Георгий Федоров - Игнач крест
Степан Твердиславич легко поднялся на высокое крыльцо архиепископских палат, не задерживаясь прошел прямо в большую горницу, где заседал часто Совет Господы. Владыка уже был там. Пока Степан Твердиславич склонился к левой руке владыки, сухонькой, покрытой коричневыми пятнышками, Спиридон правой рукой перекрестил посадника, а потом, поморгав серыми, маленькими, но живыми и подвижными, как мыши, глазами, приветливо сказал:
— Садись, Степа. Ты небось побывал уже у летописца нашего? Как его здоровье? О твоем не спрашиваю, и так вижу.
— Батюшке неможется, — сдержанно ответил Степан Твердиславич. — Он просил передать, что не сумеет быть на Совете Господы.
— Ахти, ахти, — запричитал Спиридон, но глаза его пристально и внимательно глядели в глаза посадника, — вот незадача. Буду молиться за его здравие.
— Владыко, — сурово ответил посадник, — молись о том, чтобы Господь спас и сохранил наш Новгород.
— Молюсь, молюсь, денно и нощно молюсь, — также быстро отвечал Спиридон. — Да разве я один? И черноризцы. Молитвы об этом возносят попы во всех церквах и соборах, чернецы и игумены во всех монастырях, все молят об этом Святую Софию, святых преподобных угодников наших, святителей и самого Господа.
— Да, — вздохнул Степан Твердиславич, — я хотел посоветоваться с тобой, владыко, прежде чем начнет заседать Совет Господы.
— Ну и славно, — потирая сухонькие ручки, легко проговорил Спиридон. — Тем более что и еще советчик есть. Как говорят, Бог троицу любит.
Степан Твердиславич резко обернулся.
В глубине горницы на резной лавке сидел и благодушно улыбался уже седенький Юрий Иванович, бывший, или, как их в Новгороде называли, старый, посадник.
Степан Твердиславич с трудом скрыл досаду.
Глава III
СОВЕТ ГОСПОДЫ
У бывшего посадника Юрия Ивановича отношения с родом Михалковых были ой какими сложными… Прошло уже больше двадцати лет с тех пор, а не забывается обида. Началось все из-за того, что Юрий Иванович стоял за Всеволодовичей — потомков Всеволода Большое Гнездо, а отец Степана Твердислав Михалков — за Ростиславичей киевских и даже помогал возвести на новгородский стол Мстислава Удалого, сына Мстислава Ростиславича Храброго. Мало того, когда на другой год Мстислав Удалой ушел на княжение в Киев, оставив в Новгороде у своей дочери Федосьи, что была замужем за князем Ярославом Всеволодовичем, жену и сына Василия, то он взял с собой заложниками Юрия Ивановича и других знатных новгородцев. Присоветовал же князю взять их с собой именно посадник Твердислав Михалков. А такое не прощается!
В Киеве Юрию Ивановичу пришлось совсем не сладко. И хорошо еще, что в этом же году Мстислав Удалой вернулся в Новгород и освободил заложников.
Так что совсем не простыми были отношения рода Михалковых со старым посадником, да и сам старый посадник был не прост. Ничего, однако, не оставалось Степану Твердиславичу, как говорить при нем. Ни удалить Юрия Ивановича, ни самим уединиться со Спиридоном было невозможно — среди членов Совета Господы тайн не должно было иметь.
Степан Твердиславич пригладил непокорные волосы и проговорил рокочущим баском:
— Благоверный епископ новгородский Лука Жидята поучал: «Не будь у вас одно на сердце, а другое на устах. Не ссорь других, чтоб не назвали тебя сыном дьявола, помири, да будешь сын Богу». Сейчас, как никогда, нужно помнить эти мудрые слова…
— Истинно, истинно так, — закивал головой Юрий Иванович, а владыка только выжидающе посмотрел на посадника.
Степан Твердиславич тяжело вздохнул, но делать было нечего, и он приготовился уже продолжать свою искусную речь, когда Спиридон, моргая подслеповатыми серыми глазками, тихо, но внятно проговорил:
— Кровью сердца истекаю по сынам и дочерям нашим, погибающим в Торжке. Господа призываю явить свою милость и спасти их!
Степан Твердиславич шумно перевел дух, покраснел, побледнел и снова залился краской.
— Там не то что каждый день, там каждый миг дорог, — продолжал Спиридон, — а в посылке рати без одобрения вече ты мог бы оправдаться. Уговорил бы, например, князя Ярослава послать его дружину, а нет, так, не сгибая головы, понес бы кару…
Степан Твердиславич ничего не сказал в ответ, только набычился и задумался тяжело и глубоко.
Из этой задумчивости вывел его сдобный, мягкий голосок Юрия Ивановича:
— Вижу я, посадник, что у тебя все уже обмыслено, да только как еще остальные-то из Совета Господы решат. Я, к примеру, считаю, что помощь надо посылать, и чем скорее, тем лучше. Созвать вече, утвердить наше решение, назначить воеводу и посылать войско.
