Розмэри Сатклифф - Серебряная ветка
Урбан в недоумении поднял брови:
— Я не думаю, что это настолько важное дело, чтобы беспокоить цезаря.
Флавий сделал шаг вперед и положил руку на заваленный бумагами стол, его лицо, голос выражали отчаянную настойчивость:
— Нет, очень важное, клянусь. Если дело не дойдет до слуха цезаря, и притом быстро, да еще так, чтобы никто другой не вмешался раньше, то одни боги ведают, к чему это может привести.
— Даже так? — Взгляд коменданта обратился на Юстина. — И ты тоже такого мнения?
— Да, командир.
— И ты тоже не узнал того, второго? Ну-ну!.. Что-то мне все больше не верится в это, центурион Аквила. — Комендант слегка постукал себя по носу тупым концом стила, что всегда делал в задумчивости. Затем неожиданно объявил: — Хорошо, быть посему, вы поговорите с императором, но причина такой таинственности должна быть очень веской. Если же ваша тайна — пустой вздор и я окажусь в дураках, тогда пусть смилуются над вами боги — я вас не пощажу. — Он возвысил голос, окликая стражника, стоявшего за дверью: — Опцион, отведи этого человека в камеру. А вы оба пойдите тоже, проследите, надежно ли его запрут. После этого советую вам надеть форму. Я извещу вас, когда император сможет с вами поговорить. — Благодарю, комендант. Сейчас же идем.
Флавий, а за ним Юстин вытянулись и отсалютовали. Вместе с двумя легионерами, взявшими под стражу пленного, они покинули комнату коменданта, пересекли двор претория и ступили на крепостной плац. Как раз когда они переходили главную улицу, им повстречалась группа всадников, следовавшая от главных ворот, откуда начиналась дорога на Лондиний. Посторонившись, чтобы дать им проехать, Юстин увидел в центре кавалькады Аллекта в гражданской одежде.
Он взглянул на них сверху вниз, и взгляд его упал на пленного, он едва задержался на нем, но Юстину показалось, что улыбка на лице Аллекта на миг застыла, превратив лицо в маску. Больше Аллект ничем не выдал, что узнал сакса, и проехал мимо, не оглядываясь, а пятеро пеших двинулись дальше, стуча подкованными сандалиями по камням мостовой, — между мастерскими, где трудились оружейники, к караулке у ворот.
— Надо же случиться такой неприятности. Теперь Аллект видел его. Да, хуже не придумаешь, — заметил Флавий на обратном пути, когда они возвращались вдвоем к себе в казармы. — Он, видно, нарочно постарался опередить Караузия. По крайней мере так это выглядит.
— Он не может быть уверен, что мы видели его с саксом, — возразил Юстин. — Мы могли наткнуться на него позже. В таком случае, он мало что способен сделать, не выдав себя окончательно.
— Не уверен. Мне-то, конечно, в голову ничего не приходит, но ведь я не Аллект.
И Юстин заметил, как в неярком свете мартовского солнца побледнело вдруг лицо ого сородича.
Заваленному работой в больнице Юстину некогда было размышлять об Аллекте. Он не вспомнил о нем, даже заслышав дробь копыт и звуки труб, возвестивших о прибытии императора. Он отмеривал микстуру для одного из пациентов, когда наконец комендант прислал за ним. Однако Юстин сперва с большой тщательностью закончил начатое и тогда только последовал за гонцом, на ходу обдергивая тунику и проверяя, ровно ли посредине у него пряжка на поясе.
На дворе ему попался Флавий, также вызванный к императору, и дальше они пошли вместе.
Двое молодых трибунов, дежуривших в передней комнате императорских покоев, поглядели на них с интересом. Судя по всему, весть о том, что они поймали и привели утром сакса, облетела всю крепость. Один из трибунов встал и исчез во внутреннем помещении, тут же вернулся и отступил в сторону, оставив дверь открытой:
— Входите, император готов принять вас.
Караузий с момента своего приезда, видимо, успел лишь снять хохлатый шлем и тяжелый, заляпанный грязью плащ. Когда друзья вошли в комнату, он стоял у стола, заваленного бумагами, и держал в руках развернутый свиток. При их появлении император поднял голову:
— А-а, это опять вы. Комендант сообщил, что у вас ко мне неотложное дело. Должно быть, оно и вправду очень важное, раз не может подождать до утра. Час поздний.
— Да, цезарь, дело очень важное. — Флавий отсалютовал. Дверь у них за спиной закрылась, и взгляд Флавия устремился мимо императора — на высокую фигуру, полулежавшую на ложе в дальнем, зато пенном углу.
— Цезарь, мы хотели бы поговорить с тобой наедине.
— Если дело действительно важное, Как вы считаете, то говори прямо, без обиняков. Или, может, ты ожидаешь, что я по твоему велению прогоню главного среди моих министров, как пса в конуру?
