Иосиф Опатошу - Последний в семье
— С чего вдруг?
— Что-то не так, Сорка? Что ты улеглась среди бела дня? Скажи, что случилось?
— Ничего не случилось, Брайна, — Сорка растерянно улыбнулась, обняла старуху, стала целовать ее и почувствовала комок в горле.
— Тогда сядь в тени!
Сорка слезла с качелей, потянулась и принялась тереть глаза.
Старая Брайна сразу же поняла: с девушкой что-то неладно. Обняв ее по-матерински, она усадила Сорку на скамью под окном, села рядом и положила ее голову себе на плечо:
— Теперь, доченька, расскажи мне.
— Что тебе рассказать? — Сорка открыла глаза.
— Мне кажется… ты должна быть счастлива. Ты молода, красива, к тому же у тебя будет хороший жених, что ты морщишься? В самом деле, скажи. — Брайна ласково взглянула на Сорку. — Тебе чем-то не нравится Борех? Ты же знаешь, если не захочешь, тебя никто не заставит! Пойми же, доченька, сшитое можно распороть! Но мне кажется, что лучшего жениха, чем Борех, и желать нельзя! Давай не будем обманывать себя, в чем дело? Тебе не нравится его семья? Он же твой кузен! Грешишь ты, Сорка, грешишь… шелковый мальчик, с приятным лицом, на нем покоится божественное присутствие. А главное — говорят, он лучший жених в синагоге… Ты еще молода, тебе в голову лезут всякие глупости, поверь мне, я тоже была молода, после свадьбы начинаешь понимать, что не все то золото, что блестит! Главное — ядрышко, а скорлупа очистится! Грешишь ты, Сорка, грешишь… Ну что я расселась, пойду взгляну на коров.
Сорка все это время растерянно улыбалась, удивляясь, что Брайна говорит с ней, как со взрослой. Сорка стеснялась смотреть ей в глаза и, когда осталась одна, не могла понять, почему не сказала Брайне, что из сватовства ничего не выйдет и чтобы они перестали морочить ей голову с Борехом.
Тишина вокруг раздражала Сорку. Она не знала, куда себя деть, и чувствовала свою ненужность. Ей не хотелось всю жизнь прозябать в этом доме. Сорка надеялась, что кто-нибудь придет, должен прийти и силой вызволить ее отсюда. Она закусила губу, ей захотелось поджечь стог сухого сена, стоявший посреди двора. Хоть будет пылать! Усталая, она сидела на скамейке и смотрела на лес. Лес плел свои легенды, и чем туманнее они получались, чем больше повествовали о невероятных геройствах, возможных только во сне, тем спокойнее становилось на душе у Сорки.
Дремучие леса, седой прихрамывающий лесоруб и даже Брайна — все могли рассказать о бледной черноглазой Рохл, которая, как магнит, притянула к себе Соркиного отца.
Сорка встала, сердясь на отсутствие гостей, переживая, что отец хочет выбрать ей жениха, и ненавидя Бореха. Она вошла в дом, в одну комнату, потом в другую и остановилась у громоздкого книжного шкафа. Сто раз перечитав названия на корешках, Сорка вытащила «Короля холопов»[14] и долистала до места, где Эстер одна ждет ночью царя. Сердце юной Сорки забилось быстрее, она вздрогнула, будто ею вдруг овладела какая-то мысль, тихо прокралась в комнату Брайны, а затем на цыпочках вышла с молитвенником «Корбн-минхе»[15] в руке.
Сорка спряталась в сарае на свежем сене и начала читать «Мааян тагор»[16]. При малейшем шорохе она прятала молитвенник в сено и делала вид, что читает «Короля холопов». Сорка прислушивалась, понимала, что совершает грех, что девушке не положено читать такие книги, что это мерзко и вовсе непонятно, как это попало в молитвенник, и все же продолжала читать. Она проглатывала страницу за страницей, чувствуя, как погружается в свежее сено, как впитывает его запах, а мягкая сухая трава обволакивает ее, целует в щеку, подбирается к шее, словно кончиками пальцев, обжигает, разрастается, охватывает все тело, а запах висит перед глазами, как пар, разливается по мышцам и наполняет каждый нерв. У Сорки в голове помутилось, она больше не понимала, что читает, машинально повторяя слова, и решила, что никогда не станет невестой Бореха.
Сорка спохватилась, когда прочитала страницу, не поняв ни слова. Она начала с начала, но снова отвлеклась и потеряла нить рассказа. Сорка увидела, как Кроненберг спускается к ней по веревке, надевает на нее мужскую одежду, и они вместе исчезают. Они проводят в пути ночь, день, еще одну ночь и въезжают в чащу леса. Кроненберг выкапывает сундук из-под старого дуба, вынимает голубое колечко, вырывает перо из птичьей головы, а Сорка сидит верхом на черном коне. Двенадцать стройных юношей бегут за ней следом, поддерживая шлейф ее платья, сотканный из воды, а русалки, наряженные в мягкие облака, шествуют впереди, неся длинные рога и шали. Деревья расступаются, лес шумит, Висла рассекается, Ванда выходит навстречу Сорке и вводит ее во дворец.
