Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. Том 3
В 1291 году были проведены массовые аресты ломбардцев, и в течение ближайшего десятилетия многие из них были подвергнуты конфискации имущества и изгнанию из Франции. В 1311 году все их товары и долговые обязательства были присвоены государством. Но тут нет ничего общего с процессом тамплиеров. Во–первых, ломбардцы были торгашами, то есть существами, презренными в глазах всего средневекового общества. Их едва терпели и не удивительно, что в какой–то момент перестали терпеть. Во–вторых, ломбардцы были иностранцами, и король, исходя из государственных интересов, просто обязан был покончить с их финансовым засильем на территории Франции, даже если бы его не интересовали деньги. Король разгромил сеть иностранной агентуры, да заодно уж и от денег не отказался. Что тут удивительного? Любое государство всегда стремится к присвоению ресурсов другого государства, никто и никогда не понимал национальные интересы иначе. В-третьих, ведь не было же казней ломбардцев, хотя иностранцев всегда легче казнить, чем своих. Тут Филипп как раз доказал, что склонен хоть и к силовому, но бескровному решению финансовых проблем.
История с ограблением евреев тоже ни мало не похожа на трагедию тамплиеров. В 1295 году евреев сенешальства Бокер силой заставили сдать свои лихоимные доходы и сообщить властям подробности своих сделок. Начиная с июня 1306 года шли аресты евреев, их собственность экспроприировалась, а сами они высылались из королевства. Об этом любят писать, только мало кто вспоминает о том, что тогда в Париже был публично сожжён целый воз талмудической антихристианской литературы. Итак, евреи были врагами Христа, и вот их–то вина была как раз полностью доказана наличием той самой литературы, изымавшейся в изобилии. Если вся государственность строится на вере христианской, то, наверное, не очень удивительно, что казну пополняют за счёт конфискации имущества врагов христианства? И опять же, заметьте, в Париже сжигали еврейские книги, но не самих евреев, а вот уж кого можно было казнить, ничего не опасаясь.
А тамплиеры, в отличие от ломбардцев и евреев, были свои: во–первых — французы, во–вторых — христиане, в-третьих — аристократы. Не являясь вассалами короля, они тем не менее не раз доказывали свою верность трону, выручая Филиппа деньгами, а в июле 1306 года, во время восстания в Париже, они фактически спасли королю жизнь, предоставив убежище в Тампле. Не случайно ведь король осыпал разнообразными знаками своей милости великого магистра Ордена Жака де Моле.
И вдруг король решил обойтись с тамплиерами гораздо более жестоко, чем с ломбардцами и евреями. Почему? Просто он был уверен в том, что тамплиеры стали христопродавцами! А почему нас не устраивает это объяснение? Да потому что мы привыкли всё измерять деньгами и не верим в то, что религиозные мотивы могут быть сильнее материальных. Мы просто судим по себе. Люди, не имеющие веры, думают, что вера — это только ширма, при помощи которой прикрывают шкурные интересы. Безбожники не пытаются понять логику верующего человека, они даже не догадываются, что у верующего — другая логика. А Филипп был человеком глубоко и искренне верующим. Христианский государь, правящий христианской страной, исходил в своих действиях из мотивов совершенно иных, чем те безбожники, которые 700 лет спустя пытаются объяснить его действия.
Король Филипп писал о себе: «Мы, кого Господь поместил на сторожевую башню королевского величия, дабы мы оттуда имели возможность защищать вероучение Святой Церкви и всеми силами стремились множить ряды истинно верующих».
Замечательные слова. Конечно, это не более, чем слова, которые ничего по существу не доказывают. Но какие у нас есть основания сомневаться в искренности этих слов? Как мы могли бы доказать, что король лукавил? Если бы эти слова принадлежали императору Фридриху II, мы без труда смогли бы доказать, что император говорил неискренне, поскольку сохранилось достаточно доказательств его безбожия. Но король Филипп ни разу и никому не давал повода усомниться в том, что он был ревностным христианином. Как свидетельствуют все современники, Филипп был очень набожным, чрезвычайно преданным защите веры. О нём писали: «Его непримиримость свидетельствует о его ортодоксальности». И неужели этот король стал бы сжигать на кострах таких же, как он, ревностных христиан, только для того, чтобы завладеть их деньгами? Этого не может быть. Король, вне всякого сомнения, был уверен в виновности тамплиеров, и только этим можно объяснить то, что он пошёл на разгром Ордена.