Юстин, стоявший за плечом Флавия, почувствовал, как тот напрягся, почувствовал, как зреет в нем решимость.
— Будь по-твоему, цезарь, я скажу прямо. Сегодня утром мы двое лежали в засаде в тростниках около старых рыбачьих хижин и ждали уток. Оттуда мы наблюдали встречу между одним из Морских Волков и неким человеком из нашего лагеря. Из-за далекого расстояния мы, к сожалению, не смогли расслышать всего разговора.
Караузий отпустил свиток, и он, щелкнув, свернулся.
— Это я уже знаю от коменданта Урбана, — сказал он. — Что же удалось вам разобрать из их разговора?
— Не слишком много. Сакс, видно, упрекал нашего за то, что тот опоздал, а тот сказал: «Знаю, когда уже рассвело, ходить опасно. Я бы пришел раньше, если бы мог, ради себя самого. Рискую-то больше я. Тебе надо только залечь, пока за тобой не придет „Морская колдунья“». Приблизительно так, насколько я запомнил. Затем он сказал: «А теперь передай тем, кто тебя послал…» Но тут они отвернулись, и мы дальше не расслышали.
— А этот… человек из нашего лагеря… Вы сказали коменданту, что не узнали его. Это правда?
Долю секунды стояла звенящая тишина. Затем Флавий ответил:
— Нет, цезарь, неправда. — Так кто же он? — Главный среди твоих министров. Аллект.
Слова упали в тишину, словно камень в пруд. Юстин кожей ощутил, как от них в затаившейся тишине расходятся круги, шире, шире, и вдруг все расплескалось, смешалось, когда Аллект вскочил со своего места, издав восклицание — не то ярости, не то изумления.
— Коша Беа!1 Если это шутка…
— Это не шутка, — прервал его Флавий. — Даю слово.
Голос цезаря упал между ними, как обнаженное лезвие:
— Я хочу полной ясности. В чем, собственно, ты обвиняешь Аллекта?
— В тайных переговорах с Морскими Волками, нашими противниками.
— Так, теперь по крайней мере все ясно. — Караузий обратил ледяной взгляд на Юстина: — Ты высказываешь то же обвинение?
Во рту у Юстина неприятно пересохло, но он ответил:
— Я видел то же, что видел Флавий, мой сородич. Я высказываю то же обвинение.
— И что скажет в свою защиту Аллект, мой главный министр?
Аллект, казалось, преодолел удивление, осталась одна ярость.
— Это так… так невероятно. Я просто теряюсь… я не нахожу слов! Неужели и в самом деле я должен защищаться от столь чудовищного обвинения?
Караузий невесело засмеялся отрывистым смехом:
— Пожалуй, нет. Флавий безотчетно сделал шаг вперед:
— Цезарь, тут замешано не только наше слово. В камере заперт наш пленник, вели привести его сюда, он окажется лицом к лицу с Аллектом, и тогда можно будет выяснить правду.
— Так… оказывается, все продумано с большой тщательностью! — воскликнул Аллект, но голос Караузия заглушил конец фразы:
— Центурион Аквила, будь добр, открой дверь позади себя и позови сюда трибуна.
Флавий повиновался. На пороге показался трибун:
— Что прикажешь, цезарь?
— Мне нужен заключенный из… — Караузий повернулся к Флавию, и тот ответил на немой вопрос:
— Камера номер пять.
— Слышишь, трибун Випсаний? Немедленно привести заключенного из пятой камеры.
Трибун Випсаний отсалютовал и исчез. Они услышали четкие шаги в приемной и голос, повторивший приказ.
В покоях императора воцарилась гнетущая тишина, абсолютная, ничем не нарушаемая. Юстин, стоявший с Флавием около двери, смотрел прямо перед собой. И однако, как выяснилось впоследствии, он заметил и запомнил много мелких деталей: идеально четкую тень большого шлема Караузия на освещенной стене, где каждое перышко орлиного гребня выделялось отдельно; жилку, бьющуюся на щеке у Флавия, который стоял крепко стиснув зубы; цвет вечернего неба за окном, пронзительно-синий, подернутый пасмурной золотистой дымкой от света большого маяка… Внезапно в тишине возник звук: тихое, настойчивое постукивание. Скосив глаза в сторону, Юстин увидел, что Аллект, так и стоящий возле ложа, с которого вскочил, барабанит своими длинными сильными пальцами по деревянному изголовью. Его бледное лицо ничего не выражало, и только сжатые губы да сдвинутые брови выдавали с трудом сдерживаемый гнев. «Что скрывается за этой бледной гневной маской? — подумал Юстин. — Страх и ярость зверя, загнанного в ловушку? Или же бесстрастный мозг хладнокровно продумывает и меняет свои прежние планы?» Постукивание становилось все более громким, и вдруг к нему присоединился другой звук: стремительный топот ног, не то шаг, не то бег. «Идут двое, не больше», — решил про себя Юстин.
