Уилбур Смит - Троя. Падение царей
Он жалел, что ему не с кем обсудить планы. Золотой заинтересовался бы ими, он бы понял устройство топки и похвалил Халкея за его нужный труд. Когда у него будет металл Ареса, Халкей сделает идеальный меч, который не сломается, не согнется, никогда не затупится.
Халкея приятно удивила беседа с Агамемноном. Халкей ненавидел весь микенский народ: они были грабителями, пиратами и мародерами. Он всегда думал, что царь их окажется животным без ума и воображения. Но тот задавал продуманные вопросы о работе Халкея и пообещал оплатить его опыты, как только закончится война. Халкей не очень ему доверял, но бронзовщик больше не мог ожидать поддержки от троянцев.
В его душу закралось слабое сомнение. «Еще одно оружие, Халкей? — спросил он себя. — После того, как ты видел, сколько людей гибнет из-за твоих изобретений, ты и вправду хочешь создать еще одно оружие и вложить его в руки жестоких людей?»
Он потряс головой, отбрасывая докучливую мысль.
Халкей предвидел грозу еще вчера и работал всю ночь, чтобы разогреть топку. Работал как безумец, хихикал он про себя, как безумец из Милета!
Топка была наполнена сухими оливковыми ветвями и — для чистоты — осколками белого известняка. Потом он набил ее пачками серых губок, всем, что ему удалось выплавить из красных камней. На дне топки имелась квадратная дверца, а у дверцы — мелкая глиняная чаша, чтобы собрать в нее расплавленный металл. От основания чаши тянулась трубка, которая вела к литейной форме для отливки меча. Дверца контролировала тягу. Теперь она была полностью открыта, и неистовый ветер, гуляющий по плато, раздул такой жар, какой ему никогда не удавалось раздуть раньше.
Халкей нервно отступил на несколько шагов от сильного жара.
«Теперь я уже не могу это остановить, — сказал он себе. — Теперь все в руках богов».
Раскатистый гром над головой был едва слышен сквозь рев топки. В сгущающейся тьме вой ее походил на голос Цербера.
А потом, как и боялся Халкей, огромная топка задрожала и внезапно треснула. Ревущий порыв жара вырвался из ее бока, сбив Халкея с ног. Огонь выпрыгнул из своей тесной клетки, камни и обломки посыпались вниз, едва не попав в кузнеца. Полуоглушенный, он закричал и начал неистово хлопать по опаленным волосам и бороде.
Он перекатился по земле, подполз на дрожащих руках и коленях к краю холма и посмотрел вниз, прикрывая глаза от жара. Халкей с удивлением увидел, что топка выполнила свою задачу, прежде чем взорваться. Хотя каменная труба и рухнула, неистовый жар превратил металл Ареса в жидкость, которая вылилась в форму для меча, как и было задумано.
Надежда вспыхнула в груди старика. Вот и меч, но тот ли это совершенный меч, о котором мечтал Халкей?
Халкей недоверчиво наблюдал, как последняя часть трубы медленно наклонилась в сторону формы. Кузнец закричал от мучительного страха, когда труба ударила о край формы, перевернув ее и вышвырнув добела раскаленный меч под дождь. Клинок завопил, как живой, попавшая на него вода мгновенно превратилась в пар.
Халкей спустился вниз, надевая тяжелые кожаные рукавицы, болтавшиеся у него на шее. Когда он прикоснулся к сияющему мечу, рукавица затлела, и он отдернул руку. Халкей сел, жадно глядя на оружие, лишь краем сознания отмечая, что огонь зажег оставшиеся на склоне деревья и поросший кустарником подлесок, нетронутый предыдущими взрывами.
Медленно, очень медленно меч перестал светиться, как будто свет его был погашен безжалостным дождем. Халкей протянул руку и осторожно поднял оружие.
Рассвет едва занялся и гроза только что закончилась, когда Каллиадес вернулся во дворец с Астианаксом. Лишь покинув Великую Башню, он внезапно понял, как туда попал Приам: царь шел по стенам. «Должно быть, впервые за жизнь многих поколений, — подумал Каллиадес, — на стенах Трои нет воинов».
Быстро шагая по стене, он встретил только пару бойцов; оба они были пьяны. Этой ночью никто не задавал вопросов человеку в микенских доспехах, который нес на руках ребенка.
Едва приблизившись к дворцу на расстояние выстрела из лука, Каллиадес начал кричать:
— Откройте ворота! Это Каллиадес!
Он не хотел, чтобы какой-нибудь слишком рьяный лучник его подстрелил.
Каллиадес услышал, как его имя прокричали на стене, потом обитые бронзой двери медленно приоткрылись, и он проскользнул в щель. Андромаха и Банокл ждали сразу за дверями. Каллиадес протянул ребенка царевне, и тот вцепился в нее.
