Георг Эберс - Невеста Нила
— Не странно ли это: старики и дети обыкновенно любят солнечное тепло; первые охотно спят, вторые играют на солнышке. Но я… Несколько лет тому назад со мной случилось что-то необыкновенное, вы знаете… и тогда у меня застыла кровь. Теперь она не хочет больше согреться; переход от холода в комнате к удушливому зною на дворе отражается на мне чрезвычайно сильно, почти болезненно. Чем старше становишься, тем охотнее предоставляешь молодежи то, что было когда-то приятно самому; единственное, от чего нам, пожилым людям, трудно отказаться, это ощущение телесного довольства; благодарю вас, что вы терпеливо переносите ради меня холод, так как мне он необходим. Какое у нас стоит невыносимо жаркое лето! Ты, Паула, родившаяся в Ливанских горах, имеешь понятие о зиме. Иногда мне хотелось бы лежать на слое снега! Холод приносит такое отрадное ощущение, так оживляет силы! Между тем вы избегаете того, что мне приятно. Юношеский пыл несовместим ни с чем охлаждающим.
Мукаукас разговорился, тогда как во время игры в шашки он ограничивался только отдельными словами. Орион почтительно выслушал его, но потом возразил, улыбаясь:
— Однако есть и молодые люди, которые любят выказывать ледяную холодность, Бог весть из-за каких причин!
При этом он взглянул на Паулу. Девушка гордо отвернулась от него, не говоря ни слова, и по ее прекрасному лицу скользнула тень досады.
V
Когда арабский купец был допущен к наместнику, его слуги внесли и разостлали перед Георгием кусок ковра. Великан масдакит хлопотал при этом больше всех. Однако вид рослого перса с курчавыми волосами подобными львиной гриве, с блестящими кинжалами и боевым топором за поясом до того напугал больного старика, что тот, не помня себя от страха, закричал:
— Вон!… Вон его, вон! Зачем здесь этот вооруженный человек?… Я не хочу смотреть ковер, пока он не уйдет из комнаты!
Руки мукаукаса дрожали, лицо помертвело, и купцу поневоле пришлось удалить верного Рустема, самого безобидного из людей. Тогда наместник мало-помалу пришел в себя. Несколько лет назад один высланный из Египта грек покушался на его жизнь, и с тех пор разбитый параличом Георгий был подвержен припадкам беспричинного страха. Оправившись от первого потрясения, он стал с восторгом рассматривать ковер, вокруг которого столпилась вся семья. Каждый говорил, что ему не случалось видеть ничего подобного, и бойкая Сусанна вздумала послать за дочерью и бывшими у нее гостями, чтобы они смогли полюбоваться драгоценной тканью. Однако было уже довольно поздно, а ее дом находился далеко от дворца мукаукаса, так что ей пришлось отказаться от своего намерения.
Георгий и Орион слышали раньше об этом дивном художественном произведении; оно было добыто победоносным арабским войском при завоевании персидского государства в «Белом замке», или царском дворце в столице Сасанидов [15]Медине. Первоначально замечательный ковер имел триста локтей [16]в длину и шестьдесят в ширину, но халиф Омар, сохранивший привычки проводника караванов в отношении жилища, одежды и пищи, не пожалел уникальную художественную работу и велел разрезать ковер на куски, чтобы наградить ими приближенных пророка. Сам халиф пренебрегал всякой роскошью.
По словам купца, привезенная им часть ковра досталась Али [17], зятю пророка. Гашим видел это дивное произведение искусства в целости в Мекке, где ковер висел на стене великолепной тронной залы, а позднее — в Медине, перед тем как его разрезали.
Присутствовавшие убедительно просили араба описать, каков был вид недостающей части ковра; между тем почтительный хозяин каравана стал проявлять беспокойство, поглядывая на свои босые ноги, стоявшие на сыром мозаичном полу вблизи фонтана. Обувь, по обычаю мусульман, была оставлена им в прихожей. Наместник заметил это и, подозвав невольника, шепнул ему несколько слов, пока Нефорис, Орион и Сусанна наперебой осаждали Гашима вопросами. Возвратившийся слуга по знаку своего господина разостлал перед арабом ковровую дорожку. Старик поспешил встать на нее своими загорелыми ногами. При этом в его обращении произошла неожиданная перемена. Он выпрямился с достоинством, которое удивило Георгия и его семью в заезжем купце, смиренно переступившем порог комнаты, многословно расхваливая свой товар. На его лице с печатью кроткого спокойствия в чертах выразилось удовольствие, а добрые глаза сверкнули влажным блеском, как у обрадованного ребенка. Гашим посмотрел на мукаукаса благодарным взглядом и почтительно склонился перед ним, прикладывая концы пальцев ко лбу, к губам и груди, что означало: «все мои думы, слова и чувства посвящены тебе». При этом купец сказал:
— Благодарю тебя, сын Менаса, твой великодушный поступок достоин мусульманина!
