Иван Фирсов - Адмирал Сенявин
Беседа затянулась.
— Вот-вот, — подхватил Мордвинов, — именно для показа. Отсюда и губернаторы самовластны, а чиновники их не благонамеренны. Они вольны дурного человека наградить, а честного опорочить. И все-то они знают, и суждения их бесспорны.
— Эти говоруны ничего не знают и не понимают, — с улыбкой поддержал собеседника Сенявин, — они похожи, как кажется мне, на глупых глухих тетеревов, бормочут с ними одинаково; как говорится, ни складу, ни ладу, с тою лишь разницею, что тетерева вредны для себя, а наши глупцы вредят много государству, их, дураков, слушают и соглашаются иногда с ними.
— Вот я нынче от этаких говорунов отдохнуть намерен, — сказал, прощаясь, Мордвинов, — годы подошли, занедужил. Собираюсь на воды поехать…
Война наконец-то закончилась, установились дружественные отношения с Англией. Жизнью сотен тысяч русских солдат была оплачена победа над Наполеоном, злейшим врагом англичан. Благодарные британцы пунктуально выполнили договор, подписанный Сенявиным и Коттоном в Лиссабоне.
На Кронштадтском рейде бросили якоря линейные корабли «Сильный» и «Мощный». За остальные корабли англичане рассчитались по самым высоким ставкам.
«Слава Богу, — прослышав об этом, размышлял Сенявин, — нынче у Траверсе не будет отговорок».
Жил он невесело, перебивался «со щей на кашу». Дочери подрастали, давно решили с Терезой дать им музыкальное образование, купили фортепьяно, арфу. Пришлось занимать деньги. «В долгах мы нынче как в шелках», — грустно шутила Тереза и сама перешивала старые платья дочерям. По улицам Сенявин обычно ходил пешком, на извозчиках тоже экономил. Но не только и не столько тяготил «недостаток в содержании себя и семейства».
Как-то забрел в канцелярию Адмиралтейств-коллегии. Писари показали кипу писем офицеров, матросов, вдов…
— Сие, ваше превосходительство, прошения служителей эскадры вашей бывшей, по денежным претензиям, задерживают до сей поры им выплаты.
Сенявин взял письма, перечитал. Вдова матроса Горева с «Ретвизана», дети матроса Назаревского с «Ярослава»… и все выпрашивают средства, по закону положенные. Упоминают и о нем.
В тот же вечер сел сочинять очередной рапорт.
Сначала напомнил о резолюции царя — теперь она не верна, все деньги и корабли возвращены. Сказал о подчиненных — «сии верные и мужественные воины, кои знали только неутомимо подвизаться и выполнять в точности повеления мои», должны получить законное. «Честь моя жестоко страдает, я соделываюсь виновником лишения собственности служителей, которых заверял, что всяк получит сполна все ему принадлежащее по силе коренного закона».
Отложив перо, задумался. Враз нахлынула горечь незаслуженных обид.
«Но теперь, — закончил он, — не без огорчения и самое имя мое служители произносить долженствуют тягостно, без всякой доумеваемой вины находиться в подобном нынешнему моему со всех сторон стесненному положению».
Прошел месяц, другой — ответа все не было. Гнетущее настроение подогревалось неустроенностью семьи.
«Это нищий, которому Россия должна миллионы, истраченные им для чести и славы Отечества…» — сказал С. Т. Аксаков.
И он решился…
Как-то погожим утром Тереза Ивановна с удивлением увидела: муж вынимает из сундуков пересыпанные нафталином парадный мундир, шляпу, регалии, чистит сапоги. Не удержалась и против обыкновения спросила:
— Далеко ли собираетесь, Дмитрий Николаевич?
Сенявин улыбнулся. Поправил награды, надел треуголку, посмотрел в зеркало.
— По делу.
Впервые за долгие месяцы нанял извозчика.
— Поезжай на Дворцовую.
Переехав Дворцовый мост, остановил извозчика и расплатился. В утренний час на улицах народу было немного — гувернантки с детьми, редкие чиновники.
Сенявин остановился напротив Адмиралтейства, подошел к Зимнему, повернулся спиной к зданию. Медленно снял треуголку, пригладил волосы и протянул шляпу перед собой. Редкие прохожие вначале не обращали внимания, и вдруг из-за угла вывернул озабоченный, куда-то спешивший чиновник и, не глядя, бросил в шляпу медяк. Пройдя несколько шагов, оглянулся и обомлел. На углу с протянутой шляпой в полной парадной форме, с орденами стоял какой-то генерал…
Спустя полчаса гулявшие по набережной женщины, столпившись, что-то шепотом обсуждали, кивая на Сенявина. Потом подошли и стали кучкой несколько мастеровых, видимо из Адмиралтейства. Солнце поднялось высоко, время шло к полудню…
Один из мастеровых, пожилой, крепко сбитый, с седой бородкой, в начищенных сапогах и аккуратно одетый, направился к адмиралу.
