Николай Садкович - Повесть о ясном Стахоре
– Не руш! Не руш! – взревели пришедшие в себя сторонники Ёнаса и бросились к хлопцу.
– Отодрать ему уши!
Возле хлопца появился рослый мужчина, а за ним красавица Неринга.
– Пошто остановил?
– Не твоя справа! Ты не содруг!
Добежавшие уже замахнулись кулаками.
– Простите, браты! – остановил их незнакомый мужчина, взяв в руку гулу и заслоняя собой хлопца.
– Не знал он, что трогать нельзя… а дивно, – что за гула с песней…
– Мало что дивно, игре не мешай!
– Может, она еще бы катилась!
– Откуда взялся? Кто такой?
Мужчина блеснул большими зеленоватыми глазами, весело ответил:
– Я из тех ворот, откуль весь народ, зовусь Саввой, а хлопец – сын мой, Стах – панам всем на страх!
Это понравилось. Рассерженные спорщики заулыбались.
– Что за люди? – спросил у Неринги подошедший Ёнас.
– Хорошие, – ответила красавица по-литовски, – пришли к нам из Руси.
– Из Руси… – в толпе зашептались, с любопытством разглядывая незнакомцев.
Ёнас протянул руку к своей гуле, но Савва не отдал ее.
– Погоди, – сказал он, рассматривая ядро с просверленными в нем косыми дырками, внутри которых еще дребезжали тонкие железные листики.
– Стало, из-за этих штук она песни поет? Ловко удумал.
Ёнас, довольный успехами своей выдумки, но, видать, не желая открывать тайны сделанного, снова протянул руку и хотел силой забрать гулу. Савва снова не уступил ему. Перехватил руку кузнеца и негромко спросил:
– А еще каки хитрости смастерить мог бы?
– Каки тебе хитрости? – не понял кузнец.
Савва оглянулся, сказал громко, так, чтоб все слышали:
– Сын у меня подрастает… Надо бы забавку ему, сабельку, что ли… Не ровен час, пригодится. Ковалей у вас много, собрались бы толокой…
– Он! – прошептал чернобородый Михалка.
– Тот, что пришел с русского боку…
– Он! – согласились другие, обступая Савву и Стахора.
До темной ночи пели молоты в кузнице Ёнаса. Далеко разносился дружный их перезвон. Люди уже спать полегли, а в кузнице все не затихало.
– Видно, Ёнас разбогатеть захотел, дня ему мало, – ворчали соседи, не успевшие допытаться о том, что Ёнас задумал.
А Ёнасу не богатства нужны. Нужна ему сила, которая оторвала бы душу от вечной тоски или толкнула на путь, что ведет к далекой маре его. Ёнас хотел счастья себе и другим. Сегодня ему показалось, будто счастье это лежит недалеко и веселый пришелец Савва знает, как найти его. Только на жалей силы, кузнец. Сегодня Ёнас был счастлив и не жалел ни своей, ни силы товарищей.
Василек и чернобородый Михалка помогали литовцу. Под их молотами пела тяжелая наковальня. Стахор качал меха, раздувая невысокое пламя горна, и глядел, как свершалось преображение. Бесформенный кусок раскаленного железа, выхваченный длинными клещами из горна, описав огненную дугу в полутьме кузницы, падал на гладкую поверхность наковальни и сразу, с трех сторон, на него обрушивались удары.
Тяжелый, глухой удар Михалки, за ним такой же огненно-рыжего Василька и частая, звонкая дробь Ёнаса. Железо упруго сжималось и нехотя вытягивалось, принимая грубые очертания.
Ёнас ловко поворачивал его, подставляя то один, то другой бок под удары, успевая между двумя тяжелыми молотами построчить своим коротким и легким, словно подсказывая, где теперь надобно бить.
– Тут, тут, тут… Тут, тут, тут…
– Ах-га! Мы тут! – отвечали могучие ковали.
Железо сдавалось. Вот оно становилось похожим на небольшой лист лопуха, потом на осенний, желтый лист ясеня…
– Тут, тут, тут… – торопил молоток Ёнаса.
– Ах-га! – отвечал ему чернобородый Михалка. – Тут мы!
Лист ясеня, угасая, превращался в острый наконечник копья.
Тогда Ёнас, быстро остукав его со всех сторон, бросал в стоящую рядом бочку с водой. С шипеньем и бульканьем из бочки вырывался клуб белого пара. Кузнецы, опершись на молоты, молча глядели, как Ёнас медленно и осторожно поворачивал в воде остывающее железо.
Потом он вынимал из бочки наконечник боевого копья, подносил ближе к огню, некоторое время смотрел, как падали капли с мокрого острия, и, одобрительно кивнув головой, бросал только что рожденную вещь за дверь.
– Получай, браток!
Савва подбирал наконечник и уносил к толстым вербам. Там он со стариком ладил деревянные рукоятки.
