Василий Балябин - Забайкальцы. Книга 2
Никогда не бывало на станции Урульга такого скопления поездов, воинских частей и областных учреждений, как в эти последние дни августа 1918 года. Избы большого поселка переполнены военными и штатскими постояльцами, хотя большинство этих людей разместилось в вагонах и палатках, что густо раскинулись за околицей.
Здесь было решено созвать конференцию военных, советских и партийных представителей, чтобы определить судьбу власти, армии и дальнейшей борьбы с контрреволюцией.
Провести конференцию наметили 27 августа, но ее пришлось отложить на один день, потому что не подошел еще со своим штабом командующий Даурским фронтом Балябин. По полученным оттуда сведениям, Балябин демобилизовал казаков 1-го и 2-го Аргунских полков, пехотный полк Павла Журавлева и теперь с остатками своих войск был где-то на полдороге к Урульге. При этом он, точно так же как и Лазо, рвал за собой мосты, портил железнодорожную линию.
* * *Вновь ехал Егор мимо Антоновки. Сердце у него тоскливо заныло, когда смотрел он в распахнутые двери вагона-теплушки, во время короткой остановки на станции, на знакомое до мелочей село, на зеле ную крышу пантелеевского дома. Сердце его влекло туда, к Насте, к сыну, но разум приказывал ехать дальше.
Он только тяжко вздохнул, когда тронулся поезд, да сказал вслух:
— Верно сказал Ермоха-то, как в воду глядел, старый хрыч.
— Чего такое? — спросил лежащий на верхних нарах, головой к двери, Тихон Бугаев.
— Да так себе, — уклончиво ответил Егор, — жил я здесь до службы четыре года, вот и вспомнил.
— A-а, от полка-то чего отстал?
— Чудак человек, в полку нашем почти все четвертого отдела казаки, а я третьего, мимо своей станицы проеду сегодня.
— Домой поедешь, как уволишься?
— Не знаю.
Егора одолевали грустные думы, а Тихон, ничего не замечая, продолжал разговаривать:
— Мне-то бы можно уйти с нашими аргунцами, четвертого отдела я, Донинской станицы, из-за Фрола Омельяныча остался. Он ведь такой, только для военного дела способный, а для жизни никудышный, без меня с голоду пропадет. Вот и пришлось мне остаться, вместе уж будем и горе мыкать.
* * *Тихим августовским утром начали прибывать на станцию Урульга эшелоны Даурского фронта. Только что взошло солнце, но поселок уже давно проснулся, густо дымит трубами, пением петухов встречает наступающий день. Бабы доят коров, а старики и подростки запрягают лошадей в телеги, мажут дегтем колеса, готовятся к выезду в поле. Страда еще далеко не закончена, потому что оскудело село работниками, трудиться в поле приходится больше всего бабам, девкам да старикам с ребятишками.
Оживление царит и в лагере военных: красногвардейцы повысыпали из вагонов и палаток, сидят вокруг пылающих костров, готовят себе пищу, кавалеристы занимаются уборкой, водопоем лошадей. Даурцы сразу же по прибытии начали разгрузку поездов: приладив к вагонам трапы, казаки выкатывают оттуда обозные фургоны, выводят лошадей, устраивают для них коновязи, а для себя палатки.
После завтрака Егор отправился в село, надеясь побывать на конференции, послушать, что там будет. К его приходу на площади около школы собрались красногвардейцы, рабочие, казаки, венгры, китайцы и буряты, группами сидели и лежали, разговаривали, курили.
В одном месте Егора окликнули, он оглянулся и в подходившем к нему чернобровом казаке узнал Ивана Рудакова из Антоновки.
— Иван Филиппыч! — воскликнул Егор, обрадовавшись неожиданной встрече. — Вот не чаял увидеть, откуда ты взялся?
— Оттуда же, откуда и ты, — Иван, улыбаясь, крепко пожал руку Егора, пояснил: — На одном фронте-то воевали, на Даурском.
— Вот как! В каком же полку-то был?
— У меня, брат, свой отряд был, пехотой командовал: наши антоновские, заиграевские, сосновские, человек триста набралось.
— Где же вы расположились-то?
— Во-о-он, — Рудаков показал рукой в сторону полотняного городка, — сразу за огородами наши палатки.
— Надо сходить к вам вечерком, поди, и наши там есть?
— Есть вашей станицы.
— Схожу. Но ты вот что скажи, Иван Филиппыч, армию-то нашу всю, видать, распустить хотят, а мы-то куда теперь? Твои-то красногвардейцы как думают?
— Всяко думают: одни собираются на прииски податься, другие на Амур, третьи в тайгу — прожить там до весны, а немало таких, что и по домам разойтись хотят, надеются, что белые не всех казнить будут.
— А что, ежели и нам с тобой припариться к тем, какие в тайгу собираются?
