Кэтлин Кент - Дочь колдуньи
Кроме того, у дяди был большой чалый мерин, которого использовали только для езды верхом. Дядя говорил, что животное слишком хорошей породы, чтобы запрягать его в повозку. В обязанности Генри входило чистить и смазывать маслом отцовское седло. Однажды он показал мне место прямо под передней лукой седла, где виднелись насечки, сделанные острым ножом. Их было не менее полудюжины. Шепотом Генри поведал мне, что насечки означают число индейцев, которых отец убил собственными руками во время войны короля Филиппа. Он погладил небольшие выемки на коже седла и хвастливо сообщил:
— Когда-нибудь это седло станет моим, и мне еще не будет двадцати, когда на передней луке появится еще дюжина насечек.
Я сощурила глаза и стала гадать, как он убьет такое количество людей, не отличаясь ни особенной силой, ни чрезмерной храбростью. Возможно, как в случае со мной и Ханной, он станет нападать на них из засады.
Всякий раз, заходя в амбар, дядя приносил какое-нибудь угощение — сушеных яблок или горсть кукурузных зерен — для своего дорогого мерина Буцефала. Так звали любимого боевого коня греческого царя Александра. Конь этот был как из Апокалипсиса, ибо куда поворачивал конь, туда направлялись и войска Александра, неся с собой огонь войны. Имя же означало «голова вола», что было довольно смешно, так как голова у нашего мерина была маленькая и аккуратная. Дядя грозил мне пальцем и говорил:
— Одно дело — значение слова, а другое — его дух. Я назвал его Буцефалом, потому что вижу в нем храбреца. Видишь ли, Сара, я смотрю на мир и называю вещи так, как мне хотелось бы их видеть, а не так, как их представляют себе некоторые зануды.
— Значит, мне следует теперь называть тебя Александром, дядя? — лукаво спрашивала я.
Он смеялся, но было видно, что идея пришлась ему по душе. Я тогда еще не знала, что Александра отравили его собственные воины.
Обычно по вечерам мы с Маргарет часами сидели рядышком и занимались починкой зимней одежды. Ханна играла с шерстью или обрывками ниток, слишком короткими, чтобы пустить их в дело. У Маргарет были проворные руки, и иногда я делала вид, будто пропустила петлю или не могу найти стежок на ткани, чтобы она положила свои руки на мои, неуклюжие, и направила их куда нужно. Она никогда не указывала мне на ошибки, но всегда хвалила за прилежание. Мы сидели так, склонив голову, и, незаметно шевеля губами, делились своими секретами. Нам казалось, что никто ничего не замечает. Но однажды тетушка меня удивила.
— Сколько раз, когда мы были маленькими, — сказала она, — мы с твоей мамой сидели вот так же, как и вы с Маргарет, и делились шепотом своими секретами и надеждами. — Она нетерпеливо дернула за нитку, запутавшуюся в складках рубашки Генри и улыбнулась. — Моя сестра обладала поразительным терпением и могла распутать узел размером с изюминку.
Я не сразу поняла, кого она имеет в виду, поскольку знала, что у нее только одна сестра — моя мать. Трудно было представить себе, что послушная швея, о которой рассказывала тетя, и женщина, способная видеть боковым зрением мои проказы за двести шагов, один и тот же человек.
Без всякой задней мысли я спросила:
— Тетя, почему вы никогда к нам не приезжаете?
Улыбка застыла на ее лице, а Маргарет предупреждающе наступила мне на ногу. Тетя позвала Генри, чтобы тот подошел и надел починенную рубашку. Парень сидел у очага, укутавшись в одеяло, и дрожал от холода. Помогая ему надеть рубашку, тетя тихо сказала:
— Могу только сказать, что разногласия возникли не между мной и твоей матерью. Я ее люблю и хотела бы видеться с ней чаще.
Когда наступили сумерки, я пошла вслед за Генри в амбар и спросила его, что произошло между нашими семьями. Он сложил руки на груди и презрительно хмыкнул:
— Твой отец считает, что мой отец обманом лишил его какой-то земли. Но это ложь, и я готов вышибить мозги любому, кто скажет, что это так.
Несмотря на то что мой отец был замкнут, суров и холоден, я не допускала и мысли, что он может говорить неправду. В словах Генри прозвучал вызов моему отцу, которому суждено было остаться без ответа долгие месяцы. Я покачала головой и спросила:
— А при чем тут твоя мама и моя?
— Муж и жена — одна сатана, — раздраженно ответил Генри. Он сказал это с большой важностью, но было видно, что он повторяет чужие слова. — Моя мама во всем слушается отца, а твоя нет. Потому что она заносчивая и распущенная.
