Анатолий Домбровский - Платон, сын Аполлона
Персефона обещает царственной матери выполнить эти две просьбы и до её возвращения заниматься только тем, чем и должно: вышивать на лазурном покрывале радужными нитями историю богов.
Деметра уходит, а хор нимф продолжает повторять её слова: «Не слушай Эрота, не рви земные цветы, потому что и любовь, и земные наслаждения пагубны». И тут из тёмного леса, весь сверкая золотом и драгоценными камнями, появляется прекрасный крылатый Эрот.
«Остерегайся, Персефона! Остерегайся!» — поют возлежащие на лужайке нимфы, чьи обнажённые груди светятся, как лампадки из белого прозрачного камня. А Эрот, улыбаясь, тем временем приближается к замершей в восторге Персефоне. Он уже очаровал её, хотя ещё не успел сказать ни слова. О, это и на самом деле опасный искуситель! Он коварен, но лицо его выражает саму невинность, он всемогущ, но похож на нежного мальчика, он хитрый соблазнитель, но девичье сердце тает от его взгляда и доверчиво устремляется навстречу.
Персефона слушает чарующие речи Эрота и срывает большой белый нарцисс, выросший на том месте, которого коснулся Эрот концом своего лука. Персефона прижимает цветок к пылающим губам, затем к девственной груди. И в этот момент рядом с девушкой разверзается земля, из трещины поднимается колесница, управляемая богом подземного царства Аидом. Он хватает Персефону и уносит её в царство мёртвых. Смерть за желание земной любви и наслаждений... Эрот громко хохочет.
После того в опустевшем гроте снова появляется Гермес-гарольд и говорит, обращаясь к участникам мистерий, стоящим во мраке ближних деревьев:
— Сохраните в памяти слова Эмпедокла из Агригента в Сицилии, умершего в жерле вулкана: «Рождение есть уничтожение, которое превращает живых в мёртвых. Некогда вы жили истинной жизнью, а затем, порабощённые плотью, привлечённые чарами, пали в бездну земного. Ваше настоящее — не более чем роковой сон. Лишь прошлое и будущее существуют действительно. Научитесь вспоминать, научитесь предвидеть. Вспоминайте прошлое, чтобы увидеть будущее. Всё соединяется в вечности».
— Персефона! Персефона! Персефона! — заплакали нимфы.
Аид похитил прекрасную Персефону. И когда вернувшаяся Деметра не нашла свою дочь, она так опечалилась, что на земле перестали расти питающие людей злаки и плоды, наступил голод и мор. Зевс, создатель людей, так обеспокоился этим, что повелел Аиду вернуть Персефону Деметре. Аид повиновался. Но когда Персефона собралась уже покинуть подземное царство, дал ей зёрнышко граната. В нём заключалась память об Аиде. Персефона вернулась к Деметре, но, вспомнив об Аиде, снова спустилась в царство мёртвых. С той поры так и происходит: Персефона возвращается к матери, проводит с нею восемь месяцев, а затем на три месяца скрывается в царстве мёртвых. Там она правит по справедливости: помогает мёртвым героям, а Орфею даже вернула Эвридику, но тот снова погубил её.
Это, конечно, страшное кощунство: думая о Персефоне, Платон то и дело вспоминал о Тимандре. Но что он мог поделать, если та прекрасная, обнажённая до пояса Персефона, которую он видел во время малых мистерий в гроте Агреи, так походила на Тимандру... Отгоняя от себя кощунственные видения, Платон громко подхватывал гимн и неистово размахивал тирсом, так что даже отвалилась и упала под ноги идущих сосновая шишка.
Увидев это, шагавший с ним рядом Аполлодор сказал:
— Шишка — это, как ты знаешь, символ плодородия. Смотри, как бы ты, женившись, не остался без детей...
Платон в ответ только махнул рукой — разговаривать с Аполлодором ему не хотелось, да и не полагалось. Полагалось же петь гимны всю дорогу от Афин до Элевсина, чтобы Деметра щедро открыла свои тайны, как искупить в нынешней жизни все грехи предшествующих существований и слиться душой с божественным разумом.
Воины Алкивиада живописными группами стояли на ближних холмах, сверкая на солнце медными шлемами и латами. А на одном из холмов Платон увидел и самого Алкивиада. Красавец стратег стоял на запряжённой колеснице в пурпуровом плаще, и его золотой щит с изображением Эрота, натягивающего лук, горел как маленькое солнце. Алкивиад был и сам похож на бога Эрота.
— Он всё-таки твой родственник? — опять спросил Платона об Апкивиаде Аполлодор.
— Да, родственник, — коротко ответил Платон.