— Скажи лучше — христианина, — с жаром воскликнул Орион.
Однако его отец медленно покачал головой и с ударением произнес:
— Нет, только человека!
— Только человека, — повторил купец и потом задумчиво продолжал, — действительно, пока мы живем на земле, нам следует поступать по-человечески, так как люди созданы по образцу единого Бога. Кто может сравниться с Ним в милосердии? Но каждый смертный, проявляя милосердие, подражает Господу.
— Опять-таки ты приводишь христианское правило, странный мусульманин! — прервал его Георгий.
— А между тем, — возразил, сохраняя спокойное достоинство, Гашим, — это изречение слово в слово соответствует заповеди лучшего из людей — нашего Пророка. Я принадлежу к числу тех, кто знал его при жизни. Малейшее горе ближнего наполняло его мягкое сердце нежным состраданием. Он велел щадить всякое дерево при дороге, называя смертным грехом причиненный ему вред; каждый мусульманин обязательно старается выполнить этот завет. Кто оказывает милосердие, написано в книге пророка, тот…
Но купец не успел докончить фразу.
Паула, молча стоявшая до тех пор у колонны, сделала два неторопливых шага вперед и остановила араба повелительным жестом руки. Ее лицо пылало, глаза сверкали гневом. Одни из присутствующих смотрели на девушку с недоумением, другие — с досадой; собачка Ориона с неистовым лаем кинулась на Гашима. Не обращая ни на кого внимания, гречанка воскликнула взволнованным голосом:
— Как вы, почитатели лжепророка, единомышленники кровожадного халифа, смеете еще толковать о милосердии! Мне известно, что вы творили в Сирии! Я видела своими глазами вас и ваших остервеневших женщин, которые неистовствовали с пеной у рта. В моем лице ты встретил обличительницу мусульманских злодейств: в Дамаске вы нарушили договоры, и жертвы вашего обмана — наряду с мужчинами, беззащитные женщины и дети — были изрублены или растерзаны вами в куски. Разве ты, апостол милосердия, ничего не слышал о том, что происходило в Авиле? Друг Магомета, твоим соплеменникам заповедано щадить придорожное дерево, а между тем как поступили вы с невинными жителями Авилы? Вы свирепствовали там, как волки в овчарне. Смешно после этого толковать о милосердии!
И пылкая девушка разразилась громким смехом, махая в воздухе высоко поднятой рукой, как будто ей хотелось отогнать от себя тучу назойливых оводов. Она со вчерашнего вечера сдерживалась, терзаясь нанесенной ей обидой. Дав волю накипевшему гневу, Паула почувствовала облегчение.
Присутствовавшие расступились перед ней, и она остановилась посреди комнаты, дрожа с головы до ног и кидая кругом угрожающие взгляды. Орион смотрел на нее со страхом и восхищением. Да, его мать была права. Кроткая молодая девушка не могла смеяться таким горьким смехом, но даже в своем ожесточении Паула была великолепна, как богиня мести, изваянная рукою Апеллеса, виденная им в Константинополе. Нефорис переглядывалась с Сусанной, неодобрительно пожимая плечами, и даже сам Георгий был озадачен поступком племянницы. Он знал причину этой неожиданной вспышки, но чувствовал, что ему необходимо сдержать отчаянный порыв молодой девушки и заставить Паулу опомниться. Больной назвал ее по имени, сначала тихо, потом громче и более строгим тоном. Его голос звучал упреком и сожалением.
Девушка вздрогнула, точно внезапно пробужденный лунатик, провела рукой по глазам и сказала, почтительно склоняясь перед наместником:
— Прости меня, дядя! Я забылась в твоем присутствии, потому что трудно превозмочь себя. Ты знаешь мое прошлое. Когда мне напоминают о нем, когда я слышу слова, похвалы злодеям, которые лишили меня отца и брата…
Громкие рыдания прервали ее речь, и маленькая Мария со слезами бросилась на шею плачущей Паулы. Орион был готов сделать то же самое: ему так хотелось прижать несчастную к своей взволнованной груди. Женская слабость придавала неодолимое очарование этой женщине с великой душой и еще сильнее влекла к ней Ориона.
Но Паула скоро оправилась. Ласковые увещания дяди придали ей силы сдержать свой порыв.
