Рихард Дюбель - Наследница Кодекса Люцифера
– Ну да, – Вацлав откашлялся, – господа – это господа, не так ли? Разве ты не знаешь историю о крестьянах, которые выкапывали из земли корни, и старые клубни, и прошлогодние желуди, чтобы спасти своих детей от голодной смерти, когда мимо проходила компания охотников их герцога и расположилась перекусить именно там, где крестьяне голыми руками перепахали поле?
Молодой монах покачал головой.
– Герцогиня и придворные дамы попросили лакеев, чтобы те прогнали крестьян, ибо вид последних оскорблял взор господ.
– Да горят они все в аду! – воскликнул молодой монах.
– Нет, да простит их Господь и да растолкует им прегрешение, что они совершили.
Молодой монах опустил взгляд. О военных действиях и привходящих обстоятельствах было известно всем. Монастырь Райгерна располагался прямо перед воротами Брюнна.[7] В 1643 году и еще раз – в 1645-м шведские войска взяли город в осаду, окончившуюся безуспешно. Однако и сегодня опустевшие крестьянские усадьбы, разоренные деревни и вырубленные леса в окрестностях Брюнна свидетельствовали об этих событиях не хуже, чем разоренная церковь Святого Петра на холме Петра в городе, сожженном шведами, башни которого были разрушены пушечными снарядами шведов. Многие послушники монастыря были сиротами, чьи родители погибли во время этих осад. Вацлав продолжил милосердную политику своего предшественника Георга фон Горнштейна, и в результате большая часть его монахов на собственной шкуре испытала ужасы войны и была решительно настроена не допустить дальнейших бесчестных поступков. Для целей Вацлава было только выгодно, что половина Моравии пребывала в убеждении: монахи Райгерна – люди с характером, которые не станут молча сносить обиды.
Вацлав продолжил политику Георга фон Горнштейна и в другом отношении, подобно тому, как тот, в свою очередь, унаследовал задание от своего предшественника, Даниэля Кафки. Перед тем как Даниэль Кафка стал аббатом, бенедиктинский монастырь с многовековой историей был закрыт, а его добро продано – после 1618 года протестантские сословия пришли к власти в до тех пор наполовину нейтральной Моравии и отомстили организациям католиков. Поражение под Белой Горой уничтожило это недолговечное господство, и Райгерн возродился, но с новой задачей, которой он до того момента не знал. Вацлав глубоко вздохнул. Монастырь с непростой судьбой и особой миссией занимал в его сердце место сразу после никогда не угасающей любви к Александре и преданности семье.
– И только вспомни о Янкау,[8] – вмешался один из старших монахов. – То есть, если тебе очень хочется спросить, как такое возможно, чтобы господа вели переговоры о мире, а война все продолжалась. Императорские войска ввязались в бойню при Янкау, чтобы задержать шведов под предводительством генерала Торстенсона. Более десяти тысяч погибших, друг мой. После победы Торстенсон приказал своим солдатам целых три часа ходить по полю сражения и убивать раненых и сдавшихся в плен солдат императора. Таким образом он хотел не допустить того, чтобы они когда-нибудь снова выступили против него. Только со стороны императора насчитывалось восемь тысяч убитых.
– Когда это было? – спросил молодой монах.
– В начале 1645 года, за несколько недель до того, как генерал Торстенсон подтянулся к Брюнну, – пояснил Вацлав.
– Значит, уже после того, как начались переговоры в Мюнстере, – заключил молодой монах и скривился. Глаза его превратились в две узкие щелки.
– Когда они уже шли полным ходом и господа купались в роскоши, – подтвердил один из старших монахов. – В то время как из Померании, Франконии и Пфальца доходили слухи, что люди едят собак и кошек и что те, кто не умирает от чумы, умирает с голоду.
– Я даже слышал, – добавил один монах, – что голодные убивали путешественников и варили их, выкапывали мертвецов из могил и тоже ели.
– Это всего лишь слухи, – заявили сразу несколько голосов.
– Есть письмо совета города Кобурга к шведскому полковнику Врангелю, – сказал Вацлав после того, как все замолчали. – В нем сообщается, что ситуация в деревнях настолько плоха, что собаки, кошки, мыши, крысы, всякая падаль, буковые орешки, желуди, даже трава – все идет в пищу; и что матери режут обреченных на смерть новорожденных детей и подают их на обед своим семьям. Я слышал это от наших братьев in benedicto[9] в монастыре Мюнстершварцах.
Они уставились на него, вытаращив глаза. На заднем плане кого-то вырвало.