— Я это тоже знаю, — засиял от собственной осведомлённости Аполлодор. Это было его любимым занятием — хвастаться всем, что знал. — Отец Алкивиада — брат отца твоего дяди Крития. Стало быть, Алкивиад доводится твоему дяде Критию двоюродным братом, а тебе, как и Критий, дядей. Так что ты, Платон, — племянник Алкивиада, хотя я ни разу об этом не слышал ни от тебя, ни от Алкивиада. Это почему же, не скажешь?
— Не скажу.
— Я, кажется, знаю: опасно быть в родственных отношениях с Алкивиадом. А ещё опаснее поддерживать такие отношения, правда? А вдруг Алкивиад снова изменит Афинам и перейдёт на сторону врагов? Вот, скажем, подойдёт к нему отряд царя Агида из Декелей, и он вместе с ним набросится на нас...
— Тебе бы только болтать языком, — остановил Аполлодора Платон и зашагал быстрее, чтобы уйти от него подальше.
Он не питал к Алкивиаду никаких родственных чувств и не завидовал его славе и могуществу. Только одно больно ранило его душу и обрекало на муки — то, что Тимандра любит Алкивиада так горячо, что принародно бросилась ему на грудь в Пирее. Платон не желал зла виновнику своей жгучей ревности, но всё же хотел, чтобы в жизни Алкивиада поскорее что-нибудь переменилось, чтобы он исчез из города, отправился со своими кораблями навстречу с флотом спартанца Лисандра[34] и оставался бы там как можно дольше, а Тимандра была бы всё это время здесь, в Афинах, одна...
Платон моложе своего соперника, но это, кажется, его единственное преимущество. Алкивиад тоже силён и высок, широкоплеч и красив, как, впрочем, и дядя Критий, и другие мужчины в их знатном роду. Он умён, и над ним сияет ореол воинской славы. А ещё он весел, бесшабашен, бесстрашен и щедр. И Тимандра, может быть, любит его как раз за то, чем не может похвастаться Платон: за эту весёлость и лёгкость характера. Платон залюбовался Алкивиадом, так что даже запнулся о камень и чуть не упал, вызвав смех у подоспевшего Аполлодора.
Кто хотел пить, те останавливались, выходили на обочину дороги и дожидались повозки с водой, которая двигалась в хвосте процессии. Впрочем, желающие могли не только утолить жажду, но и подкрепиться. Водой угощали бесплатно, а за вино и закуски надо было платить.
Сидя на обочине, Платон дождался водовоза и пошёл рядом с его телегой, нагруженной амфорами и кувшинами. Взял самый маленький кувшин, отпил из него сколько хотелось, оставшуюся воду выливать не стал, вернул её вместе с кувшином хозяину — дорога длинная, а колодцы встречаются не часто. Хозяином на телеге был мальчишка-раб, весёлый и разговорчивый: подавал жаждущим воду с шутками-прибаутками, делал это ловко и быстро, словно всю жизнь только тем и занимался. Платон спросил, как его зовут и откуда он родом. Мальчишка ответил, что имя его Федон, что он из Элиды, происходит из богатого и знатного рода, а в плен к афинянам попал вместе с отцом несколько лет тому назад. Отец уже год как умер, а мальчик остался у храмового жреца Феодора в Агрее, который и повелел ему сопровождать элевсинскую процессию в качестве водовоза.
— Что же тебя твои богатые родственники не выкупят? — спросил Платон.
— Так ведь идёт война, да и вряд ли кто из них знает, что я жив.
— А что ты умеешь делать кроме того, что сидеть на телеге и раздавать людям кувшины с водой? — спросил Платон.
— Многое умею, — весело отвечал Федон, не забывая между тем о деле. — Я обучен грамоте и арифметике, игре на кифаре[35] и на авлосе, пению, стихосложению и декламации. При храме я и пою, и декламирую гимны, когда в том бывает нужда по службе.
— А читаешь ли ты книги, Федон?
— Когда никто не видит, читаю, — ответил Федон, прикрыв рот рукой, проболтавшись о тайном занятии.
— И чьи же сочинения ты уже прочёл?
— Гомера, — ответил Федон. — А ещё басни Эзопа.
— И кто тебе больше понравился? Гомер или Эзоп?
— Эзоп, — ответил Федон, смеясь. — Он веселей!
Сзади послышался какой-то шум. Платон оглянулся и увидел, что к ним приближается колесница Алкивиада. Возничий громко требовал прохожих расступиться, пропустить колесницу. Алкивиад же стоял, положа одну руку на рукоятку меча, другой держась за поручень, и смотрел поверх голов идущих.
— Подай и нам воды! — потребовал возничий, когда колесница Алкивиада поравнялась с телегой водовоза. — Да поживей!
И тут Алкивиад увидел Платона.
— А, племянник! — сказал он и протянул Платону руку. — Хочешь, поедем дальше вместе?
