Олег Северюхин - Как изгибали сталь
Внезапно мне показалось, что сзади кто-то идет. Повернувшись, я никого не увидел. Через некоторое время мне снова показалось, что кто-то идет. Повернувшись, я увидел сзади огоньки и сказал отцу, что мы идем совершенно не туда, так как огоньки деревни у нас за спиной.
Отец остановился и начал всматриваться в темноту. Результатом осмотра был громкий хохот и громкий крик на меня и брата о том, что мы разгильдяи, придумываем всякие огоньки, чтобы не идти, хотя до деревни осталось всего триста метров, для этого надо сосчитать до трехсот, и мы будем возле дома дедушки.
Почувствовав твердый наст, отец поставил меня и брата впереди, и практически погнал нас вперед, выкрикивая всякую чушь и матерные слова. Действительно, только мы вышли на пригорок, как открылась деревня, а до ближайшего дома было всего метров сто.
Я хотел побежать, но был остановлен отцом, который сказал, что в гости надо входить все вместе, а не так, кто быстрее добежит, тот и впереди.
Подойдя к ограде, отец буквально перебросил нас через забор и перескочил сам. Подойдя к дому, стал барабанить в окно. Кто-то выглянул в окно и через несколько секунд дверь открылась. Отец затолкал нас в темные сени и вошел сам.
Это не был дом деда. Нас напоили горячим молоком и уложили спать. А отец еще долго сидел с хозяином, дымя сельским самосадом, и разговаривая о разных вещах. Сквозь сон я слышал обрывки разговора:
– Понимаешь, малой волков увидел. Говорит, пап, огоньки сзади, и кто-то за нами идет. И я сам их увидел. Четыре волка. А у меня только перочинный ножик. А ну-ка напугай я ребят или пойди быстрее, сразу обезножат или сил лишатся от большой нагрузки. А возьми их на руки, и я сил лишусь. Бежать, значит, волков спровоцировать. Ну и начал я кричать и материться, чтобы волки голоса слышали и чувствовали, что люди их не боятся, может быть, даже с оружием. Так и до дома дошли. Хорошо, что ты быстро открыл, а то ребята сильно устали.
Утром нам позволили спать столько, сколько нам хотелось. Днем нас хорошо накормили, а хозяин запряг кошевку и довез нас прямо до дедовского дома.
Помню, бабушка наша, все нас гладила по голове, целовала и плакала:
– Ой, соколики вы мои дорогие, да наконец-то к бабушке с дедушкой приехали. Ой, как я заждалась вас, ой да чем вас покормить-то попотчевать.
А отец с дедом так напились самогона, что я ни разу в жизни не видел их такими пьяными.
В 1957 году я пошел в школу. Моя мать умела шить и из старого отцовского костюма сшила мне приличный костюмчик. По одежде первоклассников можно было судить о социальном положении и достатке родителей. О моде тогда вообще не говорилось.
У людей достаточных – дети в гимназической форме, существовавшей до 1917 года: суконная мышиного цвета гимнастерка, перепоясанная ремнем с латунной бляхой с перекрещенными лавровыми (а, может, березовыми) вениками, такого же цвета шаровары навыпуск, черные ботинки. Все это великолепие венчает фуражка военного образца под цвет формы с кокардой в виде двух перекрещенных веников.
Люди попроще – дети в шароварах, вельветовых куртках с обязательным белым воротничком поверх воротника, кепочках-шестиклинках.
Девочки в коричневых фартуках для повседневного ношения или белых фартуках для парадных построений.
До нижнего уровня дотягивали все.
На торжественном вечере, посвященном началу учебного года и проходившем в Доме культуры энергетиков, меня вывели на сцену перед полным зрительным залом и сказали, что я прочитаю стихи о Ленине:
«Жаль, что я родился с опозданием,
Повстречаться с Лениным не смог.
Жаль, что над Разливом утром ранним,
Не видал костра его дымок»
И так пять четверостиший. Волновался сильно. Стихи учил со слуха, повторяя вслед за мамой.
В октябре этого же года запустили первый искусственный спутник Земли. В памяти это не отложилось, но все дети знали, что в космос летали собаки Белка и Стрелка. В нашем понимании они были разумными существами и после полета рассказывали людям, что они видели в космосе. Детская фантазия играла во всю ивановскую.
Начальная школа, может быть, и не запомнилась бы ничем, если бы не обидная несправедливость, дважды проявленная по отношению ко мне.
