И как только пешцы появились в поле зрения обороняющихся, наёмники и монахи стали вращать барабаны до нужных витков (в зависимости от места удаления неприятеля), потом отпустили их, и тросы, раскручиваясь, привели в движение рычаги, и бадьи полетели, расплёскивая на головы осаждающих огненное варево, прожигающее не только людские черепа, но и саму землю…
Раздались предсмертные крики и человеческая лавина скатилась с горы, сразу обнажив её, как обнажает камень спадающая с него прибойная пена.
— Княже, не подпускают с той стороны, — доложил запыхавшийся Еруслан. Там ему спалили половину волос на голове, и сейчас они свисали неровными клочьями.
— Вижу, — зло буркнул Дир, но, увидев его опалённую голову, неожиданно расхохотался.
