Евгений Салиас - Атаман Устя
Ванька не запропалъ — варилъ тѣ же травы и продавалъ… Но недолго… Надоѣла ему его жизнь въ кривой, узкой и грязной улицѣ… Потянуло его погулять по свѣту божьему. Не мало онъ съ восьми лѣтъ проѣхалъ въ телѣгѣ сотенъ верстъ и зналъ, что не одна Москва на свѣтѣ. Краше она многихъ, а можетъ и всѣхъ городовъ, — да прискучила. Часто собирался Ванька распродать свой скарбъ и, купивъ лошадь да телѣгу, — двинуться, куда глаза глядятъ. Сестренка уже пятнадцати лѣтъ, которая Ванькѣ казалась не Богъ вѣсть какой удивительной дѣвченкой — была, въ дѣйствительности, красавицей.
Повадились скоро около домишки двухъ сиротъ болтаться какіе-то неказистые люди… Двое стали, за отсутствіемъ Ивана-знахаря — какъ его звали въ улицѣ — навѣдываться къ дѣвушкѣ и уговаривать ее бросить брата и убѣжать. Горы золотыя сулили они, но сестренка робѣла и все брату пересказывала.
Ванька не стерпѣлъ… Въ одну темную ночь, когда къ сестрѣ чрезъ огородъ пробирался одинъ изъ этихъ молодцовъ, Ванька наскочилъ на него, сшибъ съ ногъ, сѣлъ верхомъ и полыснулъ его ножемъ. И не пикнулъ гость ночной. Затѣмъ хрипящаго взялъ онъ за ноги, отволокъ подальше отъ дома и бросилъ среди переулка. Молодецъ, однако, опасно раненый, но не убитый, — выздоровѣлъ и подозрѣвалъ Ваньку.
Заохали и въ кварталѣ заговорили и тоже думали всѣ на Ваньку;- дѣла были не хороши. Никто уже не шатался около нихъ и не смущалъ сестренку; но сосѣди все судили, что Ваньку посадятъ въ острогъ.
Наконецъ, однажды черезъ мѣсяцъ явился къ Ванькѣ баринъ, ласково заговорилъ, потомъ угостилъ, потомъ денегъ далъ рубля съ три… А придя еще раза два и посидѣвъ въ горницѣ Ваньки — однажды, подъ вечеръ, прямо бухнулъ:
— Продай мнѣ сестренку!
Ванька глаза вытаращилъ! Но не долго. Еще и ночь не совсѣмъ пришла на дворъ, какъ Ванька понялъ всѣ рѣчи, которыя держалъ этотъ баринъ. Преумно сказывалъ онъ, а Ванька слушалъ и почти облизывался отъ удовольствія.
Надо было выбирать — уступить сестренку или садиться въ острогъ по обвиненію въ душегубствѣ.
Представлялось ему сразу получить почти столько, сколько онъ съ трудомъ въ годъ зарабатывалъ отварами да настойками.
А за что? Ни за что! здорово живешь.
Представлялось въ противномъ случаѣ итти въ Сибирь!.. Баринъ предлагалъ пятьдесятъ серебряныхъ рублей за то, чтобы онъ не мѣшался и не путался… Сидѣлъ бы, зная свой шестокъ. А худого отъ этого его сестренкѣ ничего не будетъ. Одѣнутъ, одарятъ, осчастливятъ на всѣ лады… А если хочешь, молодецъ, то пожалуй ее и совсѣмъ увезутъ и кормить ему ее зря не придется…
Ванька согласился, но предпочелъ, оставивъ сестренку, — самъ обзавестись телѣгой, конемъ и двинуться изъ Москвы — куда глаза глядятъ. И погулять охота, да и отъ острога столичнаго подальше — будто надежнѣе.
Пятьдесятъ рублей были отсчитаны. Братъ съ сестрой поцѣловались и разстались, погоревали оба первые два дня, она даже часокъ поплакала по братѣ. Но что-жь дѣлать?… Не такъ живи, какъ хочется!..
