Михаил Ишков - Семирамида. Золотая чаша
Впрочем, теперь, после того как он доставил невесту и передал тайное послание доверенному человеку Бен–Хадада, его дело сторона. Когда процессия, покинувшая главный храм Дамаска, посвященный Баалу–Хададу, возвратилась в цитадель, он, допущенный в первые ряды встречавших, в последний раз глянул на доверенную его попечению царевну и, припомнив тутовый червячок, болтавшийся между ног Ахиры, едва сдержал смех. Тут же кто‑то из богов кроваво резанул по сердцу – у тебя, несчастный, и такого оборвыша нет! Евнух загрустил, повесил голову и направился в казармы, где разместили гостей из Вавилона.
Пора собираться в дорогу
* * *
«Не забывай, ты – дочь Вавилона. Держись с достоинством, но без надменности, и боги не оставят тебя», – эти мамины слова Гула запомнила накрепко.
Весь путь от родного Вавилона, где ее спешно собрали, затем сунули в паланкин, подвешенный между двумя скакунами, – она повторяла их. На прощание с матерью ей дали не более двух часов – старая женщина вымолила эти недолгие минуты у молодого, чернобрового, с ухоженной бородой ассирийца, распоряжавшегося царем великого города, как своим посыльным. Этого времени хватило и для укладки нарядов и драгоценностей, и для краткого сурового наставления, и для того, чтобы Гула на всю жизнь запомнила, по чьей милости в ее жизни произошел такой крутой поворот. Мать объяснила, что этот нахальный ассирийский красавец и есть тот самый племянник наместника Ашшура, за которого Амти–баба мечтала выдать свою «птичку», если, конечно, сорвалась бы сделка с царем Элама, который также требовал для своего наследника вавилонскую царевну. Мама не скрыла, что ее нежданный жених – малолетка и полный идиот, и что пойти на этот шаг отец был вынужден, спасая свою голову, и что от всех несчастий можно уберечься, только сохраняя достоинство и здравый смысл.
— Ты у меня неглупая девушка. Поклонись Иштар, – посоветовала мать, потом после короткого раздумья, отвергла эту мысль. – Нет, оставим Иштар скифянке. Тебя назвали в честь великой богини–целительницы Гулы, под чьим присмотром находится сама смерть. К сожалению, власть Гулы невелика, ведь люди, несмотря на все ее искусство, мрут как мухи, но она в родстве с царицей мертвых Эрешкигаль, чьего гнева страшится даже царь богов Мардук. Поклонись Эрешкигаль. Если она полюбит тебя, станет легче.
Гула разрыдалась.
— Мама, я брошусь в ноги отцу! Я оближу пятки этому ассирийцу, только позвольте мне остаться дома.
Мать погладила дочь по голове.
— Что решено – решено, не будем об этом.
Амти–баба при расставании даже не заплакала, пошучивала с Нинуртой–тукульти–Ашшуром. Тот лично сопровождал царевну до Евфрата, где вернул злосчастную табличку Сарсехиму, передал необходимые инструкции ему и Ардису, а также Ушезубу – пусть его молодцы держатся подальше от каравана и не мозолят глаза сирийским соглядатаям.
У несчастной невесты было время поразмыслить над мамиными словами и укрепиться духом. Может, поэтому в первую брачную ночь с сирийским недоноском она была готова вести себя с достоинством. На прощание поцеловала куклу, разделась донага, легла на брачное ложе, накинула покрывало, мысленно приказала себе приветливо встретить мужа, быть покорной и ласковой. Когда же в освещаемую единственным тусклым светильником комнату вошел кто‑то грузный – абрис вошедшего размывался тьмой, – и начал топтаться у порога, она оцепенела. Сердце забилось так отчаянно, так безнадежно, что была бы ее воля, она метнулась бы к стрельчатому окну и бросилась вниз головой, даже не пытаясь вспомнить, сообразуется ли такой поступок с царским достоинством.
Наконец жених скинул темное и, оставшись в светлом, приблизился к ложу, присел в ногах. Гулу поразило дыханье жениха, никак не походившее на дыханье Ахиры. Тот сопел как бык на пастбище, при этом похрапывал и чавкал, – этот же едва слышно вкушал воздух. Его дыханье было чистым и ароматным.
Незнакомец подсел ближе. Девушка негромко вскрикнула, судорожно поджала ноги, натянула покрывало на обнаженную грудь. Мужчина оказался немолод, седобород, у него был орлиный профиль. Когда же он заговорил, сердце Гулы просто остановилось, чтобы потом, когда проклюнулась догадка, забиться с такой исступленной силой, что она не выдержала и зарыдала.
