Евгения Демина - Хозяйка мельницы
Баюс кивнул и прильнул к уху Ольгерда.
Княжна сама спустилась с ними, не боясь оступиться. Захлопнула крышку, зажгла осторожно лучину и села на ступеньку. Баюс взял у неё комок воска, вылепил человечка. Рогнеда подняла щипцы повыше, чтоб воск не растаял.
Баюс провёл по волосам, посмотрел на Хильдико, на Ольгерда — и выдернул у него из волос заколку.
— Так воров узнают. Мы знаем, кто нас ограбил, пусть и другие знают. Куда клеймо ставим?
Рогнеда указала кукле между ног.
— Ну нет, пусть лучше сразу видно будет.
— Что думать-то? В глаз, как всегда, — прозвучал из темноты голос Хильдегарде.
— В глаз так в глаз, — балт повозил руками по земляному полу, натёр чёрной крошкой заколку, фигурку.
— Земля, перелай всё тому, кто на тебе сегодня медвежьи следы оставил, кто по тебе чужую невесту вёл. Передай всё Драгомиру.
Бронзовая пластинка вошла в головку куклы там, где должен находиться правый глаз.
Баюс наговорил на фигурку.
Снял с пояса кожаный кошель, спрятал туда заклятие:
— Зарою у дороги. Выпускай, хозяйка.
Выбрались на свет, Рогнеда села за прялку.
— Что-то вы клинки свои точить не торопитесь.
— Да вот тебе хочу помочь.
— Веретено ли длинное?
— Под твой пряслень[59] подойдёт.
— А тебе что, тоже попрясть припёрло?
— И ему тоже.
— Что, сам не скажет?
— Он по-вашему не понимает.
— А я по-вашему.
— По-нашему — по-которому? Он ятвяг, я поморянин.
— А у ятвяг с поморянами снасти другие?
Рогнеда сняла неначатую кудель.
— Камешек свой не забудьте.
— Наши камешки всегда при нас.
— Сеновал пустой пока. Давайте за амбары.
Хильдико посмотрела им вслед и поправила жемчуг.
XЗря печалилась Рогнеда: не пропало угощение. Со свадебного стола пошло на тризну. А игрища на Соже будут.
Долго спорили: идти пешими или конными. Боялись, изведут последних. Радимичи кобыл подрали много, чтобы потомства не родилось. Из жеребцов один Ворон живой, его бы поберечь. Да меринов десятка два осталось, если их потеряют — замены не скоро ждать. Потому решили: оставить в загоне. Челядь присмотрит. Корма достанет, травы засухой не побиты. Хоть стояла сушь от Перунова дня,[60] по всему видно — до Рожаниц[61] не продержится, а подземные ключи обильны.
Обоз не пригодится — он в полевье хорош, в голой степи — стоянку огородить. За полянские земли хаживали, местных конников на зуб пробовали, но про то другая песня, не сейчас её поминать. Плот связать на месте можно будет — оружие погрузить. За лето реки исхудали, опали — змеиная шкура, пустая внутри. Сбросил её змей, уполз на полночь,[62] где попрохладней, потёк вспять — и реки обмелели.
Аскольд порадовался, что сон ему вовремя подсказал оставить ладью в надёжном месте. Славяне пойдут по берегу, только дважды через реку переправятся, варяги — по Припяти и Днепру. Припять — река неширокая, взяли её волки вплавь, со щитами на спине, копьями, колчанами и саблями — в зубах.
На Днепре варяги позвали по второму человеку на вёсла — со своим оружием, не больше: много драккар не потянет. Светан запрыгнул на борт первым: силы перед боем поберечь. За ним потянулись отец, Лют, Хорь и другие кто постарше. Остальные, по уговору, сделали плот в два наката, сложили на него доспех и прицепили к корме на пеньку — пять воровин[63] скрутили. И со спокойным сердцем плюхнулись в воду.
Получилось так, что расселись на вёслах не по-людски. Слева — Аскольдов отряд, справа — древлянские бойники. И каждый — кто во что горазд. Привыкли славяне грести широко, расправлять вольно крылья, но свейский змей парить не умел. Мало того, что доски скрипят и топорщатся, будто он задыхается, да настил чешуёй отваливается: говорят, так воду проще вычерпывать, если ладья нахлебалась — так и вёслам не развернуться. Зацепились вёсла.[64]
— Сказали тебе, короче греби, — напустился Светозар на Ждана, сидевшего за ним. — Размахался тут.
— Виноват я, что у тебя руки криво растут? Привык саблей направо-налево.
— Чего?
— Того. Мне лучше знать. Я сызмальства на перевозе робил, пока к вам не подался.
Княжич оставил весло отцу, Ждан по привычке хотел выдернуть из уключины, задел за третье. Драккар завернуло вправо.
— Счас в реку обоих скину! — Ростислав топнул, планка скосилась, и он сам чуть не свалился под скамью.