Ванька чрезъ три дня былъ уже далеко отъ Москвы и съ тѣхъ поръ въ ней не бывалъ. Что сталось съ сестренкой, жива ли она, богата ли, нищая ли, или того хуже-отъ горе какое мыкаетъ на свѣтѣ — онъ не знаетъ теперь.
Пять лѣтъ прошатался Ванька изъ мѣста въ мѣсто вдоль Волги, катался и по Каспію. Всего пробовалъ онъ, и весело, хорошо жилось… Во всѣхъ городахъ по Волгѣ были у него друзья пріятели. И купцы, и свой братъ мѣщанинъ. Но случилось разъ… Ванька съ пріятелями въ Сызрани, изломавъ рѣшетку, залѣзли въ Соборный храмъ, обобрали его дочиста, ухлопали, да не добили сторожа, — да всѣ и попались… И въ острогъ сѣли!.. Трое изъ семи однако чрезъ мѣсяцъ бѣжали, въ томъ числѣ и Ванька.
Но теперь пришлось — только бывать въ городахъ и то съ опаской, а жить приходилось въ Устиномъ Ярѣ. Не чаялъ, не гадалъ знахарь Иванъ, а попалъ въ разбойники. И радъ бы теперь въ мѣщане приписаться, да нельзя… Разбойничай — хочешь-не хочешь! Впрочемъ теперь Ванька Черный только и помышлялъ о томъ, чтобы сдѣлаться мирнымъ обывателемъ, мѣщаниномъ какого-либо городка и жить знахарствомъ. Онъ былъ искусникъ и въ другомъ дѣлѣ — конокрадствѣ. Но если бы судьба позволила ему стать обывателемъ — онъ готовъ былъ дать обѣщаніе себѣ самому не только коней, но и собакъ не воровать.
Часто раскаивался онъ въ необдуманномъ поступкѣ — ограбленьи собора. Какъ попалъ онъ въ это дѣло — онъ самъ хорошо не помнилъ. Три молодца-сорванца подпоили его нежданно въ числѣ прочихъ, и никогда вообще не пьющій Черный захмѣлѣлъ шибко, да въ этомъ видѣ и увязался обворовывать храмъ городской… И попался!.. И вотъ теперь, бѣжавъ изъ острога, и разбойничай на Волгѣ, т. е. называйся разбойникомъ, а въ городахъ болѣе недѣли не заживайся и ворочайся опять въ Устинъ Яръ.
За послѣднее время Ванька Черный сталъ все чаще и чаще отлучаться изъ Яра въ Камышинъ, гдѣ жилъ согласникъ и помощникъ всей шайки Усти — московскій мѣщанинъ Савельевъ, приписавшійся уже въ камышинскіе купцы.
Какое его было настоящее имя въ городѣ, конечно, не знали, но Устины молодцы или не знали, или предпочитали звать его по-своему, прозвищемъ, даннымъ Богъ вѣсть кѣмъ и когда, но уже болѣе десяти лѣтъ назадъ. Для нихъ всѣхъ этотъ Савельевъ — былъ съ именемъ: дядя Хлудъ, а по сношеньямъ съ нимъ: «согласникъ».
Дядя Хлудъ былъ просто притонодержатель, т. е. имѣлъ постоялый дворъ въ городѣ, гдѣ останавливались молодцы Усти и вообще всякая «вольница».
Черный влюбился въ дочь Хлуда, а умный пристанодержатель извлекалъ себѣ изъ Чернаго всяческую пользу, вовсе не намѣреваясь, конечно, выдать замужъ за волжскаго бродягу свою единственную дочь.
Но Черный этого рѣшенія не зналъ и надѣялся. Все, что приказывалъ Хлудъ Ванькѣ по отношенію къ шайкѣ, исполнялось имъ слѣпо, но хитро, ловко… Черный дѣйствовалъ, не жалѣя себя, надѣясь, что Хлудъ изъ благодарности, а отчасти оцѣнивъ ловкость его — рѣшится отдать за него красавицу-дочь, которой онъ тоже приглянулся.
