Ольга Гурьян - Мальчик из Холмогор (1953)
— Это что? — спросил Миша.
— Перегонный куб, — ответил лаборант.
Затем Миша осмотрел весы, тоже украшенные узором, поглядел на горн с мехами для сильного дутья, а когда снова вернулся к кирпичной плавильной печи с решёткой, на которую ставили тигли, то Михайло Васильевич воскликнул:
— Готово!
— Совсем другое дело, очень другое, — сказал Цильх и снял тигелёк с огня.
— Пусть остынет, — сказал Михайло Васильевич. — Образцы в мастерской? Пошли туда! А может, ты ещё есть хочешь? Мы, помнится, обед не доели.
— Я в пище очень умеренный, — сказал Цильх. — Я сыт. Пошли.
Михайло Васильевич, Цильх и Миша перебежали по снегу через двор, через сад, во второй двор, в мастерскую.
Здесь было жарко натоплено и очень светло от морозного солнца за окнами. За столами прилежно работали мастера. Миша сунулся было посмотреть, что они делают, но Цильх уже начал вскрывать свои ящики и доставать из них маленькие полушария из стекла различных цветов.
На каждый образец он дул, дышал, протирал полой кафтана и передавал Михайлу Васильевичу. А Михайло Васильевич, тоже дохнув, протирал кружевной манжетой и внимательно разглядывал на свет.
— Эти цвета дала медь, — объяснял Цильх. — Превосходное зелёное стекло, травяного цвета, весьма похожее на настоящий изумруд. Вот это очень похоже на бирюзу, это — полупрозрачное, как лист крапивы. А в этом ящике — стёкла жёлтых цветов, которые дало железо.
— А как на излом? — спросил Михайло Васильевич и осторожно ударил по образцу молотком.
По столу рассыпались крупные куски, сверкающие, как драгоценные камни.
— Михайло Васильевич, вас спрашивают, — сказала, просунув голову в дверь, служанка. — Из географического департамента.
— Сейчас приду, попроси обождать!
— Михайло Васильевич, подождите уходить, — поспешно попросил Матвей Васильев. — Я у вас хотел спросить...
Все подошли к его столу, и тут Миша увидел, что делают мастера.
Над каждым столом был подвешен рисунок, ярко раскрашенный и разграфлённый на квадраты. А мастера на железных противнях выкладывали этот рисунок разноцветными стёклышками, которые они брали из небольших коробок.
— Вот, Михайло Васильевич, нос получается коряво, будто в щербинах от оспы, — сказал, вздохнув, Матвей.
— Не так набираешь, — ответил Михайло Васильевич. — Тебя ли учить? Смотри. — Он ловко вынул несколько стекляшек, минуту подумал и вставил на их место другие. — Ты пятнышками выкладывал, и они выделялись на светлой мастике тёмной, неровной линией. А лучше будет выложить ленточкой. Видишь, получается ровней. А здесь, вдоль края щеки, — мелкими квадратами.
В дверях показалась служанка:
— Михайло Васильевич, вас спрашивают! Давешний человек с просьбой пришел.
— Иду! — ответил Михайло Васильевич. — Ты понял, Матвей?
— Спасибо, Михайло Васильевич!
Но тот уже не слышал, а, окликнув Цильха, вместе с ним вышел из мастерской. Миша остался, потому что ему хотелось посмотреть на работу Матвея.
— А что это дальше будет? — спросил он.
— Ты видел «Полтавский бой»? — ответил Матвей. — А теперь мы делаем «Взятие Азова». Каждый из нас набирает стёклышками часть картины: я — главное лицо, Ефим Мельников — другие лица, кто лошадиные головы, кто одежду, руки и ноги. А вот он, — Матвей указал на здорового парня с глуповатым лицом, — он набирает воздух и дым. И хоть он дворянин, а я матросский сын, а Михайло Васильевич положил мне жалованья много больше и назначил главным мастером.
— Как это — воздух и дым? — спросил Миша и засмеялся.
— Ну как же! Воздух ведь есть на картине, небо, а дым — от выстрелов. Это легче всего набирать, потому что большими кусками и почти что одного цвета. А у нас с Ефимом работа самая мелкая. А когда будут готовы все эти отдельные куски, их соединят вместе, на большом, тяжёлом медном листе, и картина будет готова.
— Какие стёклышки красивые! — вдруг сказал Миша.
— Тебе нравятся? — спросил Матвей. — Хочешь, возьми.
Миша выбрал два стёклышка, зелёное и жёлтое, и зажал их в кулак. Матвей снова нагнулся над своей работой, тихонько напевая:
Да, гусли поневоле
Любовь мне петь велят...
— Михайло Евсеевич! — крикнула вошедшая служанка. — Вас тётушка требует в дом. Портной пришёл мерку снимать.
Миша сперва не понял, кто это Михайло Евсеевич, но Матвей сказал:
— Иди, это тебя зовут.
И Миша, удивляясь странному, городскому обращению, пошёл за служанкой.
Глава шестая
Миша катался со снежной горки, санки опрокинулись, и из кармана вывалились два цветных стёклышка, которые ему подарил Матвей.
Миша зажмурил один глаз и для верности ещё прикрыл его рукой в тёплой, подаренной матерью, варежке, а другой глаз прищурил и посмотрел в стекло.
Словно в сказке, вдруг наступила весна. Снежные сугробы превратились в яркозелёные холмы, и весь двор зарос свежей, нежной травой. Крытые аллеи завились гирляндами зелени, а в квадратном бассейне заблестела зелёная вода. Невиданная зелёная птица поднялась с зелёной ветки, крикнула: «Карр!» — и улетела поперёк зелёного неба.
Тогда Миша спрятал стёклышко в карман и глянул во второе стекло.
Того, что он увидал, конечно, никто никогда не видел на земле. Ни весна, ни лето, ни полдень, ни закат. Под густым золотым небом расстилался золотой неведомый край. Квадратный бассейн до краёв был наполнен мёдом. Двор был усеян золотым песком. Крытая золотом мастерская сверкала золотыми окнами. На золотых черепицах голубятни сидел золотой голубь и держал в клюве золотое перо. И всё было залито золотым светом. Такого на земле не могло быть. Такое было, конечно, только на солнце.
Миша опустил стёклышко, увидел Михайла Васильевича и побежал навстречу.
— Михайло Васильевич, хотите посмотреть, как на солнце бывает? — И он протянул стёклышко.
Михайло Васильевич посмотрел в стёклышко и сказал:
— Ошибся, Мишенька, на солнце совсем иначе.
— Конечно, вы всё знаете, — сказал Миша. — А всё ж вы там не были. Или, может, бывали?
— Не был, — сказал Михайло Васильевич и засмеялся. — До солнца нам с тобой, дружок, не добраться. Так далеко до солнца, что если бы мы всю жизнь летели к нему, то всё-таки не успели бы долететь.
Миша посмотрел недоверчиво, но ничего не сказал.
— А если бы и взлетели мы до него, то ничего не успели бы рассмотреть: во мгновенье уничтожил бы нас бушующий пламень. Солнце — не золотой мячик, Мишенька, а пылающий шар, горящий вечно океан.
Там огненны валы стремятся
И не находят берегов,
Там вихри пламенны крутятся,
Борющись множество веков;
Там камни, как вода, кипят,
Горящи там дожди шумят...
— Вы это видели? — спросил Миша. — Как это можно увидеть?
— Конечно, глазами этого нельзя увидеть, а можно только вообразить, представить себе в мыслях. Но кое-что я рассмотрел в подзорную трубу — в телескоп. Иногда эти огненные вихри вздымаются такими высокими фонтанами, что и в наши слабые трубы их видно. Если уметь смотреть, многое можно увидеть.
— И мне можно?
— На солнце ты, пожалуй, немного увидишь, но если хочешь, сегодня вечером я покажу тебе в телескоп луну.
Вечером они пошли во двор смотреть луну. В доме все уже спали и огни погасли, но кто-то играл да флейте, быть может в соседнем доме или за рекой — такая далёкая слышалась музыка.
— Будто звёзды звенят, — сказал Миша.
Небо было чистое, звёзды ярко горели. Пока Михайло Васильевич устанавливал телескоп, Миша, запрокинув голову, смотрел в далёкое небо.
— Вон, видите три звезды, — сказал он. — Они будто рог изогнутый. У нас их «Лось» зовут. У Лося рог разлапистый. А около него четверо — это «сторожа». Два поближе, два подальше. Они Лося сторожат.
— А у нас зовут их, все эти семь звёзд, Большой Медведицей, — сказал Михайло Васильевич. — Ну, теперь готово, смотри.
Миша прильнул глазом к стеклу и увидел чёрные провалы гор и залитые серебристым светом равнины, так удивительно не похожие на всё то, что он когда-либо видел. Он долго смотрел, потом вздохнул и поднял голову.
— А что ещё можно увидеть? — спросил он слегка охрипшим голосом.
— Всё остальное очень далеко, и в эту слабую трубу ты ничего любопытного не сможешь увидеть, — сказал Михайло Васильевич. — Хотя в эту самую трубу я увидел, что вокруг планеты Венеры слой воздуха не меньший, чем вокруг нашей Земли.
— Но ведь воздух нельзя видеть? — упрямо сказал Миша. — Он прозрачный.
— Нет, иногда можно видеть. Хотя до сих пор никто, кроме меня, этого не видел... Ты не хочешь спать?
— Очень хочу. А я это увижу?
— Увидишь когда-нибудь. Спокойной ночи. А я ещё побуду здесь.
В эту ночь Миша спал крепко, как у себя дома, в Матигорах, и совсем не видел снов.
