Александр Западов - Подвиг Антиоха Кантемира
Сам Черкасский первым браком сочетался с Аграфеной Львовной Нарышкиной, двоюродной сестрой государя Петра I, — стало быть, и сам вошел в близость к семье Романовых. Второй его женой стала сестра фельдмаршала Ивана Трубецкого, Марья Юрьевна, и в 1714 году родилась у них дочь Варвара.
О князе Черкасском люди отзывались по-разному. Иностранные послы — например, английский Клаудиус Рондо или цесарский, то есть австрийский, де Лириа — находили, что он умен и любезен, а князь Михаил Щербатов, историк и моралист, считал его глупым и ленивым. Но такой или сякой, состоял он в свойстве с Романовыми и был владельцем семидесяти тысяч крепостных крестьян.
— Слышно есть, дорогой князь, — сказал Феофан Кантемиру, — будто задумали верховники, если, не дай бог, что с государем случится, пригласить на российкий престол племянницу императора Петра I герцогиню курляндскую Анну Ивановпу и связать ее обещанием быть им, членам Тайного совета, во всем послушной. Но тогда вместо одной самодержицы станет у нас восемь самодержцев. Допустить того нельзя. Шляхетство должно протестовать против ограничения власти царской для корысти верховников. Василий Никитич Татищев написал условия, на каких новой государыне принять престол, самодержавства ничем не пороча. Возьми, князь, эту бумагу и поезжай собирать подписи лиц благородного дворянского сословия. Только веди разговор осторожно — верховники уши навострили.
— Мнение наше простое, — пояснил Татищев, — Государыня должна содержать правление по уставам своего дяди, Петра Алексеевича. Она восстановит Сенат в прежней его силе, назначив двадцать одного сенатора. При Сонате нижнее правительство в сто человек для решения дел по внутренней экономии. Замещать должности губернаторов, президентов и вице-президентов коллегий будут баллотированием. Двум членам одной фамилии в Сенате и нижнем правительстве не быть. Устроить для шляхетства потребные училища. Служить не более двадцати лет. Вот главное.
— Такую комиссию исполняет уже граф Матвеев Федор Андреевич, — добавил Феофан, — внук боярина Артемона Матвеева, которого бунтовщики стрельцы убили, когда он за Нарышкиных вступился. Гуляка этот Федор, озорник, но легок на язык и на ногу — сто подписей уже собрал и ездит за новыми.
В столовую вошел проспавшийся Маркович.
— Я все понял, ваше преосвященство, и все исполню, — сказал Кантемир. — Златой век до нашего не дотянул рода, как говорится, и, может быть, ученой дружине доведется послужить его возвращению.
— Где я недавно слышал о златом веке? — вслух спросил себя Феофан. — Как славно сказано!
Кантемир потупился.
Феофан Прокопович, внимательно посмотрев на него, сказал:
— Первый опыт, пусть и удачный, поэта не показывает. О сочинителе со второй книги судить можно. Об этом помни, князь, и пера не оставляй.
— Ваше преосвященство, и рад бы оставить — все вокруг мне про то твердят, — да не могу! Сердце диктует, рука пишет… Вчера вторую сатиру закончил — "На зависть и гордость дворян злонравных".
— Неужто против дворянского сословия пошел? — изумился Маркович. — В дворянстве все благородство России, история ее, доблесть и слава. Опомнитесь, ваша светлость!
— Не намереваюсь я хулить благородие, — вспыхнул Кантемир. — Напротив того, защитить его хочу, устремляйся лишь против гордости дворян злонравных. Преимущество дворянского сословия тогда утверждать можно, когда дворяне честными поступками и добрыми правами это право доказать могут. Я в своей сатире заветы Петра Великого утверждаю, стремясь вразумить читателя, что не тому чины высшие приличны, чьи предки в старинных летописях поминаются, а тому, кто трудами своими добивается похвалы сограждан и государя.
Маркович усмехнулся:
— Смотрите, князь, многие вам возражать станут. Уже первая ваша сатира заставила иных возмутиться.
— Гнусно дворянину завидовать славе тех, кто лишь по рождению поставлен низко, но трудами в пользу отечества добыл себе благополучие и уважение.
Во время этой небольшой перепалки Марковича и Кантемира Феофан молчал, но глаза его молодо и одобрительно блестели, когда говорил Антиох.
— Подпоручик истину защищает, — сказал он Марковичу. — Великий Гораций не страшился описывать злонравных — и благодарность в веках нашел.