Глава 7
Соркина помолвка и годовщина смерти реб Менделе
Печь, занимавшая больше половины кухни, горела, отбрасывая красные блики, а взбудораженная Брайна постоянно добавляла поленья к горящим головешкам и подкладывала кусочки коры под стоявший в углу треножник, на котором с ворчаньем кипел горшочек с гусятиной.
Брайна мешала крупник, то и дело отодвигая заслонку печи и добавляя полено, и наблюдала, как жарятся гуси. Она истово просила Бога, чтобы все удалось, и постоянно выглядывала из окна, ожидая приезда Мордхе. Ей хотелось, чтобы тот привез как можно больше хасидов. Разве это пустяк? Соркина помолвка и годовщина смерти реб Менделе!
Сорка сидела у окна над открытой книгой, собирала на нитку кораллы и смотрела на покрытые снегом, будто растрепанной ватой, деревья.
— Кораллы не убегут, завтра доделаешь, — обратилась Брайна к Сорке. — Давай лучше накрывай на стол, они ведь скоро приедут.
— Ты же говорила, что Марьяна накроет? — Сорка завернулась в шелковую турецкую шаль.
— Эта негодяйка пока не пришла! Наверное, опять поругалась с Вацеком. Такой мир в семье только гоям пожелать! Ну что сидишь? Давай шевелись!
— Уже иду. — Сорка принялась листать книгу.
— Не надоело читать целый день? Ты же портишь себе глаза! Уж сегодня-то могла бы взять еврейскую книжку, а не забивать себе голову чем попало!
— Так что же он не привозит новых книг, наш книгоноша? Старые я уже знаю наизусть, — оправдывалась Сорка.
— Ты думаешь только о сказках, а псалмы бы тебе вовсе не повредили, — сказала Брайна.
— Начинается!
Брайна сняла горшок с гусятиной, поставила его на пол и стала перекладывать жир в глиняную миску
— Жир еще кипит? — спросила Сорка.
— Он кипит так же долго, как вдовец оплакивает умершую жену, — улыбнулась Брайна и поставила горшок обратно на треножник.
Марьяна вошла в кухню, потирая руки, подышала на них и стала греться у горячей печи.
— Мой старик отправил меня сюда, я вам нужна? Ох, и мороз сегодня!
— Очень холодно? — спросила Сорка. — Я сегодня еще не была на улице.
— Ты еще спрашиваешь! Мороз кусается, как бешеная собака!
— Легкой им дороги! — вздохнула Брайна. — Слушай, Марьяна, приберись в столовой и расставь столы, хорошо?
— Хорошо!
Брайна налила настойку, разломила пирог напополам и хлопнула Марьяну по плечу:
— Сначала попробуй мою выпечку.
Марьяна набила полный рот, отряхнула руки от крошек и после каждого укуса встряхивала пирог, сыпля крошки в рот.
— Теперь за работу, — сказала Марьяна с покорной улыбкой, облизнулась, вытерла руки передником и пошла в столовую.
Сорка сняла со стены зеркало, прислонила его к горшку, зачесала волосы гладко на пробор, уложила косу вокруг головы и обернулась к Брайне:
— Как я теперь выгляжу? Что скажешь, Брайна?
— Спроси что-нибудь полегче! — вздохнула Брайна и продолжила перекладывать жир в глиняную миску.
— Знаешь, Сорка, эти гуси — просто удача, — сказала Брайна. — У нас будет, чтоб не сглазить, целая миска смальца. Хорошо бы и на Пасху купить не хуже! Сейчас, конечно, все не то! Где это слыхано, чтобы в приличном доме еще не было смальца на Пасху? Ведь Пурим на носу! У людей, как я знаю, смалец на Пасху готовят с Хануки. Когда бабушка Ривкеле, долгих нам лет жизни, чистая душа, запасала смалец на Хануку, у нас, у детей, был настоящий праздник. Как сейчас помню. — Брайна довольно подбоченилась. — Моя бабушка, небольшого росточка, стояла на высоком стуле, мешала смалец и рассказывала нам, своим внукам, о бедной еврейке, праведнице, как та снимала жир, а из трубы показалась маленькая беленькая ручка. И сколько бы еврейка ни опорожняла миску, она вновь наполнялась до краев. И что ты думаешь? Бабушка, пусть ее ожидает светлый рай, рассказывала эту историю так, что мы, дети, вдруг увидели маленькую беленькую ручку, как у годовалого ребенка! Вот шуму-то было! Бабушка заплясала от радости, захлопала в ладоши, а мы подпевали:
Рученька, рученька, вдоволь смальца дай!
Рученька, рученька льется через край!
И что ты думаешь? Пяти польских фунтов смальца хватало на семь-восемь дней. Это правда, как то, что я еврейка!
