Татьяна Алфёрова - Поводыри богов (сборник)
В этом они едины, это их связует крепче крови, Олега, Асмуда, Ольгу: их земля, Русь.
Княгиня лежала без сна на мягких перинах, ждала мужа. Нянька давно уж спала у дверей на лавке, сквозь узкое окно под потолком лился холодный серебряный свет, в нем плавали гибкие тени. В ивовой клетке, накрытой пестрым платом, дремала дорогая заморская птичка ржавого цвета. Холод с запахом конопляного семени поднимался от каменного пола, залезал под полог, но княгине Ольге все казалось жарко, душно. Она откинула тонкую лебяжью перину, слушала, как воют волки. Их голоса далеко разносились в морозной ночи с того берега Волхова, где спала можжевеловая роща. Нынешней зимой волки пошаливали, забредали в город, резали телят, уносили овец. А к Нежиле-кожевнику забрался медведь-шатун, заел корову и чуть не покалечил работника. Тот пошел в хлев, встревоженный ревом, и застал косматого стервеника, объедающего еще живую буренку. Приходят звери по ночам в город, и вооруженная стража им нипочем, того гляди унесут дитя со двора. Звонко и отчаянно лаяли псы на морозе за высокими заборами.
Княгиня тяжело вздохнула, посмотрела на свое чрево, круглившееся под шелковой рубахой, но пустое. Которое лето живет с мужем, а дитя принести не может. На своей свадьбе, на пышном пиру, еще совсем девочкой она черпала горстью воду из ведра с опущенным туда деревянным удом, доставала его грубо вырезанный жезл и прижимала к губам влажную тяжесть, дружина ликовала и облизывала мгновенно пересохшие рты, муж и князь – Игорь глядел пристально, длинные усы бежали на красный подбородок. Запах хмеля мешался с запахами мяса, горящего масла и пота. Юная княгиня ждала срока, просила покровительства урманской Фрейи, длиннопалой нежной жены Одина, сопровождаемого вещими воронами и волками, но не завязалось дитя, осталась княгиня без тяжести в то лето. Верно, слишком мала летами была, так и сказали мамки.
Следующим летом она, не забывая веру предков, обратилась все же к Ладожской богине, но и своенравная Мокошь Подательница Благ не наполнила ее желанной тяжестью. Сколько ворожей – обавниц, потвор, чародеек перебывало с тех пор в княжьих палатах, сколько петухов и овец принесено к жертвенникам норманнских, словенских, корельских – разных богов. Свободно чрево и упруги, как у юницы, некормившие груди. Не захочет муж терпеть дольше, другая займет ее место, станет княгиня побочной женой. И князь Олег не заступник в этом деле. Какого бога молить? Из отобранных шести девушек ее мужа, самых любимых, пригожих и белотелых, как княгиня, тех девушек, что ходили с ней вместе в лес на Ярилин день, понесли шесть: все шесть встретили и приняли в лесу бога в себя. Все, кроме нее. Ей реветь в пустоту, как яловой корове в хлеву, ей, бедной княгине, увешанной драгоценным узорочьем, одетой рытым бархатом, укрытой темными соболями.
Княгиня тяжело повела очами, уставилась на колючий луч месяца, целящий копьецом из окна на ее ложе, прижала руки к тоскующему чреву. Жар стеснил грудь, покатился под пояс, сбил рубашку. Стройные нежные бедра раскрылись лучу навстречу, принимая его в себя, загорелось лоно, звонко крикнула княгиня и застонала, выгибаясь на ложе, проваливаясь, подхваченная светом, вверх и вниз, замотала головой, разодрала ноготками перину. Алая капля крови чиркнула по молочной коже, по стегнам княгини, расплылась на скомканном покрывале малая жертва, засмеялись звезды.
Завозилась нянька на лавке, проснулась и тревожно окликнула свою госпожу. Молчит княгиня Ольга, лишь белый лебяжий пух кружится над постелью, лишь гибкие тени мелькают, ускользая в высокое окно. Лежит княгиня в беспамятстве, руки-ноги похолодели, как у мертвой. Лоб холоден, лишь грудь да живот пылают в лихорадке. Вскинулась нянька – послать за знахаркой, но князь-Игоря почивать несут. У князя голова на сторону свесилась, слюна бежит в густой бороде, серебрится, как седина, а седины уж в бороде немало. Положили князя, он не проснулся. Повернули князя на бок, подале от жены, и та не проснулась. Спят, друг дружку не чуют, не соскучились, верно.
Утром княгиня Ольга рано открыла очи, муж храпит на боку. Прислушалась княгиня и услышала, что с этой ночи отяжелела. Разбудила князь-Игоря. Тот квасу попил, о жене вспомнил, приласкал, чего давно не случалось. Днем еще неоднократно к ковшу с квасом прикладывался. Но пиры на убыль пошли с той поры. Княгине бы радоваться, да советники назойливые совсем мужу голову заморочили, а пуще всех тот, молодой Свенельд. Перестал князь рассказывать ей о делах, перестал делиться. А как узнал, что жена понесла, вовсе от дел отстранил. Не потому что боялся: светлому князю Олегу донесет, чего не следует, – оберегал Ольгу. Так объяснил.
