Агилета - Святая с темным прошлым
– И то правда! – пробормотала Софья Романовна. – Раньше обедню выстаивала, а сама гадала, где бы в этой дыре швею достать – обносилась ведь вся. А теперь детей уложу и начинаю плакать, да молиться, чтобы с мужем у нас было все по-прежнему. А исполнит Господь мою молитву, как ты думаешь?
Барыня жадно вглядывалась в ее лицо, но Василиса покачала головой:
– Господь вам не холоп, чтобы исполнять немедля, что ни скажут. Вы благодарите его лучше почаще.
– За что же? – изумилась Софья Романовна.
– А за все. За то, что живы и здоровы, равно как и детки ваши. За то, что есть у вас и кров, и пища, за то, что на такую красоту смотрите каждый день, – Василиса повела рукой вокруг себя.
– А о муже молиться можно? – робко спросила Софья Романовна.
– Можно, – поплыли в улыбке Василисины губы. – О том, чтобы его в бою не сразили.
Барыня опустила голову.
Прощаясь, она расцеловалась с Василисой и, обнимая, крепко прижала к себе.
– Тяжко тебе, поди, одной-то? – спросила она.
Василиса покачала головой:
– С людьми тяжельше. А когда с тобой один лишь Господь, какие труды?
Барыня глянула на нее столь уважительно, что Василисе даже забавно стало. После, провожая ее коляску взглядом, ощущала девушка и неловкость, и радость одновременно. Негоже, конечно, ее за старицу почитать, но ведь утешила, помогла! И слова нужные на язык пришли, даром, что молода. Словно бы батюшка через нее Софью Романовну увещевал… Да, кто знает, может, так оно и было?
К вящему смущению Василисы, Софья Романовна была лишь первой из тех, кто прибегнул к ее духовному совету. Потянулись за ней и другие офицерские жены из стоявшего в Ахтиаре гарнизона. У всех у них были мужья, почти у всех – дети, а, значит, и печалей и сомнений имелось предостаточно. Почитай раз в неделю наведывались к «старице» гости, и через какое-то время девушка стала чувствовать, что тяготит их, еще до того, как высказывали они это словами. Попросили бы объяснить это чувство – не смогла бы. От каждой женщины словно тянулась нить, нащупав которую сердцем, Василиса разматывала клубок и добиралась до самой сути. Бывало, девушка сама рассказывала очередной офицерше, что ту к ней привело, вызывая смятение и восхищение. А, чем больше восхищения, тем больше доверия к ее совету. Однако уверена была Василиса: не внутри нее возникают те глубокие мысли, что она высказывает, а приходят к ней свыше. Не считала она произносимые наставления своими, и каждое утро, и каждый вечер молилась о том, чтоб не овладел ею дух гордыни.
Так счастлива она была, служа людям в их скорбях, что боялась за свою душу. А за тело бояться уже не приходилось: на следующий день после своего посещения прислала ей Софья Романовна кучера с гостинцами. Круг сыра, буханка хлеба, полдюжины вареных яиц. По словам кучера, прислала бы и масла, да боялась, что растает дорогой. А еще передала жестяную кружку, памятуя о том, что девушка за каждым глотком воды ходит к реке.
Едва кучер скрылся из виду, как впилась Василиса в сыр зубами (ножа-то у нее тоже не было!) и испытала ни с чем не сравнимое блаженство. Затем отломила кусок душистого, пористого хлеба и чуть не заплакала от счастья: ничего вкуснее ей едать еще не доводилось!
А позже, с тех пор как вошло у офицерш в обычай к ней наезжать, стали они сразу прихватывать с собой харчей. Кто поскупее, кто пощедрее, но каждая поднималась по тропинке не с пустыми руками. Несли и вещи, нужные по хозяйству; так обзавелась Василиса солью, котелком, ножом, ложкой, огнивом. Чем не райская жизнь?
Только вот подмывает иногда невесть откуда взявшаяся тоска, как река в половодье, и тянет, тянет к чему-то… К чему-то такому, в чем и признаться себе боишься. Но устремляешься к этому всем сердцем, и нет тебе удержу. И страшно это, и желанно, и, чем страшнее, тем желаннее. Господи! Почему же ты не спасаешь нас от наших дерзких желаний?!
XV
«…Едва завидела его, идущего ко мне, взволновалась я, как никогда доселе. И ныне, вспоминая то мгновение, вся трепещу и душою вновь обращаюсь в робкую девицу…»
В тот день с самого утра грыз и грыз Василису голод. Уж не менее двух недель прошло с тех пор, как наведалась к ней последняя офицерша (не из самых щедрых!), и давно съедены были все ее гостинцы. А плоды да ягоды не могли, как прежде, насытить исхудавшую девушку. Голодной Василиса ложилась спать, голод будил ее на рассвете, выкручивая желудок, как белье после стирки, и в то утро показался девушке особенно нестерпим.
