Илья Клаз - Навеки вместе
Пока железо разогревалось, Шаненя на доске прикидывал угольком размеры и контур сабли, топтался по тесной кузне, потом вышел и долго свистел Полкану — лохматому чуткому псу. Тот примчался, завилял хвостом, затерся ласково о ноги хозяина. Шаненя накинул на шею собаке веревку и конец прицепил к двери.
— Должно быть, готово, — Алексашка вытащил из горна железо. Бросил на наковальню и быстро застучал молотом, повторяя после каждого удара: «Га!., га!., га!..» Дождем сыпались белые искры.
— Мягкое, — неодобрительно покачал головой.
— Что поделаешь! Еще раза три выколачивать придется, — решил Шаненя. — Воздуха в нем много. А пан Скочиковский хвалил, что лучшего не найду…
Дважды Алексашка нагревал железо и выстукивал молотом. Потом калил, отпускал, снова калил и старательно выбивал. Покрылся испариной лоб, взмокла рубаха на плечах. Только к полудню вытянул железо в нужную длину, заострил конец, слегка выгнул в полудугу. Раскалил последний раз в горне и бросил в длинное деревянное корыто. Запузырилась, зашипела вода. Алексашка вынул из корыта саблю, долго рассматривал ее. И вдруг вздрогнул, круто повернувшись к двери. В одно мгновение бросил саблю в корыто. Выхватил из горна красноватую ось и яростно застучал по ней молотом.
Дверь в кузне заскрипела и знакомый голос спросил:
— Кто тут есть?
— Тьфу, напугал! — Шаненя уставился на Велесницкого. — Крадешься, словно кошка.
— Неужто испугался!
— Сам знаешь… И собака не тявкнула. — Шаненя отворил дверь. На щеколде болтался обрывок веревки. — Сбежал пес!
Велесницкий осмотрелся в кузне.
— Оси куете?
— Оси… — Алексашка достал из воды саблю и подал ее Ермоле.
Велесницкий повертел саблю.
— Будет рубать?
— Голову, пожалуй, сбросит, — усмехнулся Алексашка. — Только этого мало.
— Неужто? — рассмеялся Велесницкий. А я думал, что большего и не надо.
— Она панскую саблю выдержать должна.
— А выдержит?
— Сейчас посмотрим.
Алексашка неторопливо обмотал тряпкой черенок. Потом к наковальне обухом приставил топор.
— Отойди в сторону. Кабы в глаза не отлетело…
Велесницкий и Шаненя отошли к двери. Алексашка поднял саблю над головой, прицелился и, ахнув, опустил ее на топор. Втроем склонились над саблей.
— Слабовата, — с сожалением заметил Алексашка, ощупывая грубыми пальцами глубокую зазубрину. — Еще раз отбивать надо…
— Не бедуй, — успокаивал Велесницкий. — На пики разве?
— На пики железо в самый раз. Завтра ковать буду. Пика — дело не хитрое.
Алексашка снова встал к горну. Ходит дышло вверх и вниз. Тихо охает мех, и белым жаром вспыхивают угли. Стучит Алексашка молотом по сабле, выбивая воздух из металла. Плотнее становится железо. Стучит и думает, какая чудесная сила хранится в ржавых болотах Полесья! Саблями и пиками обернется панам собственная земля. Стучит Алексашка молотком. Устал за день, ломит спину, а дух бодрый. Когда закончил, бросил молоток, вытер вспотевшее лицо и, наклонившись к кадке, вдоволь напился холодной воды.
— Теперь должно покрепчать. Попробуем потянуть на камне.
Шаненя вертел ручку точила, Алексашка водил лезвие.
— Три не выковать в день? — спросил Велесницкий.
— Трудно, — Алексашка подумал. — Вот если б еще одного челядника найти.
— Да-а, — задумчиво протянул Ермола. — Было б за четыре недели сто сабель. Как потребны они!..
Алексашка спрятал саблю под хлам, забросал это место углями. Долго гремел железом, выбирая полоску на пики. Велесницкий и Шаненя вышли из кузни, присели на колоды неподалеку. Алексашка прикусил губу: доверять-то доверяют, а все же есть и такие речи, которые слушать ему не положено. Хоть и гремел железом, стучал, а разговор все же доходил до него. Слушал и не представлял, что в нем тайного? Долго говорил Велесницкий о некой братской школе, что имеется в Пинске. Участники братства там читают вирши и проповедуют христианскую веру. А пинский ксендз Халевский домогается от владыки Егория, чтоб братскую школу ту закрыли, а детей христианских отослали в римский коллегиум для обучения.
— Не быть тому! — сурово прервал Шаненя.
И еще Велесницкий называл некого Афанасия Филиповича, именуя великим мужем. Будто привез тот Афанасий Филипович в Пинск мудрую книгу, которую сам сложил и отпечатал в Вильне. А книга та направлена против унии.
