Елизавета Дворецкая - Ольга, княгиня зимних волков
Оставшись без вождя, Сверкеровы хирдманы опустили оружие. Из них уцелело меньше половины. Ингвар велел разоружить их и запереть в гриднице, а с ними тех мужчин, кто был тут захвачен.
– Найдите мне его жену! – Он кивнул на тело Сверкера. Оно так и лежало там, где смолянский князь сделал свой последний шаг. – И кто у него там еще был…
Но искать не пришлось. Едва стих звон клинков и треск щитов, едва люди перестали метаться туда-сюда и наскакивать друг друга, как из стенающей и рыдающей толпы возле изб выбрались две женские фигуры. Они прошли к Сверкеру и молча остановились над ним. В темноте и под снегопадом их было трудно разглядеть, и казалось, это две суденицы пришли к смолянскому князю, дабы обрезать нить его жизни.
Ингвар тоже подошел и махнул рукой кметям, чтобы дали огня. При свете он разглядел, что одна из стоящих над телом Сверкера постарше, вторая еще совсем молодая. Эта наклонилась, присела в истоптанный, пропитанный кровью снег, осмотрела тело, проверяя, в самом ли деле князь мертв. На обеих были уборы замужних женщин, и Ингвар не мог понять, которая из них жена Сверкера. Может, обе?
– Кто из вас княгиня?
– Это я, – сказала та, что постарше. – Я Гостислава, Ведомилова дочь.
– А это?
– Это моя дочь Ведомила.
– Разве она замужем?
Ингвар еще не остыл от битвы, и у него вылетел из головы рассказ о путешествии Сверкеровой дочери в Закрадье.
– Подойди сюда! – окликнул он.
Ведома выпрямилась и подошла. От потрясения у нее дрожали руки; тянуло зарыдать, заплакать, закричать, но все чувства будто придавило камнем, она с трудом шла. В сердце своем она могла винить отца, но перед его убийцей надлежало сохранять твердость.
Когда она приблизилась к телу, ей сразу стало ясно, что искать в нем признаки жизни бесполезно. Огромность этой новости мешала ее сразу осознать, но первой пришла мысль: вот оно и настигло его – наказание. Чуры отвернулись от Сверкера, гневаясь за кощунство. Он хотел обмануть судьбу, прикрываясь волей богов, но когда эта воля была ему явлена, он грубо нарушил ее. Он объявил свою живую дочь умершей, он осквернил могилу собственной матери и поплатился за это. Ведома невольно оглянулась, уверенная, что кроме них с Гостиславой где-то рядом должна быть и третья норна – старуха.
Но никого не увидела. Наверное, старая Рагнора так сильно гневалась на сына, что даже не вышла к порогу того света его встретить…
Ингвар сделал знак кметю, чтобы факел поднесли поближе. Ему хотелось рассмотреть ту, о которой было столько разговоров, – невесту, за которой можно было получить в приданое землю смолян, перекресток торговых путей. Девушку, к которой сватался Альдин-Ингвар и он сам. За попытку получить которую сложили головы Зорян, Велеглас, юный Владивой…
Казалось, такая дева должна сиять в ночи: звезда во лбу, на затылке месяц. Но сквозь снег и тьму разглядеть ничего не удавалось. Кроме того, что на ее голове был скрывающий волосы белый повой замужней женщины.
– Ты позволишь нам взять тело моего отца? – сдерживая дрожь, спросила она.
– Куда вы его денете?
– Вон там наша баня.
– Забирайте. И, это! – Он поймал за руку Ведому, которая уже хотела отойти. – Где моей жене поместиться? Сейчас ее привезут.
Ведома огляделась. Все избы городца были разгромлены беженцами, которые теснились там, пытаясь спрятаться. Не исключая и избы Рагноры: народ в ужасе просто не сообразил, что это за дом. Киевские клинки были куда страшнее призраков прошлого.
Гостислава встала на колени возле тела мужа и сняла с него шлем. Она едва соображала, что делает, вокруг нее гудело ощущение пустоты. Когда-то она почти так же стояла над телом своего отца, убитого Сверкером. Теперь он и сам нашел свой конец, столкнувшись с другим охотником за ту же самую награду – более сильным. И в последний ли раз? В эти мгновения она будто видела цепь уходящих в обе стороны поколений – в прошлое и в будущее. Везде лилась кровь, везде власть над этим столь выгодным местом передавалась через мертвую голову. Этому не будет конца. С этой тропы не сойти. Сколько бы ни привелось ей возродиться в своих потомках, на тысячу лет вперед ее дом вновь и вновь будут разорять и сжигать.
Гостислава не слишком-то любила отца, против их общего желания выдавшего ее за варяга Сверкера. Не любила она и мужа, который погубил ее род. Но она всегда помнила свой долг и знала, что к ней не пристанет грязь нарушенных обетов.