Тут пришла к ней спасительная мысль: а что если поискать в здешних лесах грибов? Склоны гор уже по-осеннему золотятся, жара спала, и после страшного летнего сухостоя то и дело проливаются дожди. Впору пойти груздям да маслятам! Оглядывая окрестности, уже прикидывала Василиса, куда направиться, как вдруг заприметила: кто-то поднимается к ней по тропинке. А кто, пока не разобрать из-за высоких зарослей на склоне.
Глянув вниз, туда, где офицерши обыкновенно оставляли свои коляски, девушка с удивлением увидела одного оседланного коня. Что это за гостья удалая к ней пожаловала, что ездит в одиночестве да верхом? Но долго рассуждать ей не пришлось: увидела незнакомца и замерла, как завороженная. Был то офицер, да, судя по золотым кистям шарфа, коим он был подпоясан, довольно высокого чина.
Сильные, темные волосы нежданного гостя колыхались под ветром, как некошеный луг. Причудливым образом сливалось в его лице мужская суть и женские черты: дивные оленьи глаза, мягкие губы в полуулыбке, изящный нос и столь совершенный овал лица, словно бы примерялся Творец вдохнуть в сего человека женскую душу. Но нет, за девицу он не сойдет, хоть в сарафан его ряди! Каменный, округло-твердый подбородок, высокий смелый лоб и до того уверенный в себе взгляд, каким ни одна женщина на свете не взглянет. Что-то дрогнуло в душе Василисы и пригрезилось ей на миг, что, подойдя, сей человек, не спросив на то дозволения, обнимет ее молча и крепко, раскроет ей губы поцелуем и увлечет в пещеру на каменное ложе. Поднесла она руку ко лбу и с силой отерла лицо, точно снимая наваждение.
Офицер тем временем приблизился и склонился в красивом поклоне. Росту был он среднего, а сложения – плотного, однако двигался чрезвычайно грациозно и тем напоминал лицедеев, что Василиса первый и последний раз в жизни видела в день батюшкиной кончины.
– Здравствуй… пустынница! – произнес он с улыбкой.
– Здравствуйте, ваше благородие! – еле выговорила Василиса сухими, как песок, губами.
Жгучий стыд объял ее, впервые за все это время. Донельзя устыдилась того, чего не стыдилась прежде: черных от пыли обмоток у себя на ногах, изношенной рубахи с оторванными выше локтя рукавами и еще того, что с самой масленицы не гляделась она в зеркало.
– Вижу, правду говорили наши гарнизонные дамы, – продолжал офицер. Ласковый был у него взгляд и веселый.
– Что же они говорили?
– Что объявилась в горах отшельница самой праведной и строгой жизни.
Внешне был офицер почтителен, но мягкие, упругие губы его так и готовы были дрогнуть в улыбке, будто не верил он ни единому слову, которое произносил.
– Да я не то чтобы отшельница… – пробормотала Василиса.
– Кто же ты?
– Вот живу тут по милости Божьей, – уклонилась девушка от ответа.
Офицер промолчал, но можно было биться об заклад, что про себя он подумал: «Любопытно!»
– И каково тебе тут живется? – спросил он чуть погодя. – Чем питаешься? Поди, акридами и диким медом[4]?
– Если б медом! – с горечью вырвалось у Василисы. Голод, на время притихший, вновь дал о себе знать.
Офицер посерьезнел. Окинул внимательным взглядом убогую пещеру, истонченное долгим постом Василисино лицо и руки, на которых видна была каждая жилка.
– Жаль, припасов никаких я с собой не взял! – сказал он. – Ну да ничего: поедешь со мной. Наш полк стоит в Ахтиарской бухте, отсюда не далеко. Там тебя накормим, приют дадим.
Василиса покачала головой.
– Что так? – удивленно поднял брови офицер, не привыкший, по-видимому, встречать отказ.
– Здесь у меня приют, – тихо ответила Василиса.
– Здесь еды никакой не сыскать.
– Не хлебом единым, – уважительно, но твердо ответила Василиса.
– Но ты же совсем одна, без защиты.
– Не одна я: ангел мой хранитель здесь незримо предстоит. До сих пор он от меня беду отводил.
Офицер пожал плечами:
– Не пойму я тебя что-то! Говоришь, не отшельница, а к людям не идешь. Или ты меня боишься?
Василиса покачала головой:
– Не вас я боюсь, греха боюсь.
Озадаченно молчал офицер, сохраняя для видимости на губах усмешку. Молчала и Василиса, хоть душа у нее в те мгновения и дрожала, точно земля, по которой марширует полк солдат.
– Откуда же ты взялась такая? – вновь заговорил офицер, глядя на нее с пристальным интересом.
– Да вон с той дороги, – Василиса махнула в ее сторону рукой.