И еще слыхал Алексашка разговор про то, что на всей Белой Руси застучали ковали. Холопы нападают на королевские дозоры и забирают порох. С мушкетами и саблями мужики не особенно ловки, а вот уж косы и топоры держат крепко. Под Слуцком, а может, под другим городом, ибо Алексашка не расслышал, мужики пришли к пану и миром просиди, чтоб уменьшил на один день барщину. Пан обещал подумать. А назавтра деревня была полна гайдуками. Троих мужиков на колы посадили. Услыхав о расправе, чернь окольных деревень схватила косы и обложила гайдуков. Одни бежали, других покололи. Потом имение перетрясли, нашли квиты попасовые, подымные, поборовые, сложили в кучу и огнем попалили…
— Славно! — похвалил Шаненя.
Потом Иван еще что-то говорил Велесницкому, но что — тут уж Алексашка совсем не слыхал.
За неделю так намахался молотом Алексашка, что к воскресенью не чувствовал ни рук, ни спины. Вставал на зорьке и дотемна не вылезал из кузни. Помогать Шаненя не мог, занят был седельной работой. Все пятнадцать сабель и десяток пик Алексашка выковал своими руками.
В это воскресенье Алексашка спал больше обычного. Раскрыл глаза — в хате светло. Лежал, растянувшись, в сладкой истоме. Скрипнула дверь. В хату вошла Устя, поставила на лавку ведро со студеной водой. Алексашка видит из-под полуприкрытых век ее крепкие загорелые ноги. Устя отбросила сползающие на лицо волосы, повернула широкое конопатое лицо. На лавке лежала рубаха Алексашки. На груди дыра, пропалил у горна. Устя осторожно, чтоб не разбудить Алексашку, приподняла рубаху, посмотрела и положила на место. Алексашка не сдержался.
— Может, зашьешь? — и раскрыл глаза.
Устя вспыхнула.
— Кто прожег, пусть и чинит!.. — и бросилась к двери.
— Устя, обожди!
— Чего надо? — задержалась на пороге, не поворачивая головы.
Алексашка посмотрел на Устю и подумал, что сердце у нее мягкое. Всю неделю, как дитя, досматривала Карпуху. То ячменную кашу даёт ему ложкой, то ядреным квасом поит и разговаривает с ним. Одного не может понять Алексашка, почему не смотрит в его сторону Устя, почему сторонится? В мыслях Алексашка говорит самому себе, что нет ему дела до девки. Но в душе обидно. Неужто он такой никудышный, что недостоин разговора? Ведь и девка не панского рода. Там, в Полоцке, заглядывали на него девчата. Знает Алексашка, что пора бы и ему семью иметь. Взять бы в жены такую девку, как Устя. Не ленивая, хозяйская. Вся домашняя работа горит у нее в руках.
— Что ты, Устинья, на меня все волком смотришь?
И вдруг усмехнулась Устя. Впервые за все время. Сверкнула белыми, как чеснок, зубами, повела плечом:
— Я на всех, одинаково смотрю. Говори, что хотел?
А он оробел, замялся. Мелькнул в глазах Усти загадочный огонек и погас.
— Зашьешь рубаху?
Устя не ответила. Вышла из хаты, грохнув щеколдой.
Глава седьмая
Вместе с подслеповатым горбуном-старцем Фонька Драный Нос дошел до большого города. Поднялся на косогор. Вдалеке, с правой руки, поблескивала река. К ней прижались домишки, над которыми возвышались купол церкви и две узкие, высокие башни костела.
— Бобруйск. — Старец приложил ладонь ко лбу.
— Большой град!
— Ба-альшой!.. Было время, что акерманския и крымский татары жгли его и не сожгли. Еще воевал его и обкладывал князь Михаила Глинский. А он, славный, не поддался. Выстоял. Потом, как построил Петра Тризна костел, так пустили корни иезуиты…
С горбуном-старцем было хорошо Фоньке. Все он знает, везде побывал. Харчевался вместе с ним, что бог давал и давали люди добрые. В деревнях понаслышались, что под Бобруйском неспокойно — бродят в лесах шайки, а город якобы обложили казаки. Фонька не боится казаков. Решил сам пробираться туда, где лежит славный и вольный остров Хортица. И вот Фонька уже у стен Бобруйска, а казаков пока не видал.
— Что тебе со мной?.. — говорил старец. — Ты молодец ладный. Иди на пристань в Бобруйске. Там купцы по реке вниз струги гонят. Купцам работный люд надобен.
— Берут ли беглых?
— Как не брать, человече ты милый! Беглые впору купцу. С беглым мороки меньше и харчи ему абы какие идут.
Фонька Драный Нос согласился. Подался сразу на пристань. Возле берега полно телег купеческих с разными товарами. Гомон и ругань. С телег мужики тянут мешки на барки, что бортами уставили весь берег. На одну из барок таскали пеньку. Пенька чистая и полегче, чем мешок с зерном, от которого пуп трещит. Посмотрел и подошел к мужику.