Плакала недолго, всего несколько всхлипов, потом справилась со слезами и в упор глянула на мужчину. Тот, видимо, понимая, какой ужас он внушает невесте, положил свою руку поверх ее руки, лежавшей на покрывале, и тихим, волнительно–проникновенным баском произнес.
— Я мог бы приказать тебе смириться, но мне не хотелось бы обижать твоих ламассу и шимту и лишать тебя права выбора.
Гула, попытавшаяся ответить, обнаружила, что не в силах справиться с голосом.
— Мне бы хотелось, – продолжил мужчина, – чтобы твое согласие было добровольным, ибо без него мне придется прибегнуть к насилию. Мне жаль тебя, но так решили боги, и я обязан исполнить свой долг.
Наконец Гула обрела способность говорить.
— Царь, о каком долге ты говоришь? Я не могу противостоять насилию, но как ты осмелился бросить вызов богам, соединившим нас с твоим сыном узами брака?
Бен–Хадад упрямо возразил.
— Жизнь мира требует, чтобы у меня был наследник. Богатырь! Все гадания, знамения и ответы на вопрошания жрецов истолковываются однозначно – таково повеление Баала, а он знает, что говорит, ведь он сам был рожден Ашерту от ее отца Илу.
— Господин, моя жизнь принадлежит тебе, но мое лоно?! Что скажут иноземные послы, присутствовавшие на свадьбе, что скажут твои поданные? Злые языки испортят жизнь твоему сыну, и всякий конюх, а то и раб…
Бен–Хадад усмехнулся.
— Что еще, кроме того, что случилось, может испортить жизнь Ахиры. В этом есть и доля моей вины, потому что я ослушался богов… Впрочем, это давняя история. Что касается тебя, клянусь, никто, не то, что раб или конюх, даже человек царского рода, не посмеет ткнуть в тебя перстом. Ты еще плохо знаешь мой народ. Если воля богов исполнится, никому ни в городе, ни в стране в голову не придет помыслить о паскудном. И дело даже не в чести царской семьи или моего сына. Просто у нас иначе относятся к повелениям богов, чем у вас. Беда в другом…
Он неожиданно примолк, потом уже более страстно и взволновано продолжил.
— Беда в тебе. И во мне! Как только я увидел тебя, ты стала несказанно дорога мне. Ты затмила солнечный свет, ты украсила мой сад. Поверь, я никак не ожидал, что ты будешь так хороша собой, так царственна, так беззаботна, ведь твоему отцу было известно, что ждет тебя в Дамаске. Он не поскупился, он отдал самое лучшее, что у него было, невзирая на то, что всех нас ждет жестокая битва. Я благодарен Мардуку–Закиру–шуми, и не хотел бы выглядеть менее щедрым, чем мой вавилонский друг. Подумай о моем народе, о том, что случится с благоуханным Дамаском, если со мной произойдет беда.
Пауза.
— Поверь, я не молод и знал женщин, успел насладиться ими и обмануться в них. Может, потому что порой бывал нетерпелив. Если ты полагаешь, что в жизни меня всегда ждала удача, и боги всегда были милостивы ко мне, ты ошибаешься. Я пролил много крови в борьбе за трон, и наказанием послужил Ахира, сын моего младшего брата, жену которого я взял в супруги, когда Рамаил получил по заслугам за козни, которые он строил против меня. Я взял ее не зная, что она беременна, и Ахира…
Невеста ослабила хватку, с которой держалась за покрывало – единственную преграду между нею и царем.
— Он твой племянник?
Бен–Хадад кивнул.
— Я был вынужден объявить его своим сыном. Боги прокляли его, и тень проклятья упала на меня. На всех, кто подвластен мне. Конечно, боги не оставили меня. Баал даровал мне победу под Каркаром. Мне удалось разгромить самого Салманасара и его свору…
— Я слышала, – робко вставила Гула, – царь Ассирии объявил, что это он одержал великую победу? Разве нет?..
Бен–Хадад хмыкнул.
— Если бы Салманасар одержал верх, сидел бы я рядом с тобой! Скажем так… мы разошлись с ним вничью, но и это неслыханный успех, ведь я первый, кто сумел усмирить ассирийских разбойников. Вот почему Салманасар не знает покоя. Новая война будет куда страшнее. Мне донесли, что ассирийцы собирают огромное войско.
Затем он продолжил веско, с отбивающей охоту возражать интонацией.
— Что касается формальностей… О том, что произойдет сегодня, знают всего несколько человек. Сегодня утром из твой спальни выйдет Ахира, все с ликованием встретят его. В положенный срок ты родишь ему сына, а мне наследника. Прорицатели указали – боги требуют, чтобы я спас государство. У меня нет выбора, только так я могу заставить окружающих меня иноземных прихвостней принять участие в войне. Нашествие не за горами, так что не позже месяца шабату (январь–февраль) ты должна подарить Дамаску наследника.