— Оглоблю свою поднимите, — сказали сзади Лют и Гордей. Третье весло было их. — Косы, что ль, заплетаете.
— А вы не видите, им некогда? — откликнулся князь. — Мне, старику, одному веслом ворочать, а у них кулачный бой… Сядь что ли!
С других скамеек пришли разнимать. Свеи не выдержали:
— Уже назад поворачиваете? Утопите свой плот к воронам. Оружие там ваше, между прочим.
— Да уж, чем ссориться, лучше бы спели, и дело бы дружней пошло, — сказал кто-то с носа.
— Только не те, ясские, которые от прадеда Роскина. Протяжные больно, совсем запутаемся. Быстрое что-нибудь.
Славяне приободрились. Солнце радостно встряхнуло головой, засамоцветилась вода, заскакали буруны у киля. И даже вёсла всплёскивали слаженно под «За весною лето, за ветрами ветры, заплету их в водограй по-над зиркой светлой».[65]
Лето отозвалось на своё имя и ласкалось к кораблю. Мрачнели только варяги. Ингвар тихонько завыл.
— Конец-то будет? — спросил Торстейн.
— Должен, — на миг отвлёкся Ростислав и снова спрятался в разноголосье.
У берега замелькали лощёные спины.
Драккар заносило влево.
— Плот-то, может, отвязать? — раздался голос из-под борта. — При одних зубах ведь останемся.
— Не надо, — конунг снял с борта алый щит, взял своего Сеятеля и вышел к затылку дракона. — Тихо все! Грести по моим ударам. Молча.
Видел он такое — то ли у ромеев, то ли у других южан.
Воины присмирели. Эрик с гордостью посмотрел на воспитанника. В полной тишине застучал меч по туровой коже — и вёсла по воде. Ладья пошла ровно. Правда, Асмунду, который был в паре с Аскольдом, пришлось теперь работать за двоих, но на силу он не жаловался.
На берегу младшие Ростиславичи выливали из сапог воду.
Берег встретил широкой поймой, заросшей багуном[66] и клюквой. На тальнике засохла ряска. Видно, весной в устье Сожа хозяйничал болотник.
Драккар освободился от мачты. В другую погоду его перевернули бы килем кверху и насадили на брёвна разобранного плота — навесом от дождя. Сейчас побоялись, что рассохнется. На бок всё-таки уложили — проверить еловую прошву.[67] Потом Фреки объяснял древлянам, что колоду, на которой держится мачта, называют «старухой», а для руля — «бородавкой».
Кто выслеживал зайца, кто ушёл поглубже в лес — за птицей и за хворостом. Аскольд и Варди, по пояс в воде, глушили лапами рыбу.
Присел на корточки Владислав, достал из-за пазухи лепёшки: совсем забыл про них. Под шкурой не размокли. Одну опустил в Днепр: много он сегодня натерпелся. Пропустил — и то спасибо.
Аскольд собрал добычу в ивовое тенёто и поднял голову:
— Владко? Печево-то откуда? Сёстры в дорогу собрали?
— Ага, сестра. Твоя, — Булгарин подошёл зачерпнуть воды: любимый котелок он не забыл.
Аскольд зачем-то отвернулся.
— Чего? — обиделся Владко.
— Ничего. Ешь.
Владко принюхался.
— Нет уж, скажи.
— Что говорить? Откуси — сам поймёшь.
Откусил. Проглотил.
— Обычная лепёшка.
Аскольд нахмурился.
— Дай-ка попробовать… Она что, готовить научилась?
— А что — не умела?
— Не очень. У нас родители умерли, ей одиннадцать лет было. Хотели к тётке на воспитание. К отцовой сестре. Хильдико руками и ногами за косяк: «Не отдавай! Не поеду, не хочу!». А когда она плачет, мне самому плохо — так уж она ворожит. Тётка вокруг нас походила, носы нам поутирала — так и уехала. Мы остались: я с дружиной, и сестра всё время рядом вертится. У Эрика дочери — научили её чему-то. Прясть-вышивать умеет, но не особенно любит. А тут, видно, сёстры ваши постарались, хоть хозяйку из неё сделают.
— Кто ж её теперь замуж возьмёт? — притворно вздохнул Братислав и подмигнул брату.
— Кто там хворост собирал? — крикнул Варди. Брызги на соломенных косах были как роса на стоге. — Пожарить хватит? Или сырую есть?
На берегу разводили руками: или готовить, или ночью греться. Валежника, как назло мало, ветки рубить не велят — ни кусты, ни деревья. Всё шумят: «Уйди! Уйди!». Врагов чуют. Комары вообще изверги. Даже в такую жару.
— Не замёрзнем, — буркнул Братин. — А поесть горячего охота.
— Пока готовим, обсохнем, — подхватил Светан. — Клюкву варить хочешь?
