Аркадий Савеличев - Последний гетман
Король Фридрих непроизвольно вздохнул, и Кирилл, уже знавший местные придворные сплетни, понял этот вздох как прощание с молодостью и стареющей матерью Фике, герцогиней Йоганной-Елизаветой. От отца ли, полковника, от истинной ли королевской крови взошла прелестная и умная Фике – какая разница! Была молодость, и мать нынешней Фике горячила кровь, а отцу ее, полуголодному герцогу, – ведь следовало быть при полку? Вот от такой полковой жизни и родятся солдатские дочери… Не станет же полковник допрашивать короля – было там что или не было? Сплетни – они сплетнями и останутся. А Фике теперь – при императрице Елизавете. И не мудрые ли языки прусских посланцев вбили в розовые ушки Елизаветы благую мысль: а не женить ли племянника Петра на его кузине Фике, при крещении нареченной теперь Екатериной?! Какая разница – кто кузен, кто кузина! Суть-то в том, что российский трон обступают, неизбежно наследуя его, немецкие принцы и принцессы… Понимает ли это молодой, далеко идущий граф?!
Разумеется, всего король Прусский не высказывал. Он просто экзаменовал – глупого еще по молодости. Как прямодушный солдат, говорил о трудностях своего слишком зажатого соседями королевства… и о будущей дружбе с великой Россией, в которой так близко и так славно стоят у трона братья-графы Разумовские, может, как раз истинные вершители судеб…
Король Фридрих и сам бы ранее не поверил, что может так доверительно говорить с молодым, новоиспеченным графом, который скрывается под расхожим русским именем: Иван. Если бы не дерзкая мысль: когда скрывают истинные имена – далеко идут… Как царь Петр, например, инкогнито вояжировавший по Европе. А что – этот юный граф не крепок ли телом для дружбы с королевской, в боях закаленной Пруссией?1
Обласкав юношу и обещав ему полное королевское покровительство на землях Пруссии, Фридрих понял, что не зря убил на это два драгоценных часа. Его ждали военные дела – приготовления против слишком фанаберистого австрийского императора. Карл нищ, стар и глуп. Он истый прихлебатель у Елизаветы – бабы, ба-абы как никак! Не отхватить ли у него для начала Силезию, не страшась бабского заступничества? Право, Пруссии пригодится!
Истинно отцовским жестом провожая юного графа, он пред закрывшимися дверями уже неприкрыто вздохнул: да-а, жизнь королевская…
Скрипка!
Когда становилось тяжко, он брал в руку скрипку и играл на ней нечто и самому непонятное, собираясь с мыслями. Только тогда, после резких, стремительных взмахов смычка, и наступало полное понятие. Как после доброй штыковой атаки…
Часть вторая
ВРАТА НАУКИ
I
Из заграницы граф Кирилл Григорьевич Разумовский вернулся 21 мая 1746 года. Разумеется, через Париж… не через Лондон же. И не только потому, что они с Григорием Тепловым изрядно помотались, чтобы плыть на Англицкие острова и самолично удостовериться в широте пролива, разделяющего Францию и Англию. Пролив разделял и «дипломатический политикес», о котором вполне доверительно толковал в Берлине граф Чернышев. Россия металась от любви к солдатской Пруссии до туманно-загадочной Англии и обратно, вплоть до Парижа. Умер навечно Иван Иванович Обидовский – народился о семнадцати годах граф Кирилл Григорьевич Разумовский. Языки? Науки? Моды первостатейные?.. Все так, все европейского лоска, но ведь и доверительный шепоток тоже молодого, но уже поднаторевшего в интригах графа Чернышева, – шепоток более чем прозрачный:
– Ах, Кирилл Григорьевич! Не принимайте всерьез возложенное на вас вояжирование… однова живем, не так ли? Разве что мимоходом, мимолетом – маленько опознать настроения французского двора. Людовик – не Фридрих, напрямую саблей рубить не станет, словесные кружева крутить начнет. Да и сомневаюсь я, чтоб он столь льстиво, как Фридрих, принял графа Разумовского… не обижайтесь – меня, государева посланника, он не удосужился принять. Нет, вояжируйте в свое удовольствие… разве что глазком прозорливым, едино для блага России, глянуть на фавор возле французского короля… Его российский посланник, маркиз Шетарди, крутит любовные круги возле Государыни Елизаветы – чем хуже российские графья? Единое – выбросьте мысли об Англицких островах. Выпьем за французскую дорожку!
