Дмитрий Ерёмин - Юрий Долгорукий (Сборник)
- Мне смелость ни к чему. Я - лекарь.
- Лекарь? Не звал лекаря.
- Не твой. Князя Изяслава лекарь приближенный. Дулеб моё прозвище. А это мой товарищ Иваница.
- Апостол Пётр странствовал всегда со спутницей. Ты только со спутником? Ну да ладно уж. Ежели так, сидите оба верхом. Справедливее будет.
- Ты говоришь о справедливости, княже?
- Почему бы мне не говорить? Князь - тоже человек. А все люди любят справедливость.
- Для самих себя. А для других?
- Это уж кто как. О себе не буду говорить. Хвалиться не привык. А слыхать обо мне ты мог мало, ежели же много, то лишь злое, раз приехал от врага.
- Он твой племянник.
- Потому и враг. Старшего брата уважал бы, терпел бы его старшинство, как было до сих пор. Изяслав сам выступил войной супротив меня.
- Я прибыл не от него.
- От кого же?
- От собственной совести.
- Далеко она тебя загнала.
- Потребность.
- Будешь говорить здесь, на ветру, или спрячемся в укрытие?
- Боюсь, не понравятся тебе мои слова. Пусть слышит только ветер.
- Тогда говори.
- Про справедливость поминал ты, княже. А сам неправедное дело свершил.
- Назови. Ибо сам не всегда знаешь, что праведное, а что нет.
- Убил в Киеве князя Игоря.
- Сидя в Суздале?
- Не своими руками, так чужими.
- Не боишься, лекарь, своих слов?
- Иногда человеку хочется прикусить язык. Но считаю, лучше умереть с чистой совестью, чем с прикушенным языком.
- Говори смело, однако не бездумно. Ибо слышит ветер, но слышит также и бог святой. О себе молчу. Привык к наветам.
- Имею доказательства.
- Покажешь?
- Не нашёл ещё, но приехал сюда, чтобы обвинить тебя и искать доказательства.
- Не нашёл, а уже имеешь? - Князь как бы зачерпнул рукой ветер, разжал пальцы, показал пустую ладонь. - Вот так?
- Убийцы суть сын дружинника Кузьма Емец и монах из святого Феодора, бежали к тебе. Ведомо об этом в Киеве. Под твою руку бежали - вот и твоя вина начинается.
- Под мою руку? А сколько бежало? Двое? А знаешь ли ты, лекарь, что здесь все люди - беглые? И те, кого видишь возле меня, - вот они, и остальные. И я не просто князь Юрий, сын Мономаха, внук Всеволода, правнук Ярослава, - я князь над беглыми или вольными. Вольный люд, собравшийся со всех сторон, заселил эти земли, и я, стало быть, князь над вольными, а следовательно, и сам вольный. Вольный князь - слыхал ты о таком?
- В князьях не разбираюсь.
- Так знай. Не всегда берёшься за лекарское дело - не помешает кое-что и знать. Или, может, хотел душу мою полечить? Но нет нужды.
- Прибыл лишь, чтоб сказать тебе про твою вину. А теперь поеду дальше - искать убийц.
- Так сразу и поедешь?
- Да.
- Где искать - знаешь?
- Буду искать.
- А поспешность твоя откуда? Иль боишься, что затопит меня? Тогда взгляни на мою бороду. Седина скажет тебе о моих летах. Много их миновало в этой земле, долгие были, нелёгкие. А не затопило.
- Вот уж! - подал наконец голос Иваница, который впервые видел князя, стоявшего на таком ветру и ведшего беседу с простыми людьми, как с ровней. Такой князь не мог не нравиться. Иваница удивлялся чёрствости Дулеба. Упёрся с этим убийством и не может увидеть, какой человек стоит перед ним!
- Оставьте своих коней да пойдёмте-ка лучше к столу, ибо хорошая еда и питье создают хорошее настроение, а это как раз то, чего всегда не хватает людям, - сказал князь и дал знак своим отрокам, чтобы они помогли гостям, как это заведено здесь, быстро, неназойливо, но и с надлежащей настойчивостью.
- Беру тебя, лекарь, с твоим Иваницей в полон, - засмеялся князь, когда, переодетые в сухое, оба расположились за длинным столом напротив Юрия; и снова немало удивлён был Иваница, потому что не приходилось ему ещё садиться за стол с князьями - дальше бояр и воевод не пробивался.
- Задобрить нас хочешь? - всё ещё не поддавался Дулеб.
- А зачем? Жалость меня берет, когда вижу суетность усилий. Ты бы снова утопал в холодных водах, а там, может, выбрался бы на сухое, и куда же дальше?
- Сказал: искать убийц, укрывшихся в твоей земле. А может, ты сам их спрятал?
- Ежели сам спрятал, лучше ведаю, где искать. Посиди возле меня, а я найду их и приведу к тебе.
- Убийц приведёшь? - не поверил Дулеб.
- Ежели они здесь и ежели убийцы. Ты сам вскоре убедишься.
- А ежели выдадут тебя, твою вину?
- Почто забегать в такую даль? Прежде чем вепря зажаривать, убей.