– Будь ты проклят! – тихо сказала она, подняв голову и сквозь падающий снег глядя в усталое, осунувшееся лицо Ингвара.
На его впалых щеках залегли тени, и по виду этого утомленного, невысокого ростом мужчины средних лет никто не сказал бы, что именно он только что перевернул вверх дном всю землю смолянских кривичей.
– Будь ты проклят, убийца моего мужа и разоритель моего дома! – продолжала Гостислава. – Да падет на твою голову смерть, которую ты принес сюда!
Все еще стоя на незримой тропе и держась за нить судениц, на которой сияли, будто капли росы на тонком стебле, жемчужные души потомков и предков, Гостислава нашарила на поясе мертвого Сверкера охотничий нож с широким и отчаянно острым лезвием. Вытащила его и твердой рукой полоснула себе по горлу.
Дико вскрикнула Ведома: у нее на глазах мать сделала какое-то странное движение рукой и тут же упала на тело отца. Холодный ветер рванул навстречу и окатил само ее сердце: темная бездна Закрадья услышала Гостиславу, Кощей принял ее жертву. И ее предсмертное проклятье, подкрепленное горячей кровью, обрело силу закона.
Ведома кинулась к матери, попыталась поднять, но в ужасе выронила тяжелое, бьющееся в судорогах тело. Горячая густая кровь заливала ей руки и колени, и она в ужасе затрясла кистями, пыталась отряхнуть подол, будто это был смертельный яд. Ничем помочь было нельзя.
И тогда она закричала изо всех сил, повинуясь тому древнему побуждению, которое внушает, будто криком можно исправить все – лишь бы привлечь внимание судьбы и богов к своему горю, а уж они помогут…
Ее голос сорвался и затих. Ингваровы кмети, привлеченные шумом, поспешно собирались со всех концов городца, толкались, спрашивали друг друга, что случилось… Ведома рыдала, сидя на снегу и зажимая себе рот окровавленными руками. Ингвар стоял над ней, ошеломленный и не знающий, как быть…
– Да пустите же, лешии! – кричал кто-то в задних рядах толпы со стороны ворот.
Потрясенный, Ингвар безотчетно повернулся. Он ожидал увидеть самого властелина Закрадья, пришедшего за Гостиславой или за ним самим. Но увидел собственного кметя – Рунольва, одного из тех, кто был оставлен с Эльгой. Тот выглядел встревоженным и тяжело дышал.
– Княже! – хрипло проговорил Рунольв и сглотнул. – Беда!
– Чего там еще? – спросил кто-то из темноты.
– Княгиня-то… – Рунольв отвечал, глядя на Ингвара, настолько захваченный принесенным известием, что даже не понимал, что здесь произошло. – Наша-то…
– Эльга? – хрипло выговорил наконец Ингвар. – Что?
– Пропала. Нету ее. Ни в избе, ни на берегу. Нигде нету. Карий убитый…
Даже Ведома сдержала рыдания и подняла глаза на говорившего. Неужели проклятие ее матери начало сбываться прямо сейчас и нави унесли у Ингвара собственную жену?
Незадолго перед этим семеро вилькаев, и впрямь похожих на навей в своих заснеженных шкурах и личинах, прятались под ивами на срезе берега Днепра. Напротив них темнела Журавкина изба, в которой разместилась киевская княгиня.
– Ну, что тут? – К ним подошел еще один – в личине, ростом выше остальных. За поясом сзади у него был варяжский боевой топор с серебряным узором на обухе. – Нам на удачу снег пошел, время бы не упустить.
– Вон туда она ходит по нужде, за те кусточки! – показал рукой Творила, который с начала битвы наблюдал за местностью вокруг избы. – Один с ней ходит и стоит с этой стороны, пока она не выйдет. Еще четверо тут, по очереди один в избу греться ходит.
Вожак вгляделся сквозь ветки, рассматривая женскую фигуру. Сейчас она стояла возле самого костра перед избой, и ее было хорошо видно. На женщине была богатая шуба, покрытая какой-то красной тканью, белый убрус на голове, а сверху большой темный платок. Все это уже было густо усеяно хлопьями снега.
– Это точно она?
– Точно. Другая баба сидит в избе, два раза выходила, звала ее туда. Девки давно не видно.
– Вот еще один вернулся! Который греться ходил. Вон, другой вместо него пошел.
– Пора шевелиться! – сказал вожак. – В городце скоро все будет покончено, тогда наше дело пропадет.
– Но как тут подобраться? Вон, они дальше трех шагов ее не отпускают.
Вожак оглядел свое невеликое, но решительное воинство. Самому старшему, кроме него, было семнадцать лет, самому младшему – Нечую, – четырнадцать. И с ними-то он собирался провернуть такое дело: похитить жену самого Ингвара киевского под носом у охранявших ее кметей и в перестреле от всего их войска. Для такого дела нужна немалая удача…
