Гасьен Куртиль де Сандра - Мемуары графа де Рошфора
Кончино Кончини
Убийство Кончино Кончини
Герцог де Люинь после этого попытался сосредоточить всю власть в стране в своих руках, но его плечи оказались слишком слабыми для такой ноши, а партия королевы-матери, сформировавшаяся из завидовавших новому первому министру, стала усиливаться день ото дня. Те, кто были теснее всего связаны с ней, были вызваны ко двору, а так как господа де Марийаки были одними из самых преданных, они и получили наибольшие знаки отличия. Один из них даже стал претендовать на то, чтобы стать первым министром. Но при этом королева-мать призвала к себе на службу и епископа Люсонского, который позже станет известен под именем кардинала де Ришельё, и он вдруг засверкал так, что блеск де Марийака тут же поблек на его фоне.
Герцог де Люинь
Чем больше были амбиции Марийака, тем труднее ему было терпеть Ришельё, запросы которого оказались не меньшими, чем его собственные. Амбиции умножались на зависть, и все это давало в итоге такую страшную ненависть, что они просто не могли переносить друг друга. Смерть герцога де Люиня, открывшая двери к руководству кабинетом министров, еще больше усилила эту взаимную ненависть, но Ришельё очень скоро взял верх над всеми, включая саму королеву-мать.
Маршал Луи де Марийак
Де Марийак и его брат организовали против него массу интриг, и, если бы гений этого человека оказался чуть меньшим, ему не удалось бы избежать падения. Но он все выдержал, а так как он никого так просто не прощал и хотел еще больше упрочить свою власть, он решил снести головы тех, кого больше всего боялся, а посему он не удовлетворился тем, что вынудил королеву-мать бежать из Франции, но решил еще и уничтожить де Марийаков.
* * *Вот почему он так часто спрашивал меня, не встречался ли я с ними. На самом деле он решил испытать мою преданность или, что более вероятно, ему захотелось избавиться от маршала, который был человеком безупречным, а посему он однажды сказал мне:
— Вы убеждали меня, что для вас не существует родственников, когда речь идет о служении мне. Вот теперь я и решил вас проверить. Вот приказ, — продолжил он, подавая мне пакет, — об аресте маршала де Марийака, и я хочу, чтобы вы знали, о чем идет речь. Отнесите его ему и помните о том доверии, которое вам оказано. Я заслуживаю того, чтобы вы сохранили мне верность. Уверяю вас, эти слова потрясли меня. Взяв пакет, я сказал:
— Монсеньор, если Ваше Преосвященство хочет удостовериться в моей преданности и в моем умении хранить секреты, я сделаю то, что должен сделать.
Я не отказался подчиниться, но все же попросил принять во внимание, что, если он поручит это дело, направленное против одного из моих близких, кому-то другому, я не стану от этого менее преданным ему.
— Идите, я вам говорю, — ответил мне господин кардинал, — и остерегайтесь, если я вынужден буду сделать то, о чем вы говорите.
Мне пришлось повиноваться. При этом, признаюсь, я никогда не садился в седло с таким чувством сожаления. Мне так хотелось предупредить того, кто был в Париже, о беде, угрожавшей его брату. Но все же чувство долга восторжествовало над родственными обязательствами. Я даже проявил проворство и вручил мой пакет на шесть часов раньше, чем могли подумать.
Арест этого маршала наделал много шума. Все обвиняли господина кардинала в излишней жестокости, а посему он вынужден был приостановить суд, который был расположен сделать все, что тот захочет. Что касается меня, то я, после того как продемонстрировал ему всю силу своей преданности, подумал, что мне позволят ходатайствовать за маршала, тем более что моя просьба показала бы ему в большей степени мою честность, чем желание противопоставить хоть что-нибудь столь могущественному обвинителю. Но я не открыл ему всех своих чувств, которые, как у великих людей, так и у всех прочих, лишь являются результатом слабости. В ярости, он сказал мне, что удивлен, что один из его слуг выступает против него, и его негодующий взгляд заставил меня так задрожать с головы до ног, что могу сказать, что такого страха я не испытывал никогда ни в траншее, ни в открытом бою.