— В тайгу, говоришь? Нет, милок, нам с тобой туда дорога заказана.
— Это через чего же? — удивился Егор. — Что мы, хуже других? А тайга-то у вас вон она какая, заберемся куда-нибудь в Глубокую, а либо в Гришкин хутор, и попробуй найти нас там. Харчи будем доставать через Ермоху да коз промышлять, винтовки у нас вон какие. Лучше этого и не придумать. — Про себя же Егор подумал: «И к Насте ближе будет, — гляди, и понаведаюсь к ней как-нибудь ночью». Но Рудаков погасил в нем эту надежду, огорошил вопросом:
— А Шакал? Ты думаешь, он не узнал бы про нас?
— Неужто искать стал бы?
— Ты, Егор, чисто дите малое, сколько лет прожил у него и путем не знаешь, что это за тип. Не зря говорят, что у него лисий хвост, а волчий рот, да еще и нюх-то собачий, особенно на нас, на большевиков. Так что от него никакая тайга нас не спасет. Нет, Егор, для нас с тобой самое лучшее куда-нибудь на Амур либо на Витим, но как можно дальше от дому.
И тут Егор снова вспомнил пророческие слова Ермохи, — как сорочьи яйца едал, старый хрен.
— Чего такое?
— Про Ермоху я… — начал было Егор и не закончил, внимание его привлекла группа делегатов, подходивших в это время к школе. Шло их человек десять, и среди них Лазо, Балябин, Богомягков и чернобородый военный, лицо которого показалось Егору знакомым. Он напряг память, но, так и не вспомнив, спросил Рудакова:
— Это кто же такой? Во-он с черной бородой-то, рядом с Лазо.
— A-а, это комиссар Прибайкальского фронта Чугуевский.
— Андрей! — обрадованно воскликнул Егор и уже вскочил, намереваясь бежать к Чугуевскому, но Рудаков схватил его за руку:
— Куда! Остынь, самое время ему с тобой разговаривать.
— Да ведь вместе мы с ним, в одной сотне были и за Токмаковым охотились…
— Подожди! — Все еще не выпуская руки Егора, Рудаков поднялся на ноги. — Вот перерыв у них будет, тогда и поговоришь.
— Да уж конечно, пойдем живее, место там захватим, а то на ногах придется стоять, — вишь, все туда поперлись.
Но, к великой досаде Егора, оказалось, что конференция будет проходить при закрытых дверях, поэтому часовые у входа пропускали в школу только делегатов. Все остальные напрасно толпились вокруг крыльца: одни горячились, ругали часовых, а заодно и начальников, другие урезонивали строптивых:
— Чего лаетесь-то? Нельзя, стало быть, и нельзя.
— А почему нельзя, што это еще за секреты такие?
— Военная тайна.
— Какие могут быть тайны, когда конец всему подошел!
— Довоевались!
— Ну, насчет конца-то мы еще посмотрим.
— Товарищи! Чего вы бузите? Что решат там, нам расскажут, давайте-ка лучше расходиться. Нечего мешать людям.
Мало-помалу недовольство улеглось, крикуны угомонились, начали расходиться по своим вагонам и палаткам. Но многие, и Егор с Рудаковым, остались, расселись на завалинке, на песке возле школы.
— Говорят, чехи-то уж в Читу вошли, — заговорил один.
— Говорят, кур доят, — немедленно отозвался второй, — а их шшупают. Им за неделю дороги не исправить да мостов.
— Мы тут целая артель в Курлею собираемся, золото добывать.
— Ононборзинцы коммунию хотят учинить в тайге.
— А что, неплохо задумали, зиму переживут в коммунии, а там видно будет.
— Из нашей станицы почти все по домам думают разъехаться.
— Под расстрел захотели.
— Ничего-о, всех не постреляют.
Часам к двенадцати дня на конференции объявили перерыв, делегаты вышли из школы, подышать свежим воздухом, покурить; их сразу же окружили красногвардейцы, закидали вопросами. Вышел на крыльцо и Чугуевский. Статный, стройный, в новых сапогах и синих брюках-галифе, покатые плечи ловко обхватили скрипучие, желтой кожи ремни, на грудь веером опускалась черная борода, кое-где прошитая ниточками серебристой седины.
Егор как увидел Чугуевского, бегом к нему, с ходу облапил и трижды поцеловал его в губы. Тот сначала опешил, откинувшись, стукнулся головой о стену и, узнав давнего друга, засмеялся:
— Егор!
— Андрюха!
Обрадованные столь неожиданной встречей, оба что-то восклицали, говорили сбивчиво, смеялись да хлопали друг друга по плечам. В школе зазвенел колокольчик, извещающий делегатов, что перерыв пора кончать, и тут Егор вспомнил, о чем хотел спросить старого друга:
