Франтишек Кубка - Улыбка и слезы Палечка
Но господин епископ испугался того, что будет завтра, так же как и его вратиславский брат во Христе — толстый господин Йошт. Несколько дней тому назад он удалился к своим рожмберкским предкам на вечный покой, предварительно предложив королю Иржику мир и заключив его. Вратиславцы не любили его, потому что он был чех и остался им до самой смерти. Папа тоже не любил его за то, что он не хотел воевать с Иржиком. Он желал добра и королю и папе. Оттого и оказался между двух стульев, бедный толстяк!
Папа напрасно ищет преемника смещенному Иржику, причем такого преемника, который захотел бы взять королевство с бою. Пока ни Матиаш венгерский, ни Казимир польский не проявляют желания быть ему полезными. Да и курфюрст Фридрих Бранденбургский[217] не имеет особой охоты.
Так что, по-видимому, мой король и эту затянувшуюся, кровавую и кровожадную, грабительскую и убийственную, медлительную и беспощадную войну выиграет. Несмотря даже на то, что сыновья его, особенно Викторин, не руководят войском так, как он бы хотел.
Но он устал. И усталость его передается мне, хоть я гораздо моложе его.
Не знаю, удовлетворит ли вас это письмо, дорогой отец. Я пишу вам о многом, бесконечно для вас далеком. Рассказываю о событиях самого последнего времени, не возвращаясь к прошлому. Многое вам, конечно, известно, об очень многом вы слышали от путешественников, все время разъезжающих из вашей страны в мою и из моей в вашу. Кое о чем догадываетесь.
Но вы дали мне возможность еще раз побеседовать с вами. Представляю себе вашу прекрасную седую голову, кивнувшую при этих словах.
Выпейте чашу вина за мир в чешской земле!
Нас крутят вихри гнева, нами не заслуженного. Мы истекаем кровью, как человек, которому перерезали жилы на руках. Но наша воля к жизни сильней усталости от вечной борьбы с тлетворными силами этого изменчивого мира.
А впереди — еще другая война. Эту другую, еще более жестокую войну готовит нам Матиаш венгерский… Впрочем, я — плохой пророк.
И в звезды по-прежнему не верю, хоть здесь, при дворе своего государя, окружен этой верой со всех сторон. В этом я — последователь покойного папы Пия II.
Но единственно только в этом! А в остальном он так сбил меня с прямого жизненного пути, что я уж не вижу цели.
Давно вы не получали от меня таких невеселых писем. Не удивляйтесь. Говоря откровенно, мне хочется плакать. И я плачу по ночам. Чтоб никто не видел. Слезы Палечка невидимы. Они не капают из глаз, а текут куда-то внутрь, прямо в сердце. И переполняют его. Это сердце полно соли… А соль — горькая.
Будьте здоровы, дорогой учитель и драгоценный отец мой Микулаш!
Ваш Джанино».
XXVII
Но Матиаш все-таки дал себя уговорить.
Да особенно и уговаривать не пришлось. Он сам позволил своему давнему честолюбию вовлечь себя в грех. Чешские паны тоже оповестили, что согласны считать Матиаша своим законным королем, и даже пан Зденек примирился с этой мыслью, отказавшись от надежды украсить короной свою собственную голову.
Матиаш начал войну против еретиков, столь же похвальную, как война против турок, весной 1468 года, имея действительной целью овладеть святовацлавской короной. Папа и кардиналы обрадовались… Сатанинское капище будет обращено в прах и пепел!
Иржик из Подебрад снова сел на боевого коня. Он выступил с прекрасным войском, и враги стали друг против друга лагерем на Моравском поле.
Об этом стоянии возле города Лавы[218] Палечек выразился в том смысле, что тесть и зять слишком хорошо друг друга знают, чтобы не долго думая вцепиться друг другу в волосы. Ловок был тесть, ловок и зять. Так что они вступили в переговоры через надежных послов. А войска занимались пока фуражировкой в широком поле и пробовали свои силы в мелких стычках. У Иржика были боевые телеги и отличная пехота. А у Матиаша — конница.
Иржик старался предотвратить войну, Матиаш жаждал ее. Поэтому переговоры их не были любезны и не приводили ни к какому решению. Весна была буйная и щедрая. Поля быстро зазеленели, колосья поднялись необычайно высокие. Близился богатый урожай. То же было и над землей, в ветвях деревьев, переживавших такое же безудержное цветенье, как луга и нивы.