Один раз меня подозвала преподавательница из соседнего класса и стала ласково уговаривать сказать ей, от кого я услышал слова «ать-два». Сейчас я догадываюсь, какие идиоматические слова русского языка созвучны с этими «ать-два». Мне было сказано, то же было сказано и моим родителям, что я научил этим словам мальчика из района частных домов, примыкавших к старому поселковому кладбищу и исправительно-трудовой колонии. Пожалуй, это они учили нас премудростям русского мата. Тем не менее, в моем понимании слова «ать-два» были бранными, подкрепленные наказанием дома.
После коллективного просмотра фильма «Суворов» я, второклассник, подошел к стыдившему меня учителю и спросил, почему в фильме солдатам постоянно говорят «ать-два». Мне кажется, до преподавателя дошло, чего она добилась своим внушением и что я до сих пор не понимаю, при чем здесь «ать-два». Это очень уважаемый преподаватель, учила она меня географии и в другой школе в старших классах, но при общении со мной ее, по моему представлению, преследовало чувство неловкости. Требовательная и не скупившая на резкости к ученикам, игнорирующим ее предмет, со мной она была более мягкой, хотя и меня надо было бы поругать.
Любое событие в нашей жизни нужно воспринимать как урок, который пригодится в жизни и мне, и вам, прежде чем сделать внушение зависящему от вас маленькому человечку, нужно подумать, а действительно ли этот человек сделал то, за что вы собираетесь его пристыдить или указать на что-то.
Во второй раз, уже в третьем классе, вошедшая классная руководительница с начала урока приказала мне встать, и я стоял весь урок, не понимая в чем дело. Оказалось, что тот же мальчик (доносчик с детства), будучи застигнут во время рассказа о сексе (это слово я употребил, чтобы как-то понятнее довести суть рассказа), сказал, что он это слышал от меня и просто лишь повторяет.
Первый опыт сваливания вины на меня прошел удачно. Хотя классный руководитель в начальной школе – это единственный преподаватель по всем предметам на все четыре года и ему было прекрасно известно о прошлогоднем случае с тем же самым мальчиком, но заявление маленького матершинника снова было принято на веру.
Опять родители, опять наказание. Мать пыталась выяснить, что я рассказывал «деревенскому». Что я ему мог рассказать, если я с ним вообще не общался, так как они держались своей группкой и на контакт с «городскими» и «поселковыми» не шли.
Мать мне поверила. Я человек не мстительный, но по истечении определенного количества лет я с долей юмора напомнил своему первому учителю об этих случаях, чтобы у нее не оставалось обо мне мнения, как о развращенном малолетке.
Можно было и не напоминать об этом, простить, как записано в Божьих заповедях, но после этого разговора у меня исчезло чувство обиды и отложился еще один урок о том, что человек должен защищаться.
Все мы личности и в любом возрасте должны уметь защищаться. От любого, кто бы это ни был. От родителей, от преподавателей, от властей. Человек, не умеющий защищаться, достоин быть только рабом. Для другого он не пригоден.
Всегда я в чем-нибудь виновен
То встал не так, то взгляд не тот,
И не по тем лекалам скроен,
И что душою не урод,
Что не маячу пред глазами
И не пою молитв богам,
Не куплен златом и щенками,
И каждый день я сам с усам
Таких, как я, на свете много,
Мы родились не в этот век,
Там впереди видна дорога
И ждет нас добрый человек.
Нас разбросало злое время
По полкам лет, ларям эпох,
И мне досталось чудо-племя,
Где каждый есть и царь, и бог.
Но я молчу про то, что знаю,
В молчанье скрыт огромный смысл,
Налью себе стаканчик чаю
И усмирю свой страстный пыл
К этому времени относится и осознанное соприкосновение с миром открытым и с миром закрытым. Я имею в виду криминал. Взрослые старались держать нас в неведении о тех происшествиях, что происходят под покровом ночи и о которых иногда пишут в газетах. Все это приходило к нам в рассказах обыкновенных вербовщиков от преступного мира. Они собирали пацанов около кинотеатров, гладили по головам, обещали защиту от всех хулиганов, рассказывали про злых «мусоров» (мы раньше думали, что это дворники) и благородных ворах, которые во сто раз умнее и хитрее любого «мента» (?) и которых ни за что, ни про что садили в тюрьму. Рассказывали про Лёньку Пантелеева, который представлялся нам как «Николка-паровоз» из одноименного фильма или как Леня Голиков – герой-партизан неполных двенадцати лет, о нем и песню пели: «Орленок, орленок, взлети выше солнца…». Немало ребят поддавались на интересные байки, которые не прочитаешь ни в одной книге, и связывали свою жизнь с нарушением закона, иногда вырываясь оттуда сильно поломанными жизнью.