— Мама, — сонно сказал маленький мальчик.
Слезы облегчения и радости потекли по лицу Андромахи. Она нежно поцеловала сына в щеку.
— Я у тебя в долгу, Каллиадес. Не сомневайся, я этого не забуду, — серьезно сказала она. — Но где Приам и Полит?
— Я оставил их вместе.
Каллиадес не хотел подавать ей ложную надежду.
— Не думаю, что они выживут. Этот ребенок сейчас, возможно, уже царь Трои.
Андромаха печально кивнула, повернулась и пошла обратно ко дворцу, крепко прижимая к себе сына.
— Ты собираешься и дальше оставаться в этом? — спросил Банокл, показывая на микенские доспехи. — Ты ведь не хочешь, чтобы один из наших парней уложил тебя по ошибке. Это было бы досадно.
Каллиадес ухмыльнулся и послал воина за своими доспехами. Потом устало последовал за Баноклом вверх по ступеням на укрепления дворца. Окружающие дворец стены были в два человеческих роста. Атакующим понадобятся лестницы, но у них есть масса времени, чтобы их смастерить.
— Что ж, стратег, — заметил Каллиадес Баноклу, оглядев ожидающих воинов. — Каков наш план?
— Я поговорил с людьми, — ответил Банокл, — и велел им убить каждого ублюдка, который двинется на них, и продолжать убивать до тех пор, пока все враги не погибнут.
— Хороший план, — сказал Каллиадес. — Он мне нравится. В нем есть преимущество простоты.
Он улыбнулся, чувствуя, как уходит напряжение. Банокл был прав. Они дошли до самого края, и других решений быть не могло. Они будут сражаться — и выживут или погибнут.
Банокл в ответ усмехнулся и пожал плечами.
— Все любят понятные планы.
— Сколько нас?
— Теперь меньше трехсот, и большинство ранено. Осталось около пятидесяти Орлов и несколько воинов Троянской конницы. Сейчас бы нам пригодился Гектор.
Банокл понизил голос до громкого шепота.
— И есть еще эта женщина.
Он мотнул головой туда, где стояла на стене Пенфисилея с луком в руке и глядела на город. Она носила теперь высокий шлем в придачу к нагруднику, и, глядя на ее профиль, Каллиадес подумал, что она похожа на богиню Афину, облачившуюся для войны.
— Хиллас считает ее просто чудом, — признался Банокл. — Она может отстрелить яйца у блохи с пятидесяти шагов.
— Хиллас так считает? Тот самый Хиллас, который думает, что воительниц нужно хоронить живьем за их наглость?
— Знаю. Я бы и сам не поверил. Может, он в нее влюбился, — вслух подумал Банокл. — Хотя она проста, как скала, и тонка, как клинок. Мне не нравятся костлявые женщины. Я имею в виду — кой в них толк?
Слушая вполуха, Каллиадес сел, прислонившись спиной к стене, и зевнул. Он смертельно устал, его раненая нога болела, на сердце было тяжело. Он никогда не желал быть троянцем.
Воины Львиного Зала всегда презирали войска Золотого города. Они верили, что истинные воины — это львы среди овец, идущие в битву во имя бога войны Ареса. Воины же Трои прятались за своими высокими стенами, полагаясь на богатства Приама.
Банокл был прав, спрашивая, за что они сражаются. Тут не было сокровищ, не было царя, и высокие стены стали бесполезны. Каллиадес вспомнил о том дне, когда ребенком он прятался на поле льна, пока жестокие люди насиловали и убивали его сестру. В тот день он поклялся отомстить за нее, разыскав и убив этих людей. Он присоединился к войскам Микен, все еще будучи твердым в своих намерениях. Но каким-то образом за годы воинской службы он позабыл свою клятву и стал сражаться бок о бок с такими же жестокими скотами.
Каллиадес ни разу не изнасиловал женщины и не убил ни одного ребенка, но многие его товарищи это делали, люди, которых он с гордостью называл друзьями. Спасение Пирии от пиратов во многом изменило его жизнь, заставило вспомнить его торжественное обещание на поле льна. И Каллиадес знал, что никогда больше не сможет отвернуться от этой клятвы.
— Отвечая на твой вопрос… — сказал он Баноклу.
— Какой вопрос?
— Ты спрашивал меня, за что мы сражаемся. Тот маленький мальчик, Астианакс, теперь царь Трои. Мы сражаемся за него. Но не потому что он царь. Мы сражаемся сегодня за всех женщин и стариков во дворце, которые полагаются на нас. За людей, которые не могут сражаться сами. Мы пустим в дело мечи, чтобы защитить слабых, а не чтобы убивать их и отобрать то, чем они владеют. Последнее мы оставим меньшим людям.