Он не ожидал, что я толкну его изо всех сил и он полетит прямо в стойло. Генри не был крепким, но был выше меня на голову и гибким. Одно дело, когда я не очень хорошо думала о своих домашних, и совсем другое, когда о них плохо говорил кузен. Я ушла, а он остался с открытым от удивления ртом. Мне вслед понеслись ругательства. Потом, когда он пришел на ужин, я незаметно подбросила ему в тушеное мясо куриного помета.
Мы с Маргарет любили рассказывать друг другу скандальные истории. Всякий раз, когда тетя заставала нас за этим занятием, она мягко напоминала, что сплетничать — это грех. Поэтому мы соблюдали осторожность. Поскольку Маргарет была старше меня на два года и более опытной, ее секреты были интереснее моих. Оказывается, она знала много предосудительного о своих соседях, но самым интересным для меня было ее знакомство с невидимым миром. Она умела отличить ведьму по отметинам на теле. Родинки или бородавки — это не что иное, как «ведьмины сосцы», посредством которых ведьмы кормят демонов. Ведьма не может произнести «Отче наш» без запинки. Если ведьму бросить в воду, она не утонет, а будет держаться на поверхности, так как вода не потерпит столь ужасного загрязнения своей чистой природы. И поскольку сама я пошла бы ко дну как топор, если бы меня бросили в воду, то я не сомневалась в правоте кузины. Когда я ее спросила, как она обо всем этом узнала, она сказала, что отец, как человек ученый, просветил ее на этот счет, ибо если есть на свете женщины, то, значит, есть и ведьмы.
— Кроме того, — сказала она, и ее глаза потемнели, — я чувствую, как они летают над крышей дома в полнолуние, когда растет цветок ястребинка.
Я удивилась, неужели в Биллерике до сих пор есть ведьмы. Она наклонилась ко мне и сказала:
— Даже не сомневайся.
Я в свою очередь рассказывала ей то немногое, что слышала на рынке или на улице, и если я чуть-чуть преувеличивала, то только чтобы добавить остроты своим рассказам. Так гвоздику добавляют к мясу. Мне не хотелось, чтобы кузина считала меня несведущим ребенком. Впервые в жизни я делилась секретами с другой девочкой, и впервые кто-то доверял свои секреты мне. Пройдет много лет, прежде чем я узнаю, что женщины проявляют свою истинную сущность совсем по-другому.
Когда женщины делятся секретами, они связывают себя друг с другом, так как это свидетельствует о соучастии и доверии. Хранить тайну — значит быть надежной подругой и даже в определенном смысле противопоставлять себя другим. Женщине свойственно прятать секреты в глубине своего сердца, пока не настанет черед их выдать. Не так ли устроено и женское тело? У женщины внутри есть укромное место, темное и загадочное, где в безопасности растет ребенок, пока ему не придет время появиться на свет. Секреты во многом схожи с рождением человека. Одни появляются на свет легко, другие приходится вырывать силой, если тело сопротивляется.
В конце января снегопад прекратился, и казалось, даже сам воздух застыл вокруг нас. Сугробы превратились в ледяные крепости, а ручей промерз насквозь так, что нам приходилось вырубать куски льда и использовать талую воду для умывания и приготовления пищи. Скот держали взаперти из-за опасения причинить ему увечья, и животные стали беспокойными. Однажды рано утром мы с Маргарет пришли кормить вола и корову, и они чуть нас не затоптали копытами. Буцефал раскачивался из стороны в сторону в своем стойле, тряс головой и закатывал глаза. Чтобы его успокоить, я принесла яблоко из погреба и, подойдя ближе, увидела, что в соломе, съежившись от холода, сидит человек.
Я стояла какое-то время молча, а мужчина, закутанный в плащи и шали, смотрел на меня с испугом. Это был молодой человек с красным от холода лицом. Кожа под глазами казалась обожженной, а в глазах стояли слезы, как при лихорадке. Мне вспомнилось покрасневшее лицо брата, когда тот заболел. Кожа у него под глазами тоже выглядела тогда серой и нездоровой. Мужчина поднял руку, то ли моля о помощи, то ли предостерегая. Тут пришла Маргарет и встала у меня за спиной, прерывисто дыша мне в затылок. Человек открыл рот, пытаясь что-то сказать, но губы его не слушались, а язык будто распух. Наконец он с трудом вымолвил:
— Сжальтесь надо мной, друзья. Дайте мне поесть и попить, иначе я умру. — Он стонал и трясся в ознобе под соломой. Мы попятились, а он протянул к нам руки, как утопающий. — Я не причиню вам вреда. Поем, отдохну немного и уйду.