— Здравия желаю, вашвысокбродь!
Сенявин, не поворачивая головы, неторопливо повел глазами. «Петруха! Так и есть!» Что-то дрогнуло в нем, невольная улыбка преобразила лицо:
— Здравствуй, братец! Ты что здесь поделываешь?
Петр Родионов сдернул картуз:
— Рядом мы, в Адмиралтействе, стало быть, мастеровыми на стапелях. — Родионов замялся и, понизив голос, неожиданно спросил: — А вы-то, ваше высокбродь, зачем так-то?
Улыбка слетела с губ Сенявина. Не опуская шляпы, он повернул голову:
— Ты, братец, призовые деньги за наши кампании получил? Нет? Ну вот, то-то ж. И я, братец, не получил из казны.
Во время разговора любопытные товарищи Родионова подошли ближе и прислушались.
— Вот решил попросить у наших министров, авось подадут…
Откуда-то, гремя шашкой, вырос квартальный, взял под козырек.
— Ваше превосходительство, — он замялся, — не положено так-то находиться прилюдно.
— Ну и чем же я провинился? — озорно спросил Сенявин.
— Воля ваша, но так не приличествует стоять.
Сенявин опять улыбнулся:
— И что же в таком случае последует?
Полицейский поднял плечи.
— Хм, по обычаю в околотке разбираемся, начальству докладываем…
Хорошее настроение не покидало Сенявина. Он надел шляпу и повернулся к квартальному:
— Ну, вот что, братец, дабы тебя не подводить, я, человек послушный, отсюда уйду. — Адмирал согнал улыбку. — А своему начальству ты обязательно доложи, что флота вице-адмирал Сенявин у Зимнего с протянутой шляпой милостыню выпрашивал.
Сенявин положил руку на плечо Родионова:
— Ну, как ты поживаешь, братец, в отставке?
— Живем не тужим, — оживился Родионов, нахлобучив картуз. — Вот пристроился в Адмиралтейство по такелажному делу. Домишко за Нарвской заставой, детишки подросли…
Они остановились, Сенявин позвал извозчика:
— Ну, дай-то Бог, прощай, братец, авось теперь нас там, — он поднял кверху палец, — услышат-таки…
На следующий день Милорадович доложил о случившемся Александру. Тот заерзал:
— Передай Траверсе, чтобы завтра доложил мне все о сенявинском деле.
Прочитав еще раз доклад Сенявина, он зло сказал: — Сенявин мастер дерзить, но он прав. Выдать всем положенное.
Непросто и нелегко зачастую в жизни получить честно заработанные деньги, особенно когда идешь прямой дорогой…
Пагубно сказывается на труженике безделье. Полученных призовых денег едва хватило на покрытие долгов. Но жизнь в семье стала более сносной, Сенявин стал навещать знакомых и друзей. Он частенько заглядывал на чай к соседу-старику, бывшему коллежскому асессору Самбурскому. Заходил к тайному советнику Петру Шепелеву. Тот был женат на племяннице Потемкина, которую Сенявин знавал в свое время. Время проводили в беседах за чаепитием, иногда перебрасывались в картишки. Изредка наведывался к сильно постаревшему Василию Попову, секретарю Потемкина. Ему тоже пришлось несладко. Во времена Павла по доносу был осужден.
Дома Сенявин почти никого не принимал, в основном из-за безденежья. Но вечерами в гости к дочерям захаживал молодой поручик из Егерского полка, офицеры — братья Энгельгардты из того же полка. Старший, Валерьян, аккомпанировал на фортепьяно девушкам, они играли на арфе. У Николая служба шла чередом, недавно его произвели в лейтенанты. Но он не хотел идти по стопам отца и связывать свою жизнь с морем.
Корабельная служба теряла привлекательность, начальство усиленно занималось «смотринами», рейдовыми парадами, муштрой. Нередко при стоянке на якоре палубы кораблей сотрясались от «фрунтовой службы» — «журавлиным» шагом мерили шкафуты матросы и офицеры. Николай подал рапорт, его перевели в лейб-гвардии Финляндский полк поручиком. Здесь с ним приключилась история.
Началось с того, что, перейдя в полк, Сенявин узнал некоторые подробности бунта в Семеновском полку, потом наслушался разговоров среди офицеров о тайных обществах в Италии и Испании. В какой-то компании познакомился с неким Перетцем. Тот также что-то рассказывал о тайных кружках. Вскоре, случайно встретив корнета Уланского полка Александра Ронова, Сенявин по простоте душевной, видимо за выпивкой, рассказал ему о разговоре с Перетцем. Ронов тотчас донес в полицию — Сенявин, мол, предлагает ему вступить в какое-то тайное общество. О доносе Ронова сразу доложили генерал-губернатору Петербурга Милорадовичу. Он вызвал на допрос Ронова и Сенявина. Сенявин все наветы сумел ловко отмести.