Чашник наполнил всем посудины для питья, но не отступил назад, как заведено повсюду у князей, а встал за столом, обратился к Юрию:
- Дозволь, княже, слово молвить?
- Говори. - Князь отхлебнул пива, буднично заметив: - Сладковатое.
- Свежее, - сказал чашник так, будто не просил только что разрешения говорить нечто торжественное, а затем сразу же и начал: - Есть у меня притча про коня. Был себе князь, а у князя конь. Но не об этом коне идёт речь. Потому что набежали половчане, или же ещё какая сила надвинулась на землю, князь повёл дружину, а тут под ним убили коня. Взял у воеводы - и того коня убили, потому как ведомо: кони беззащитнее людей, гибнут чаще.
- Что-то ты долгое начал, - бросил Юрий, отодвинув ковш. - Я вот попиваю пиво, а все другие ждут, пока ты закончишь речь…
- Речь моя скоро закончится, княже. Но будет у неё такой конец, который имеет продолжение, то есть и не заканчивается ещё. Начало же известно: идёт битва, а у князя и коня уже нет. И нигде нет коней. Погибли. Или же не вынесли похода, потому как очень жирные да холёные. Что же тогда? Метнулись отроки сюда-туда, глядь, а там ратай скребёт свою нивку сохой, а в соху запряжён коник гнедой, хлипкий, словно бы и не конь, а лишь голова, да четыре ноги, да хвост. Делать нечего: оттолкнули ратая, чтобы не надоедал причитаниями о своей скотинке, забрали его клячу, повели к князю: садись и веди нас! Сел князь и повёл. Долго ли, коротко ли длился тот поход, а только враг был разбит, княжеское войско захватило неисчислимую добычу, были там богатства, были рабы, были и кони, но князь не пересел со своего гнедка, ибо тот стал ему как брат. И вот так возвращался князь в стольный град земли своей, а там уже готовили пышную встречу: жены в золоте, в серебре, в паволоках и цветах выходили на городские валы, боярство цепляло к драгоценным мехам золотые цепи, священники надевали золотые ризы и кадили ладаном в соборах и на улицах, по которым должен был проезжать князь. Ну, всё бы оно так и закончилось, как начиналось, и притча моя была бы ни к чему, да подползли к княжескому уху шептуны-сладкопевцы: и купола на церквах киевских, дескать, золотые, и ворота в городе золотые, и улицы засыпаны красным цветом, и жены выглядывают своего князя пригожие, как розы, так разве же не должен князь появиться на белом коне, с красным седлом, золотой уздой, и чтобы чёлка золотая, и чепрак тоже - красный в золоте.
И забыл князь обо всём, пересел на княжеского, убранного для золотого Киева во все золотое коня, а гнедка бросил у дороги, - его привязали к обломанному дереву; никто не подбросил ему сена, и грустно посматривал конёк, как его князь под напевы серебряных труб въезжает в Золотые ворота Киева, а уж что думал этот конёк, того никто не знает. Потому-то и прерву здесь свою речь, и давайте выпьем за нашего князя Юрия, чтобы он никогда не сменил неказистого суздальского конька на раскормленного, украшенного золотом и серебром киевского. Здоров будь, княже Юрий!
- Здоров будь! - закричали все остальные и опрокинули всяк свой ковш; вынуждены были пить и гости, хотя к Иванице слово "вынужден" следует употребить с оговоркой, потому что ему всё как-то сразу пришлось по душе: и удивительно вольные молодые дружинники князя, и их речь, даже их вид; Иваница хорошо разбирался в людях, он тотчас же понял, что князь, которого окружают такие непривычно раскованные люди, и сам, наверное, необычный, особенный князь, а ежели это так, то почему бы и не выпить за его здоровье. Что же касается лекаря, то он держался с подчёркнутой учтивостью, вот и всё, что можно сказать.
Юрий свободной рукой привлёк к себе чашника, обнял.
- Спасибо тебе, - промолвил он с неподдельной искренностью. - Не сменяю, ты правду сказал. Да Киев и не пришлёт мне золотого коня. Ждал я не дождался, наверное, и не дождусь уже. Теперь вижу и знаю. И не сладкопевцев присылает, а с речью горькой и оскорбительно-неправдивой. Что, лекарь: сказать моим людям, зачем ты прибыл в наши края?
- Преждевременно, - спокойно ответил Дулеб, хотя трудно было здесь сохранять спокойствие: всё указывало на то, что стоит князю лишь повести бровью, как обоих киевских пришельцев эти здоровые молодцы растерзают без колебания и сожаления, - такую безграничную влюблённость в Юрия можно было прочесть в их глазах, на их лицах, ощутить в каждом движении плеча, руки. Игра была смертельная, началась ещё в тот день, когда отправился Дулеб, никем не посланный, к Юрию; теперь у него была единственная защита: собственная сдержанность, мужество и правда, ради которой он жертвовал даже своей жизнью. Всё остальное зависело от воли Юрия. Князь тоже знал это очень хорошо и мог вдоволь поиграть с простодушным правдолюбцем киевским, а игры, как явствовало из молвы, Юрий любил бесконечно.