Уму непостижимо, как умен и прозорлив был граф Чернышев! На Англию Кирилл мог любоваться лишь с бережья Ламанша… ничего там, в туманной дали, конечно, не видя. И по версальским паркетам Людовика, само собой, моднейшими парижскими подошвами не шаркал; так, крутились вокруг разные графья, бароны и маркизы, тоже, вероятно, за модой под «дипломатический политикес» съезжавшиеся в Париж, – и он в их вихре кружился, частенько теряя из вида своего наставника Теплова. Тот предпочитал народ трактирный, румянощекий, в открыто назойливых юбках. А когда ему все это осточертело, самолично привез от графа Чернышева грозное послание. Запечатанное, разумеется. И не Чернышевым на немецко-французский лад писаное, а крепкой рукой старшего брата. По первым словам можно было догадаться – что делать. Брат как казацкой саблей рубил:
«Хватит по Парижам шататься. Поелику дело для тебя наиважнейшее есть. Государыня требует, смекай!»
Смекнул Кирилл, струхнул его наставник – поскакали в Санкт-Петербург как оглашенные! Побросали, не простившись, и баронов, и маркизов… и всех трактирных дезабилье. Дело! Государево!
Адъюнкт Григорий Теплов до лучших времен удалился в Академию наук, Кирилл Разумовский пряником к Государыне. По фамилии разум имел – через покои братние. Тот встретил истинно по-братски, с распростертыми. Ну и Кирилл не растерялся. Первыми словами, как и после приезда с Черниговщины, были:
– Вернулся, младшенький?
– Возвернулся, старшенький.
– Ив каком же настроении пребудешь, граф Кирилл Григорьевич?
– А в каком повелишь, граф Алексей Григорьевич.
– Почему же так умалительно?
– По сему – ты отца вместо мне. -
– Ой ли? Даже ежели с розгой?.. Доходили, доходили слухи о ваших заграничных деяниях… Скидывай в таком разе штаны.
Кирилл не замедлил ослабить шнуровки и застежки своих атласных парижских панталон, вопрошая взглядом – где же розги?
А перья гусиные – на что? Прямо из серебряного подстаканника целым пуком в руку старшего брата перекочевали, угрожающе натопорщились. Может, что и сотворили бы, но тут без камердинеров и фрейлин раскрыла дверь сама Государыня.
– Что за машкерад?
В один миг подтянулся, выправился Кирилл, и пока Алексей целовал ручку, тоже склонился в низком, из Парижа вывезенном поклоне. Ручка милостиво протянулась.
– Люблю машкерады. Возвратился-таки наш милый камер-юнкер… нет, с сего дня – действительный камергер! Не зазнавайся.
– Не зазнаюсь, ваше величество.
– Истинно так… но машкерады чего ради? Старший брат, с пуком гусиных перьев в руке, не знал, что ответить, а младший – как же, заграничного воспитания! – тотчас нашелся:
– Брат мне отца вместо, ради встречи такой, по-отцовски же, захотел угостить розгами… да вот только перья гусьи и нашлись, ваше величество…
Елизавета хохотала истинно от души. Красива и величественна была, когда смеялась:
– Нет, не соскучишься с вами! Как, наш действительный камергер… да без одного дня и президент Академии наук… под розгами?! За это стоит добрую чару поднять… не так ли, грозен братец Алексей Григорьевич?- Истинно так, – шваркнул он на стол пук рассыпавшихся гусиных перьев. – С вашего разрешения, Государыня, распоряжусь?
– Распорядись, мой друг, распорядись.
За столом Елизавета больше смеялась, чем ела и пила, – хотя тем и другим никогда не пренебрегала. Причиной был все тот же Кирилл. Когда радужный смех начинал затухать, он вновь начинал:
– Вы спрашиваете, ваше величество, что нового в Европах? А там сейчас не едят и не пьют, все деньги на пушки уходят. Король Фридрих не угостил меня даже кислым вином…
– О, скупердяй прусский! – в перебивку новый взрыв смеха.
– … Король прусский интересовался – не скучает ли Императрица Елизавета Петровна…
– … И что же ты, граф Кирила?..
– Я-то? Я ответствовал: Императрице Елизавете Петровне скучать некогда, поелику она делами денно и нощно занята…
– Денно? Нощно? Делами?.. – Бокал от смеха даже смахнулся со стола вдребезги.
– К счастью, братья разлюбезные!
– К счастьицу вашему… господынюшка, – по какому-то своему праву, без всяких чинов ответствовал старший.
– До счастья вашего императорского величества… моей Государыни вечный раб! – без робости, но с полным этикетом вторил младший.
Обед долгий, уединенный, всего на три куверта, да на братниной укромной половине. Кажется, уставать стала Государыня. Кирилл понял это, поднялся из-за стола:
– Если позволите, ваше императорское величество, я откланяюсь, устал с дороги…