Ребенок рано начал брыкаться в чреве, и пикливый такой оказался, словно копьецом торкает изнутри. А нянька говорила, что у других жен – как птица крылом. Если пикливый – не иначе великий воин родится, не иначе сам Перун, новый главный бог, жадный бог, его направляет, как отец направлял бы сына. Княгиня знала.
11
Ворожея Либуша стала захаживать в терем княгини Прекрасы недавно, прежде-то ее и на порог бы не пустили. Желающих оказаться княжьей ворожеей – вся Варяжская улица, женская ее половина, да сколько еще по лесам, да при капищах, да бродячих ведуний. Княгиня в конце зимы затосковала о лете и вспомнила красавицу девушку, что танцевала на Купалу во главе ватаги русальцев, а больше вспомнила ее шумящие подвески, лягушачьи лапки светлого серебра и пожелала их. Те же лапки, что ювелиры приносили, Ольге не нравились, подавай ей подвески плясуньи. Странные желания стали появляться у княгини.
Привели Либушу на женскую половину, в терем, подивилась она богатству, но виду не подала. А как подвели к княгине, сразу увидела, что та в тягости, хоть и незаметно еще было. Либуша подарила Ольге свои подвески с радостью и платы не захотела. Мамки, няньки и девушки переглянулись, решили: непроста молодая ворожейка, на большее нацелилась. После, конечно, говорили, что как в воду глядели. Теперь молодая княгиня без нее двух дней прожить не может, сколько раз Ольга предлагала, чтоб Либуша в кремль перебралась, но без толку. А приказывать не хотела. Появились у Либуши богатые наряды и новые сильные рабы. Своих-то она чрез год службы отпускала на волю, и этих отпустит, если сами не захотят остаться, как уже остался садовник с дочерью.
В тот первый день вопрошала ворожея свою богиню Мокошь-Судьбу для княгини Ольги-Прекрасы. Та, как услышала, кому из богов служит ворожейка, тотчас приказала судьбу испытать. Либуша послала за своей чашей, пряслицем и прочим ворожейным снаряжением: не брала с собой, не думала, что пригодится, гонец-то только про серьги спросил… Сидели вдвоем в громадном зале, лишь дружинник у дверей да верная нянька рядышком с княгиней. Нагадала княгине сына – великого воина, каких не было еще на Руси и в будущем наперечет. И хоть страшно было, но сказала то, что разглядела в глубине налитой чаши, где морщилось и клубилось мелкой золотой спиралью грядущее. Не лгать же будущей матери. Не потому сказала, что княгиня, – потому что мать. Сказала, что ребенок завязался от бога, не от человека. Засмеялась княгиня тихонько, словно вода, настоянная на сладких яблоках ранетках, в серебряном кувшине плеснула, и согласилась – знаю.
– Не любите вы Перуна, – жаловалась княгиня, – а князь Олег старается, богатые пышные праздники в его честь устраивает: сколько бочек мельного медового варева выставляют, сколько жирненьких овец, бычков закалывают для города.
Либуша удивилась, что княгиня в первую очередь не о муже, а о князе Олеге заговорила, невольно припомнила слухи, что тот княгине не чужой, а может, и правда, что отец. Догадалась вот еще о чем: Прекраса считает, неведомо отчего, что Перун – отец ребенка. Но Либуше знать не надо, почему княгиня так решила, не ее ворожейское дело. Не стала растолковывать, что Перун хоть и словенский бог – тут Князь Олег верно рассчитал, не взял урманского, – но бог княжеский, дружинный, для простого люда не расстарается. Потому и недовольны в городе, что Перуна вперед других чествуют. Есть боги ближе. Чем поможет торговцу, ремесленнику или земледельцу бог воинов? Ничем. А привычные родные боги обидятся – им мало почета! Разозлятся еще, накажут. И тогда уже люди, не боги, обидятся на князя за своих близких богов и за неудачи, разгневанными богами посланные, а ведь на князей обижаться опасно и бесполезно. Удивительно, что вещий Олег не подумал об этом – или подумал слишком хорошо, все вперед просчитал, а ей, простой ворожее, не уследить за его мыслью. Вслух же сказала:
– Любить бога разве только князья могут, мы же богов – почитаем.
Опять засмеялась княгиня – ну хитра, сладкоречива ты, Либуша, а уж осмотрительна! – приказала рыбки подать, щуки под чесноком и белужины вяленой. Рассердилась, что щуки не нашлось, забегали девки, потащили миски с рыбой, с лепешками, пироги с сигами и мнюхами. Либуша ела неохотно, неуютно себя чувствовала в тереме. А княгиня долго ее не отпускала, и говорили они о всяких мелочах: почему серебряные украшения полезней для беременных, сколько можжевеловых ягод надо в рассол класть, почему красивый синий шпорник для букета не годится. Не слишком богато одарили Либушу в первый раз, но через неделю за ней прислали снова и с тех пор присылали часто. Не скажешь, что Прекраса с Либушей подружились, как княгине с простой ворожеей подружиться, а все же привязались друг к другу.