Степан Твердиславич ответил без раздражения, но мрачно и как-то устало:
— Ты прекрасно знаешь, что могучую силу шведского короля и орденских рыцарей сдерживают наши отборные полки. Если снимем сейчас их с границы, то всей своей мощью ударят нам в спину король и ливонцы. Тогда и Новгород погубим, и Торжок не спасем.
— Так оно, может, и так, — все таким же вкрадчивым голосом проговорил Юрий Иванович, — да ведь бывают случаи, когда не рассуждать надо, а действовать. Вот, к примеру, если увидит муж добрый, как стая бешеных волков терзает дитя малое, так не будет он рассуждать, как поступить ему, безоружному, а кинется спасать дитя. Правда ведь?!
— Верно, — сказал посадник, и лицо его стало наливаться темной яростной кровью. — Да только если этот муж добрый сам себе господин. А вот представь, что хозяин послал в дальний путь сего доброго мужа вместе со своим сыном и наказал пуще глаза беречь его. И если сын этот кинется на защиту дитяти, не обязан разве слуга задержать его какой бы ни было ценой? Ведь дитя все равно не спасти, а можно и хозяйского сына погубить, и самому погибнуть…
Юрий Иванович, только теперь перестав благодушно улыбаться, затеребил свою жидкую бородку и нерешительно спросил:
— Это кто же, например, хозяин, кто сын его, а кто слуга?
Степан Твердиславич уже полностью овладел собой.
— Господь Вседержитель — хозяин, Новгород — возлюбленный сын его, слуга — аз грешный, — сдержанно и твердо сказал он.
— Да-а, — задумчиво протянул Юрий Иванович, — похоже, слуга так бережет сына хозяйского, чтобы самому не попасть в зубы зверя, не схватиться с волками.
— Блажишь, старый, — грозно ответил посадник. — В трусости меня еще никто не обвинял. А вот о детище своем Новгороде пекусь, как о родном сыне.
Спиридон поднял свою сухонькую ручку, призывая бояр к порядку, и, чтобы предотвратить назревающий скандал, печально сказал:
— Прослышал я, Степан, что твоя дочь с отрядом новгородцев направилась к Торжку. Так ли это?
— Все правильно, владыка. Александра с соратниками должны разведать все о войске Батыевом…
Юрий Иванович испуганно охнул, а владыка, горестным взглядом поглядев на посадника, молча перекрестил его. За спиной Степана Твердиславича раздалось взволнованное покашливание и сопение. Он резко обернулся: не замеченные им в пылу спора, в палату уже входили все члены Совета Господы, шаги их заглушал мягкий ковер, устилавший пол. Привалившись к притолоке у входа, неподвижно застыл густобородый и плечистый тысяцкий Никита Петрилович, даже в архиепископских палатах не снявший тяжелого кожаного доспеха с набитыми на него стальными пластинами.
«Невелик теперь Совет Господы, — подумал Степан Твердиславич, — да каждого убедить надо».
Из старых посадников остались немногие: Иван Дмитриевич уже девять лет был посадником в Торжке, и сейчас никто не знал, жив ли он еще в горящем, со всех сторон осажденном врагами городе; Семен Борисович был убит во время смуты восемь лет назад; Водовик уже семь лет как умер в Чернигове, куда бежал от гнева народного за мздоимство и расправу с неугодными… Так что во владычной палате находились всего двое из бывших посадников — Юрий Иванович да уже старый и болезненный Федор Михалков, родной дядя Степана. Весь сморщенный, он кутался, несмотря на жар от печей, в лисью шубу. Лицо его, а точнее сказать, личико почти не было видно под седой струистой бородой и низко надвинутой на лоб бобровой шапкой. По внешности да и по манерам так не походил тихий, богобоязненный, слабосильный Федор Михайлович на свою родню, что многие и не подозревали об этом родстве. Да и посадничество его недолгое, бывшее полтора десятка лет назад, только и запомнилось, что строительством каменной церкви Святого Михаила, деревянной Трех Святителей да неудачной битвой с Литвой, в которой новгородцы и жители их пригорода Русы[46] потерпели обидное поражение.
Третий посадник, Твердислав Михайлович, так на Совет и не пришел, и никто, видно, не посмел нарушить его воли…
Словно держа строй, сидели рядом, один за одним, трое старых тысяцких. Степан Твердиславич знал, что единство их обманчиво: Якун Намнежич, бывший тысяцким одновременно с его отцом в последнее его посадничество, слыл да и был старым другом семьи Михалковых; Семен Емин, только год и походивший тысяцким, не жаловал посадников вообще, а уж Степана Твердиславича тем паче; Вячеслав, лишенный своей должности за два года до избрания Степана, хотя двор его и был разграблен тогда во время смуты, зла на сограждан, в том числе и на Твердислава, не держал.