– В Пфальце, – сурово продолжал Вацлав, – казненных преступников снимали с виселицы или с колеса, чтобы съесть. Около Бориса обезвредили огромную разбойничью шайку, в котлах у них нашли остатки сваренных человеческих конечностей.
– О Господи, даруй им всем покой и милость!
– Аминь, – ответил Вацлав. – Я рассказал это только затем, чтобы довести до вашего сознания, что на этой войне Бог не стоит ни на чьей стороне. Если мирные переговоры снова окончатся провалом, то наступит конец всему, что мы знаем. С тех пор как переговоры начались, французы ворвались в Вюртемберг и Швабию, а шведы бесчинствовали у нас и в Баварии, будто дьяволы в человечьем обличье, так что даже курфюрст Максимилиан Баварский перестал поддерживать императора Фердинанда и начал вести со шведами собственные мирные переговоры. Впрочем, как только шведы ушли, он снова нарушил перемирие и заключил союз с императором, но вы видите, что за это время господа зашли так далеко, что верность сеньору и вероисповедание для них ничего больше не значат.
– Но это же хорошо, преподобный отче, разве нет? Если силы у них подходят к концу…
– Я этого не говорил. Скорее нужно опасаться того, чтобы в конце концов все не набросились друг на друга, ведь тогда вспыхнет все, что еще осталось. Даже император Фердинанд, хотя на него давят со всех сторон, пытался пускать в ход дипломатию и изворотливость и замедлил переговоры бессмысленными требованиями…
– Господи, просвети его!
– Как я и говорил – до мира рукой подать. Но вы видите, что это совершенно ничего не значит, когда господа ведут переговоры друг с другом; смерть идет дальше. Кайзер Фердинанд хочет во что бы то ни стало получить империю и обеспечить положение своей династии. Сейчас все идет к тому, что мирный договор может быть подписан. Однако, если что-нибудь случится, а император и его союзники испугаются того, что противники хотят использовать их слабость и попытаться в последний момент отхватить у империи земли… Или же того, что один из полководцев решит захватить побольше добычи, прежде чем война закончится, а он еще не успел нагреть на ней руки… Тогда снова вспыхнут битвы, и это уже будет последняя война, которую люди здесь, в Европе, ведут друг против друга, так как после нее не останется больше никого, кто сможет поднять руку против соседа.
Они снова уставились на него. Вацлав встал и отодвинул недоеденный бульон.
– Вот такая ситуация, – заключил он. Затем поднял руки и повернул их ладонями вверх. – Здесь – избавление и мир. Здесь – тотальное уничтожение. Помолимся же Господу, чтобы не случилось ничего непредвиденного.
По дороге во двор Вацлав отвел в сторону привратника и смотрителя винного погреба.
– Сколько времени прошло между тем, как вы узнали о моем возвращении, и моим появлением здесь?
Привратник смущенно улыбнулся.
– Целый день, преподобный отче.
– Ну-ну, – сказал Вацлав.
– Было бы полтора дня, преподобный отче, если бы ты не провел полночи в пути, – добавил привратник, прежде чем смотритель винного погреба ткнул его в бок, заставив замолчать.
– Ну-ну, – повторил Вацлав. – Тогда вы знаете, что нужно делать.
– Что, преподобный отче?
– Что-нибудь, чтобы этот интервал составил два дня.
Каждый из них посмотрел на Вацлава с невинной улыбкой, в которой, однако, заключалась немалая толика гордости. Вацлав улыбнулся в ответ. Он невольно подумал о старом кардинале Мельхиоре Хлесле, своем наставнике. Кардинал умер почти двадцать лет назад. Вацлав был уверен: старик гордился бы этими негодяями.
– Кстати, – добавил привратник, – кто-то еще приближается к нашему монастырю. Одинокий всадник. Он следует за тобой, с тех пор как мы узнали о нем.
– Судя по скорости, он должен появиться здесь с минуты на минуту, если не остановился на отдых, однако мы так не думаем: он, похоже, торопится, – сказал смотритель винного погреба.
– Ну-ну, – в третий раз произнес искренне пораженный Вацлав. – Друг или враг?
– Установить это, к сожалению, невозможно, преподобный отче.
– А что произошло бы, если б он догнал меня и сбил с ног?
– Тогда мы бы знали об этом еще полтора дня назад, преподобный отче.
В трапезную, шаркая сандалиями, вбежал монах.
– Приезжий, преподобный отче! – тяжело дыша, сообщил он.
Оба старших монаха переглянулись и просияли от гордости.