— Но это не избавило его от ненависти современников, — возразил Маркович. — Да и кто дал молодому человеку право быть судьею над всеми?
Кантемира словно кнутом стегнули. Он выпрямился.
— Все, что я пишу, — пишу по должности гражданина, — твердо произнес он, — все, что отчизне моей России вредно может быть, подвергаю осмеянию. Для того противными красками пишу портрет злонравного дворянина, чтобы всякий желал избежать с ним сходства и к добродетели устремился, подобно моему Аретофилосу.
— Да прочти же, друже мой, сатиру, после и поспорим, — попросил Феофан.
Кантемир нерешительно вынул из кармана тетрадь со стихами.
Ему стало по-настоящему страшно. Одно дело — сестра Мария, готовая восхищаться каждым его словом, или камердинер Василий, другое — ученая дружина, одет духовной жизни России…
Но голос его зазвучал неожиданно твердо:
…У кого еще не все стерты с рук мозоли,
Кто лаптями торговал, кто продавал голи,
Кто горшком с подовыми истер бедно плечи,
Кто извозничал в Москве, кто лил сальны свечи —
Тот честен, славен, богат, тот в чипах сияет,
А во мне благородство стонет, воздыхает.
Предки мои за семьсот и четыре лета
Имя несли хвальное, чудо были света…
Кантемир читал, испытывая странное разъединение со строками, которые создал, словно с выросшими и ушедшими в самостоятельную жизнь сыновьями. И тем большею гордостью за них наполнялось его сердце, чем очевиднее становилась их сила, которой покорялись слушатели. Антиох это чувствовал по мере того, как читал:
Адам князей не родил, но едино чадо
Его сад копал, другой пас по полям стадо…
От сих начало всем нам, — убо чем гордимся?
Предков имя не красит, аще мы лишимся
Нравов добрых и труды не явим нас быти
Достойных так, как предки, и нам в людях слыти.
Антиох закончил чтение. Феофан Прокопович взял его за локоть.
— Похвально, юноша, весьма похвально, — сказал он. — Батюшка ваш немало сил отдавал ученым занятиям. Он бы порадовался сатире вашей и успеху ее. Укрепляетесь вы на поприще стихотворца, это я вижу.
— Ваше преосвященство, — сказал Антиох взволнованно. — Днем, когда службу исправляю, все в стихи преобразуется, что вижу вокруг. Ночью, лишь глаза закрою, стихи, как снег, слетают, сыплются, так что спать не могу. Свечу зажигаю, спешу записать на ум пришедшее…
— Запомните мой совет, князь. Вы мне сейчас сказали, что все, виденное вами, в стихи преобразуется. Старайтесь ум свой и душу в чистоте нравственной сохранить. Это даст вам право выносить верные оценки происходящему, не утрачивая любви к людям. Для того чтобы огонь мысли не иссяк, не запирайтесь в кабинете. В тиши уединения можно лишь результаты своего труда запечатлевать на бумаге, а сам труд денно и нощно ждет вас в океане жизни, где надлежит вам найти себе место и по мере сил своих, не щадя живота своего, служить отечеству, православной России.
Кантемир был глубоко растроган.
— Обещаю вовеки не забыть бесценных наставлений вашего преосвященства, — сказал он.
Глава 5
Государыня Анна Иоанновна
1
Петр I после суда над собственным сыном царевичем Алексеем и его казни, опасаясь, что и дальше у государей могут быть наследники, не желающие продолжать начинания отцов, подписал 5 февраля 1722 года "Устав о наследствии престола империи Российской". Смысл его состоял в том, что государь утверждал за собой право выбирать себе преемника: кому захочет, тому и оставит престол, не глядя на отсутствие родственных связей, минуя сыновей, племянников, жен и дочерей.
Феофан Прокопович сочинил книгу "Правда воли монаршей", в которой поддержал новый устав и разъяснил читателям, что отныне можно будет устранить недостойного наследника, злонравного человека, яростью побеждаемого, правды не имущего, военных навыков не имеющего. Впрочем, если государь захочет придать перемене владетеля вид наследования, он волен усыновить юношу, которого будет готовить к обязанностям монарха.
Когда Петр I скончался, на российский престол его супругу Екатерину Алексеевну возвел князь Меншиков с помощью гвардейских солдат. Сын казненного царевича Алексея с его доброжелателями были светлейшему опасны. Да и от сторонников разведенной жены Петра I Евдокии Лопухиной, постриженной в монахини под именем инокини Елены, доброго ожидать Меншикову не приходилось.
