Анна Ветлугина - Игнатий Лойола
Однажды он счёл себя вполне способным читать и велел сестре принести рыцарских романов. Донья Магдалена нахмурилась. Хотела ответить резкостью, но передумала и кротко согласилась:
— Как вам будет угодно, братец. Сейчас поищу.
— Только не «Амадиса Галльского», — крикнул ей вслед Иниго, — я его в Памплоне уже наизусть выучил... а, впрочем, можно и его... в крайнем случае.
Вернулась Магдалена с книгами. Осторожно сложила на одеяло толстые фолианты.
— Сестрица! — возмутился Лойола. — Что ты принесла мне? Я разве священник? Зачем мне Библия? А эти толстые жития? Да я же умру от скуки над ними! Давай, неси романы!
Магдалена опустила взгляд, но произнесла твёрдо:
— Нету романов, братец. Из чтения — только церковные книги.
— Что это случилось с доном Мартином? — удивился Иниго. — Или Перо заморочил ему голову? (Он имел в виду их брата, дона Перо, служившего священником в церкви Святого Себастьяна в Аспетии). У нас же были полки с нормальными книгами, я помню.
— Не знаю, дон Иниго, я ведь давно не живу здесь, — пожала плечами Магдалена, внутренне цепенея от страха. Она занималась лжесвидетельством, попросту говоря — врала. Правда, делала это во имя спасения брата. Ей давно казалось — Иниго ведёт неправедную жизнь. Все годы, что они не виделись, — до неё долетали слухи не только о воинских подвигах младшего брата, но и о его многочисленных амурных похождениях, попойках и скандалах.
— Надо будет спросить Мартина, может, он не всё выбросил, — проговорил Лойола, с отвращением открывая Житие Франциска Ассизского. — Спросишь, а, сестрица?
Та кивнула, моля Бога не карать её за обман. Потом помолилась, чтобы обман не раскрывался как можно дольше. Иниго, сердито сопя и бормоча себе под нос, переворачивал тяжёлые страницы, кое-где склеившиеся от долгого лежания на полке. Сестра на цыпочках, стараясь не спугнуть его, покинула комнату.
Через некоторое время к ней прибежала служанка с известием о том, что больной срочно зовёт её к себе.
Донья Магдалена заметалась. Как поступить, если он потребует позвать брата Мартина? Она ведь не успела посвятить того в свои душеспасительные планы. Да и поддержит ли её старший брат? Он, конечно, не такой гуляка, как Иниго, но особого рвения в вере тоже не проявляет.
Она попадётся на обмане. Такая безупречная! Лучше уж признаться самой... Да, она прямо сейчас пойдёт и признается младшему брату, объяснив всё заботой... но тогда придётся нести ему эти романы, исчадие греха... Нет, никогда!
Закусив губу, она нерешительно вошла в комнату.
— Сестрица, — сказал ей Иниго, — неужели Мартина, как всегда, нет дома?
Она машинально кивнула, отметив, что продолжает нагло врать. Старший брат копался в садике под окном, Магдалена прекрасно знала об этом.
— Ну, нет и не надо! — махнул рукой Иниго. — И тебя хватит. Мне поговорить нужно. Послушай, сестрица, я ведь стал калекой, верно?
Магдалена отчаянно замотала головой, но её запас по вранью неожиданно закончился. Она почувствовала, как краснеет, будто девчонка, укравшая сладкий пирожок.
— Не отвечай, — разрешил он, — я сам знаю. Видишь ли, я уже несколько дней бодрюсь впустую. Не представляю, как жить дальше. Тебе этого не понять, наверное, но... мне удавалось неплохо коротать жизнь ожиданием подвига. Я ведь был неплохим воином, спроси тех, кто служил со мной. Вот... и дождался. Вряд ли я теперь вернусь на службу. Такая история.
С помощью локтей он немного приподнялся на подушках, изо всех сил подтащив прикрученные к палкам, будто неживые ноги.
— Я всё думал, как жить дальше, — помолчав, продолжал он, — и всё выходило, что жить не нужно...
— Самоубийство — страшный грех! — запальчиво прервала его Магдалена.
— Да... я знаю, — отозвался он с досадой. — Только не тебе судить меня. Ты здорова.
Она снова залилась краской. Иниго полистал книгу о Франциске Ассизском.
— Вот, где-то здесь... нет, не могу найти. Но я понял сегодня: быть святым гораздо почётнее, чем рыцарем. В общем, сестра, я решил стать святым.
— Да ты... твоя гордыня не знает границ! — она даже задохнулась от возмущения.
— Почему же? — кротко спросил Лойола. — Ты не была рыцарем и не знаешь, насколько это трудно. Но я же справился. Здесь, конечно, потруднее будет, но ничего, у меня ведь впереди целая жизнь.
— Вы очень самоуверенны, братец, — сказала она, откашлявшись, — между прочим, святых избирает Бог. Стать святым по своему хотению не во власти человека.