Впрочем, во время процесса король вёл себя так жёстко, как будто его не интересовала истина, и он любыми средствами стремился получить доказательства вины тамплиеров. Но это тоже имеет своё объяснение.
Едва прошли аресты и первые тамплиеры застонали под пытками, как дело приняло необратимый характер. С этого момента короля мог устроить только обвинительный приговор, тамплиеров в принципе уже не могли оправдать. Поэтому, если чаша весов правосудия склонялась в пользу тамплиеров, на правосудие нещадно давили. Король стал заложником собственного величия. Ну не мог он, на всю Францию громогласно возвестив о чудовищных преступлениях тамплиеров, вдруг неожиданно сказать: «Извините, ошибся. Всем спасибо, все свободны». В первые же недели процесса несколько десятков тамплиеров запытали до смерти, и если тамплиеры невиновны, значит король — преступник, а это значит, что Франции больше нет. И все титанические труды короля по укреплению государства пошли бы прахом. Он уже не мог оправдать тамплиеров, даже если покрывался холодным потом от ужаса при мысли, что тамплиеры может быть не виновны. Так не усомнился ли он в виновности тамплиеров по ходу процесса? Это навсегда останется тайной короля.
С этой точки зрения процесс был совершенно не правовым, потому что не являл собой поиск истины. Приказ об арестах был уже приговором. Но дело тут не в короле, потому что мышление средневекового общества вообще не было правовым. Единожды обвинённых, то есть опозоренных тамплиеров можно было хоть сто раз оправдать, но общество уже никогда не приняло бы их в прежней роли.
Итак, король был твёрдо уверен в виновности тамплиеров, но эта уверенность сложилась ещё до процесса, к моменту подписания приказа об арестах, а потом он при всём желании уже ничего не мог изменить. Понятно, что ещё до процесса собрали кое–какую информацию и предоставили её королю. Не маловато ли её было для обретения твёрдой уверенности в вероотступничестве тамплиеров? Очевидно, что маловато. Почему же король поверил? А средневековье вообще было очень легковерно. Вспомним хотя бы про культ святынь. Сколько тогда продавалось щепок от «креста Христова», гвоздей распятия, пузырьков со «слезами Христа». Можно подумать, кто–то представлял доказательства того, что сии предметы являются именно таковыми святынями. Дед Филиппа, Людовик Святой, собрал целую коллекцию таких реликвий, среди которых, надо полагать, не было ни одной подлинной. А король верил. Средневековому мышлению вообще не было свойственно представление о том, что такое доказательства и зачем они нужны. Римское право ещё только начало возрождаться, не успев впитаться в ментальность средневекового человека. И король Филипп поверил в виновность тамплиеров. Очень уж красочно и живописно ему поведали об их преступлениях.
Но… но… но… Филипп, конечно, не был совсем–то уж простачком, которого можно убедить в чём угодно. Не были ли у него причин, по которым ему очень хотелось поверить в виновность тамплиеров? Да, конечно, были. Если тамплиеры виновны, значит и долги им не надо отдавать, да ещё кое–чем поживиться можно. Эти мысли обязательно должны были вертеться, как минимум, в подсознании Филиппа. Да, он искренне верил, но одной из причин этого было то, что очень уж хотелось поверить.
И не только из–за денег. Ещё были обиды. В 1292–95 годах основная часть королевской казны была перевезена из Тампля в Лувр. Король, конечно, сам хотел рулить казной, финансовая зависимость от тамплиеров никак не могла его радовать, да ведь и правда это не хорошо, когда государственными деньгами управляет негосударственная организация. Но королевские финансисты не справились с задачей, и в 1302 году тамплиеры вновь взяли на себя роль королевских банкиров. Разве не чувствовал тогда себя король побитым псом? И разве можно такое забыть?
А то, что храмовники предоставили королю убежище в Тампле во время восстания 1306 года? Короля потом многие упрекали в неблагодарности. Зря. Король, конечно, был благодарен тамплиерам, но разве в этой связи у него не возникло повода так же и для других чувств? «Вся королевская рать» не смогла защитить своего монарха. А Орден смог. Значит, король в Париже — никто, а Орден — всё. Ещё одно унижение.
Потом Филипп предложил Жаку де Моле объединить тамплиеров с госпитальерами, с тем чтобы он, король, возглавил объединённый Орден. Великий магистр фактически ему отказал. Но король (любой король!) не из тех, кому можно отказывать, особенно в его личных притязаниях. Мог ли Филипп забыть об этом?