Я не решился в тот день больше появляться ему на глаза, а когда назавтра утром я все же явился, он сделал вид, что не замечает меня. Когда же его взгляд попадал на меня, он отводил его так быстро, что мне показалось, что он боится. У меня было немало врагов в его доме, и мою немилость быстро заметили, тем более что нашлись люди, которые слышали наш разговор и то, что он мне сказал. Господин граф де Суассон[13], который был противником кардинала, воспользовался этим, чтобы предложить мне перейти к нему на службу. Хотя он и был принцем крови, что могло дать мне немалые преимущества, я ответил тем, кто обратился ко мне от его имени, что у меня слишком много обязательств по отношению к господину кардиналу, чтобы иметь желание поменять хозяина. Другой, возможно, рассказал бы Его Преосвященству об этом предложении, но я, подумав, что в моем положении это может быть неправильно воспринято, решил этого не делать.
Ля Ферте, отец того, кто стал маршалом Франции, был на стороне этого графа, но он был неверным слугой. Граф не делал и шага, о котором он тут же не докладывал бы кардиналу, и он узнал, не знаю уж как, о сделанном мне предложении и тут же донес об этом. Кардинал принял меня за предателя и, посмотрев на меня недобрым взглядом, спросил, есть ли мне что сказать ему. Я ответил, что мне нечего сказать, так как он своими словами навсегда закрыл мне рот.
— Неужели этим же я закрыл вам и сердце? — воскликнул он. — Неужели после этого вы не захотели отомстить мне?
— Вам, Монсеньор? — ответил я удивленно. — Как такая мысль могла бы прийти мне в голову? Вы же мой хозяин, которому я обязан всем…
— Это все мне известно, — перебил меня он, — но все же, какие у вас дела с графом де Суассоном и что вы затеваете с ним вместе?
По этим словам я понял, что меня кто-то выдал.
— Монсеньор, — ответил я, — если я вам не рассказал ничего, это не потому, что я хотел что-то сохранить от вас в тайне. Просто я подумал, что достаточно будет выполнять свои обязанности, не становясь при этом доносчиком. Господин граф де Суассон предложил мне перейти к нему на службу, но те, кто рассказал вам об этом, должны были бы передать и мой ответ на это предложение.
— Я все знаю, — сказал господин кардинал, — и я вам советую честно во всем признаться, если вы хотите, чтобы я простил вас.
— Я не собираюсь просить прощения, Монсеньор, — ответил я, — я лишь хочу, чтобы вы были справедливы ко мне. Я сказал, что у меня уже есть хороший хозяин и я не хочу менять его на другого. И я буду повторять это все время, пока Ваше Преосвященство будет нуждаться в моих услугах…
— Это все, что вы хотите мне сказать? — перебил меня господин кардинал. — Ну что же, хорошо, только смотрите не раскайтесь потом, когда уже будет поздно.
Я ему сказал все то, что мог сказать невиновный человек, а так как он сомневался в том, что я говорю правду, он еще целых восемь дней даже не смотрел в мою сторону. В течение этих дней он задействовал Ля Ферте, чтобы тот все еще раз перепроверил. Ля Ферте сделал все возможное, но он узнал лишь то, что со мной говорил Месьер — человек, преданный своему хозяину, из которого невозможно ничего вытянуть, — и что он сам обратился к принцу. Он сам ему сказал, что я — отважный парень, что я имел возможность продемонстрировать это, а также что я — очень верный, однако у меня не сложились отношения с кардиналом, к которому у меня могут быть претензии, и что это удобный случай, чтобы заполучить ценного человека, и что он может со мной поговорить от его имени. Граф де Суассон, который был человеком простым, также рассказал, что ничего не получилось, что Месьер говорил со мной, но безрезультатно.
Это вернуло мне милость господина кардинала, но вовсе не свободу господину де Марийаку. Напротив, королева-мать, постоянно затевая все новые и новые дела с этим министром, окончательно погубила его. А так как предлогов для его ареста явно не хватало, стали искать преступление в области хищения государственных средств, в чем при особом желании тогда можно было обвинить практически любого. И действительно, кто может быть совсем уж невиновным, если он отвечает за то, что делают его солдаты? Вот под таким ничего не значащим предлогом кардинал и осуществил свою месть. Он направил к маршалу своих комиссаров, и они стали задавать ему тысячи вопросов по различным пустякам. Он четко отвечал пункт за пунктом, что весьма обременяло судей, но кардинал, видя, что они находятся в нерешительности, напомнил им о том, что им стоило бы быть повнимательнее в выполнении своих обязанностей, и они сделали все так, как было нужно. Они приговорили его к смертной казни через отсечение головы, и в тот же день приговор был приведен в исполнение на Гревской площади. Я, зная деликатность господина кардинала, спросил его, могу ли я поносить траур. Он холодно ответил мне, что я волен делать все что хочу, что для меня означало, что ничего делать не надо.