И снова кузнецы поднимали молоты. Снова огненной дугой пролетало во тьме кузницы раскаленное железо от горна к наковальне.
– Ах-га! Ах-га!
– Тут, тут, тут…
Сквозь открытую дверь Стахор видел темное небо в густых, мерцающих звездах… Казалось, сейчас не было ничего, только звезды вверху и полуголые богатыри в багряном свете горна, бьющие огромными молотами по раскаленному железу.
– Ах-га! Мы тут!
От наковальни взлетали золотисто-огненные светлячки. Если прищурить глаза, то на мгновение станет так, будто с далекого неба в кузницу падают звезды, а добрые ковали хватают их длинными клещами. Кладут на наковальню и куют из них пики и рогатины. Эти пики, оружие бедных людей, у которых хотят отнять плуг, сделанный Ёнасом, что сам пашет поле…
…Но никто не может победить бедных людей, взявших оружие, потому что это небесные звезды и кто однажды достал их, тот всегда будет самым сильным на свете.
…а плуг, движимый неведомой силой, уходит все дальше и дальше, через леса и болота, оставляя за собой широкую борозду черной земли. Стахор радуется этому, он счастлив, что все так хорошо получилось, и радуется, глядя на него, красивая Неринга.
А кузнец Ёнас смеется и показывает пальцем на черную борозду.
– Тут, тут, тут…
– Тут и уснул, – говорит Ёнас, нагибаясь к Стахору, присевшему возле горна, – вот так кальвис – галюнас…
– Сморили хлопца, – по-отцовски заботливо говорит чернобородый Михалка, – отнеси его, Василек, на сеновал, да и нам пора отдохнуть.
Когда Стахор открыл глаза, он долго лежал, прислушиваясь к тишине, не понимая, где он находится.
Исчезла кузница, не слышно дружного перезвона молотков. Только в щель высокой соломенной крыши глядела с далекого неба одинокая звездочка. Духмяный запах луговых трав теплыми волнами окружал его и сладко щекотал ноздри.
В темном углу, словно нехотя, протрещал кузнечик.
– Цвир-цвир… цвир-цр-р…
И смолк.
Стахор не помнил, как очутился здесь. Где отец, где кузнецы? Он приподнялся и, скользнув вниз по шуршащему сену, заглянул в щель прикрытых широких ворот сарая.
Привыкший к постоянной настороженности, Стахор не сразу вышел во двор.
Только различив знакомые толстые вербы и за ними кузницу, он тихонько приоткрыл скрипнувшие ворота.
Где-то, видно, за хутором, пролаяла собака, гулко звякнула железными путами лошадь. Ее темный силуэт расплывался в тумане, поднимавшемся с низкого лужка возле ручья.
Стахор зябко пожал плечами и только хотел направиться к кузнице поискать отца, как услышал его негромкий смех.
Мальчик быстро шагнул за угол и остановился.
В бледном свете луны, пробивавшемся сквозь легкую пелену тумана, у межи, он увидел сидящего на траве отца и возле него женщину.
Стахор не различил ее лица и не мог понять, кто это. Он только видел белую сорочку с широкими рукавами, темный лиф и распущенную длинную косу. Отец перебирал волосы рукой и тихо смеялся.
Стахор решил окликнуть его, но широкие белые рукава женщины всплыли вверх к приподнявшемуся Савве и кольцом сомкнулись вокруг…
Мальчик прошептал:
– Тата…
Но Савва не мог услышать его. Савва был счастлив…
Стахор попятился, отошел за угол, юркнул в ворота сарая, взобрался на сено и зарылся в него, притворившись спящим.
Год одиннадцатый
Убогому подать – от бога благодать!
Еще только первый раз ударили в церковные колокола, и городские жители еще не выходили из домов, а на площади уже появились нищие. Они входили небольшими группами, поодиночке и по двое с поводырями-подростками. Усаживались в два ряда вдоль деревянного настила, ведущего к небольшой замковой церкви, соблюдая свой, видно давно установленный, строгий порядок. Не слышно было ни споров, ни ругани, ни даже громкого разговора. Молча и неторопливо жабраки ставили рядом с собой глиняные чашки или клали вниз дном войлочную шапку-магерку, развязывали закутанные в старые хустки лиры и цимбалы, тихо трогали струны и, перекрестясь, готовились принимать подаяние…
Остановимся хоть на малое время, чтобы еще раз сказать доброе слово о тех, кто пленял своими песнями-сказами в юные годы великого Скорину, быть может, от них взявшего близкую посполитым простоту и ясность словотворения, кто в забытые дни восстаний на Белой Руси, в часы побед и поражений «мужицкого князя» Михайлы Глинского шел, не сгибаясь, вместе с обреченными ратниками крестьянского войска, кто с малых лет научал Стахора Митковича отличать зло от добра и хранить справедливость. О жабраках, лирниках, о старцах слепых…