Теперь Черный, по наущенію Хлуда, долженъ былъ подговорить кого-либо убить любимца Усти, Петрыня, котораго Хлудъ подозрѣвалъ въ измѣнѣ шайкѣ. А разгромъ Устина Яра лишалъ его, какъ согласника, хорошихъ доходовъ.
IX
Выйдя отъ атамана, Черный повидался кой съ кѣмъ изъ молодцовъ, повѣдалъ про смерть товарища ихъ, татарина Измаила, но про подозрѣнія насчетъ молодца, сына бывшаго атамана Тараса, не сказалъ ни слова. Устя за эту болтовню могъ разгнѣваться.
Вечеромъ Черный, вспомнивъ о порученіи дяди Хлуда, рѣшилъ не откладывать его. На краю поселка, въ маленькой полуразвалившейся хибаркѣ, жилъ одинъ-одинехонекъ самый извѣстный на весь околодокъ молодецъ изъ шайки атамана Усти. Не только въ городахъ: въ Камышинѣ, Сызрани, въ Дубовкѣ, но даже въ Саратовѣ знали его или слыхали о немъ, и всѣ боялись равно, пуще огня.
Это былъ мужикъ, бывшій заводскій приписной въ Пермской губерніи, но уже давно бросившій работу на желѣзномъ заводѣ для работы на большихъ дорогахъ.
Имя его было никому неизвѣстно, а прозвище было — Малина.
Ему было уже лѣтъ за пятьдесятъ… На Волгѣ жилъ онъ уже лѣтъ двадцать и зналъ его вдоль и поперекъ, отъ Казани и до Астрахани, перебывавъ въ разныхъ шайкахъ, которыя смѣнялись одна за другой.
Когда и съ чего началъ Малина воровскую жизнь — тоже никто не зналъ. Извѣстно было только, что уже три раза въ жизни попадался онъ, сидѣлъ въ острогѣ, три раза вынесъ плети на площадяхъ, былъ сосланъ въ Сибирь на каторгу и три раза бѣжалъ снова. И теперь опять разбойничалъ.
Малину не любили въ Устиномъ Ярѣ, и самъ атаманъ какъ бы тяготился имъ… Изъ за одного Малины и его дѣловъ, его чрезмѣрной лютости, можно было дождаться присылки особой команды солдатъ для разоренія притона и гнѣзда ихъ.
Малина былъ «сибирный», т. е. свирѣпый каторжникъ, готовый и способный на все… А по виду онъ отличался отъ всѣхъ молодцовъ тѣмъ, что ноздри были у него вырваны, а одно ухо отрѣзано при второй казни за побѣгъ съ каторги и звѣрское убійство около Камышина. Кромѣ того среди лба виднѣлись сизыя черты въ полъ-вершка, т. е. выжженное клеймо и буквы: В. Д.- означавшія: Воръ. Душегубецъ.
Малину боялись даже обитатели Устинаго Яра, такъ какъ онъ изрѣдка запивалъ и пьяный впадалъ въ безсознательное неистовство.
За послѣднее лѣто онъ убилъ двухъ человѣкъ изъ мирныхъ молодцовъ шайки, которые даже и не ходили никогда на разбои. Попавъ почему-то въ «бѣга», они должны были поневолѣ жить въ притонѣ и считаться въ числѣ разбойниковъ, справляя однако самыя мирныя дѣла и порученья Усти.
Уже поздно вечеромъ около хибарки каторжника появилась фигура и тихо окликнула его со двора.
— Малина, а Малина!
Это былъ Ванька Черный.
Каторжникъ спалъ и не отвѣтилъ. Черный влѣзъ въ хибарку, прислушался и разслышалъ храпъ въ углу на полу.
— Малина! крикнулъ онъ.