— Ну а почему же ты так уверена, что Бог не изберёт меня? Меня же посвящали Ему. Даже тонзуру, говорят, выбривали в младенчестве. И мама меня рожала в хлеву.
— Да не ходила она ни в какой хлев! — вздохнула Магдалена.
— А ты рядом стояла?
— Да нет, просто наша мама такая чистюля была, — сестра прикрыла глаза, предавшись воспоминаниям, — не могла она ... на соломе...
Иниго улыбнулся:
— Вот и я так считал. А прочитал твою книгу — и будто увидел всё заново. Мадонна Пика, мать Франциска, тоже ведь в хлеву его родила. Прекрасно здесь про Франциска написано. Ему во сне голос был: «Кому ты хочешь служить — господину или слуге?» Он ответил: «Конечно, господину». И я подумал — какой смысл служить королю, если он сам — слуга Божий? Не лучше ли стать сразу Христовым рыцарем? Обязательно займусь этим!
Магдалена слушала его рассуждения, и её одолевали противоречивые чувства. Вроде бы правильные вещи говорит брат, но таким непривычным тоном! Будто прикидывает, как ловчее устроить выгодное дельце. Вроде бы нужно радоваться — Бог услышал её молитвы, помог обратиться грешнику. А такое чувство, словно братец обхитрил её и всё-таки изыскал возможность развлечься, несмотря ни на что.
Он криво лежал на подушках. Бледный, изрядно полысевший с момента ранения. Морщил лоб и, шевеля губами, загибал пальцы, будто подсчитывал что-то.
— Ещё, кстати, — голос его стал задумчив, — мои прошлые грехи можно рассматривать как путь, ведущий к покаянию. Даже своеобразный дар.
— Замолчите, братец! — взмолилась Магдалена. — Вы всё переворачиваете с ног на голову!
— У меня получается неплохой набор качеств для святости, — не слушая её, Лойола продолжал загибать пальцы. — Стойкость. Я же смог не закричать во время этой бойни. Харизма. Мне удалось увлечь за собой солдат там, в Памплоне. Грешная жизнь, которую я вёл. Многие святые с этого начинали. Прекрасно.
— Спи лучше, — чуть не плача, сказала сестра, забыв о своей правильности. Перекрестила его и торопливо вышла из комнаты.
Только дверь за ней закрылась, как силы опять оставили Иниго. Осторожно откинув одеяло, он посмотрел на ноги и содрогнулся. Потом вспомнил несколько особенно стыдных случаев из своей прошлой жизни. «Вот потому-то я и не умер там, в Памплоне. Придётся расплачиваться».
Он яростно стёр слезу со щеки и снова открыл житие святого Франциска.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Альбрехт шёл по мосту через Эльбу в ближайшее селение, где жила родня его матери. За его плечами трясся в такт шагам высокий короб, полный пирогов. Их поручили сменять на копчёную свиную ножку и прочую всякую всячину. Обычно родственники сами предлагали цену. До происшествия на рыночной площади Альбрехт терпеть не мог подобных поручений и всегда находил какие-нибудь отговорки, чтобы не тащиться в деревню. Теперь пережитый страх размягчил его сердце, и он сам вызвался помочь матери.
Впрочем, дойдя до моста, студиозус уже несколько раз раскаялся в своей опрометчивой доброте. Ветер, наполненный дождём, нещадно трепал его плащ, время от времени срывая с головы капюшон. До деревни ещё топать и топать, а дорога уже в городе стала непроходимой жижей. Что же будет в полях? К тому же мать долго копалась, собирая пироги, и вышел он поздно. Значит, вернётся глубокой ночью, мокрый и грязный, а завтра ни свет ни заря вставать на лекции.
С отвращением глядя на серую, испещрённую дождевыми каплями воду Эльбы, Альбрехт машинально просвистел первую фразу студенческой застольной песни «Gaudeamus igitur». Это переводилось: «Итак, возвеселимся». Он засмеялся и просвистел фразу ещё раз. Как же он удивился, когда откуда-то из-под моста ему ответили второй фразой!
Ускорив шаг, он перешёл через реку и оглянулся. Из-под моста глядела прыщавая ухмыляющаяся рожа Людвига.
— Ты чертовски кстати, Фромбергер! Идём, покажу кое-что интересное!
Альбрехт сам не заметил, как уже мчался по мосту обратно в город рядом с Людвигом. Тем самым, из-за которого чуть не окончил свои дни на виселице и которому собирался не подавать руки. Руки Людвиг не протянул и сам — дождь хлынул как из ведра, стало не до приветствий. Они бежали по улицам, но не к университету, как ожидал Альбрехт, а к ремесленническим кварталам.
— Чудный дождик! — прокричал Людвиг, круто заворачивая в узкий переулок. Альбрехт, не ожидавший такого резкого поворота, поскользнулся и плюхнулся в лужу.