Матиаш обещал очень немного за то, что требовал. Он желал, чтоб Иржик вернул все крепости и укрепленные места, отнятые им у мятежных панов, чьим защитником выступал лицемерный Корвин. За это он готов ходатайствовать перед папой, чтобы тот согласился на созыв съезда князей, который уладил бы вопрос о положении Иржика. За это Иржик, со своей стороны, должен был дать Матиашу залог в виде брненского Шпильберка, который мужественно выстоял и остался могучей Иржиковой крепостью в предполье самой главной и сильной из его земель — Чехии.
В то время как чешскую землю продолжали тревожить вторжения злодейских шаек крестоносцев, явившихся не столько воевать, сколько грабить, Иржик в прекрасном месяце мае, когда цветет виноград и любится бабочки, понес большой урон у Тшебича, где пылкий сын его Викторин позволил захватить себя врасплох Матиашу, который сделал вид, будто стал лагерем у Знойма, в то время как Иржик отвел свои главные силы к Колину и Подебрадам.
Матиаш двинул сперва конницу, а затем и основные свои силы к Тшебичу, где в это время Викторин спорил со своим военачальником Влчеком из Ченькова, выступать войску из города или оставаться в нем…
Викторин решил выступить. Матиашева конница стала притворно отходить, чешская преследовала ее до самых увалов, но тут подошедшее Матиашево войско ударило на растянувшиеся и утомленные боем Викториновы отряды, неосмотрительно покинувшие заграждения из телег. Викторин спасся тем, что пожертвовал телегами, а также значительной частью чешской конницы, которая попала к Матиашу в плен, а сам заперся в Тшебиче.
Военачальник Влчек поспешил с оставшейся конницей к Иржи — просить помощи для потерпевшего поражение и осажденного Викторина.
Викторин был в городе как бы скован. Но Матиаш не хотел длить осаду. Он отдал приказ к немедленному и решительному наступлению на город. Завязался ожесточенный бой на улицах, на главной площади, на крепостных стенах. Город загорелся, и многие из жителей, не погибшие в сражениях с венгерскими наемниками, нашли конец в огне пожара. Женщины и дети дрались и умирали наряду с мужчинами.
В конце концов Викторин с остатками войска, последними бойцами местного ополчения и их женами и детьми укрылся в находившемся над городом монастыре бенедиктинцев. Он решил ждать там помощи, за которой отправился военачальник Влчек. Мертвых, понятно, не воскресишь. А славный город Тшебич был мертв.
Много было споров о том, кто виноват в чрезмерной осторожности или неосторожности и прав ли был Иржик, поручая командование войсками своим сыновьям, отличавшимся несомненной храбростью, но отнюдь не полководческим искусством. Даже верный советник короля Геймбург заметил, что тут «требуется еще кое-что».
Король сам встал во главе войска и дошел до Польны, но, наперекор всем, объявил, что в походе примет участие его шестнадцатилетний сын Гинек… Этот Гинек был самый неудачный из его сыновей. Правда, он рано обнаружил способности к языкам, быстро научился немецкому и даже итальянскому, который совершенно самостоятельно, без помощи учителя, вывел из латыни, чтоб только свободно читать своего обожаемого писателя-итальянца Боккаччо, которого любил не столько за красоту слога, сколько за вольные эпизоды, — но мужеством он не отличался.
Так по крайней мере полагали все придворные проповедники, так думала сама королева Йоганка, такого же мнения был и король. Этот сын его любил одежды из мягкой ткани, изысканные кушанья, отборные вина, игру на лютне и роскошные переплеты книг, чьи корешки он гладил так, как иные гладят женскую шею. Верховой езды не любил, а заказал себе красивую повозку четверней и разъезжал в ней со странными женщинами, воспроизводя на пражских улицах во время масленицы триумфы Венеры, Любви или Красоты, о которых слышал от путешественников, побывавших в Италии.
Король с частью своих военачальников и советников остался в Польне, а Гинеку приказал вести войско к Тшебичу. Гинек, сославшись на неумение ездить верхом, поехал за войском, имевшим задачей освободить его брата, в своей смешной повозке, в которую сел, как только оказался вне поля зрения своего брюзгливого и теперь с утра до вечера разгневанного отца. Правда, повозка через несколько часов езды по гористому чешско-моравскому порубежью развалилась, но пану Гинеку быстро изготовили новую, правда, менее богатую, но все же такую, в которой ему было удобно сидеть со своими пажами.
Один из этих пажей отличался особенной миловидностью и стройностью; про него говорили, что он нездешний и почти совсем не говорит по-чешски, причем голос у него скорей женский, не похож на мужской.
