Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены
— Видел? — и перепугано, и недовольно посмотрел предводитель посольства на Коментиола. — Они же что-то затевают или затеяли уже и ждут удобного случая, чтобы прогнать нас, как бродячих псов. Нужно идти и добиваться встречи с каганом.
— Только не сегодня, Элпидий. Раз накрыл столы, садись и трапезничай, во всяком случае, делай вид, будто не опечален тем, что отказались. Думаю, именно этим и поймаем его рано или поздно.
Больше не обращал уже внимания на сидение посла. Снял с себя парадное одеяние, облачился в обычное и сел за трапезу. Один день пил, и веселился, и ходил по стойбищу аварскому или улицам Анхиала и второй тоже. Казалось, и не обращал внимания на то, что ходит между супостатов. Одних только приглашал разделить с ним застолье, с другими и делил его. Аж пока не напомнили:
— Завтра будьте у кагана, — сказали. — Предпочитает выслушать вас, ромейских послов.
Коментиол был, пожалуй, изрядно опухший с перепоя, каган не на Элпидия, на него смотрел и смотрел.
— Сказали мне, что ты императорский стратег?
— Истину сказали.
— И вместе с тем — посол?
— Нет, достойный предводитель, не вместе с тем. Сейчас только посол.
— Почему так? Почему с легионами вышел против меня?
Чувствовал, злорадствует Баян, однако не стал отвечать тем же. Прикинул в уме, чем закончится ромейское посольство у аваров, если даст сердцу волю, и признал целесообразным свести на шутку.
— Потому что множество нас, стратегов, у императора, а легионов мало.
Каган воспринял по-своему и убрал бодряще-веселый вид.
— Это мне нравится. Ей-богу, чуть ли не впервые встречаю посла, который не скрывает истины. Поведай тогда, муж достойный, с чем пришел к нам?
Коментиол не переставал выдавать себя за добродушного.
— Да все с тем же. Василевс расстроен несогласием между империей и аварами и хочет знать, почему это произошло, как могло произойти? Вон, сколько лет жили в согласии и взаимной выгоде, сколько супостатов угомонили, соединяя силы. Теперь — раздор, каган поднял турмы и повел их против повелителя и благодетеля своего, императора Византии. Почему так?
Те, которые знали Коментиола, знали и то, что в велеречивости ему не откажешь. Если не останавливать, будет говорить и говорить. Но на этот раз и он вынужден был умолкнуть: кагану не понравилось что-то в речах его.
— А император не знает, почему произошел раздор?
— К нему всякое доходит, — уклонился Коментиол и не стал говорить то, чего ждал Баян. — Потому и прислал нас, послов своих, чтобы услышали причину раздора из уст твоих.
— Мог бы и не слать, если так. Элпидий заметил: Коментиол заколебался, пора прийти на выручку, и не замедлил подать голос.
— Мой советник и друг в делах посольских не все тебе сказал, предводитель. Мы не только затем встали перед твои глаза, отнимая у тебя время, чтобы узнать причину раздора. Нас прислали сюда положить конец несогласию и походу, который вызвали разногласия. Ну, а кто, обладая такой значимой обязанностью, начинает разговор с конца? Должны знать, прежде всего, причину раздора.
Баян все еще ворочался, видно, тесно ему в его великоханском кресле.
— Если думаете о мире с нами, и предпочитаете вести о том переговоры, — отчеканил слово в слово, — пойдите сначала к своему императору и спросите, до каких пор он будет издеваться над нами самым бессовестным образом. Или мы не вели переговоры уже и не раз, не заключали договор на мир и согласие? А где то, о чем вы клялись на кресте? Почему каждый раз отступаете от обещанного? Юстин Второй хоть откровенный был. Тот так и сказал: «Радуйтесь тому, что живете на нашей земле, и не подать ждите от нас, а лишь то, что дают всякому рабу за верную службу». Тиверий же и Маврикий обещали одно, а делали совсем другое. И прежде, и сейчас. До каких пор будет это? О каких переговорах может идти речь, если вы — клятвопреступники? Кто ходил на склавинов, когда те вторглись в земли империи стотысячной ратью и прошли с мечом и огнем до самой Фессалоники? Кто заставил их бросать нахапанное и убираться восвояси? Мы, авары. А чем отплатила нам за то империя? Не только обещанных ста тысяч, восьмидесяти не платит уже какое лето. Что остается делать нам, аварам, когда с нами обращаются, как с последними рабами? А одно: прийти и взять свое силой.
— Достойный! — видно было, Элпидия не испугали, наоборот, порадовали резоны кагана, и он не только сам подался вперед — руку протянул, будто для братания. — Если это и все несогласия, то стоит ли нам ломать друг о друга копья? Империя в большом затруднении, это правда, фиск ее сильно опустел, но не настолько, чтобы не заплатить каких-то сто тысяч.
— Не сто, а триста! Вы уже третье лето водите нас за нос.
— Пусть триста. Империя вон, какая, найдет, где взять.
— Великий воин! — вырвался со словом и Коментиол. — Если ты поверил мне раз, поверь и второй: согласие возможно. Разве император не поймет, если я приду и скажу ему: сдержим обещанное — и сече с аварами будет положен конец. А еще такое скажу: на поход против них пойдет вдвое, а то и втрое больше, чем на мир. Платим обещанное — и все.
— Надо бы раньше думать так.
— Должны, но что поделаешь, когда забот вон сколько, а император один. Все надеялся, что как-то уладится. Наступит мир с персами — объявятся солиды, а объявятся солиды — и с аварами расплатится. Когда дошло до битвы, теперь иначе мыслит, ей-богу. Как один из послов его, предлагаю прервать переговоры на то время, пока я буду ездить и уговаривать императора. Уверяю тебя, достойный, этой договоренностью положим конец размолвке. Раз и навсегда.
— Договоренность была уже. Нам не договоренность — солиды пусть шлет, прежде всего.
— Я понимаю, так и скажу. Я даже посольство оставлю у тебя как залог, что переговоры между нами не прекращаются, они лишь прерываются на время.
Он так и сделал: оставил Элпидия и всех, кто был с Элпидием, на попечении буйного в гневе кагана, а сам вернулся в Константинополь и стал собирать там когорты, слать во все концы гонцов и выведывать, что делают и сделали уже стратеги. Вести приносили не такие уж печальные: манипулы, когорты объединялись повсеместно и отправились на место будущих боев — до Филипополя и Адрианополя, а где-то через две недели через Константинополь прошли и когорты, присланные стратегами из персидских мест боя.
— С нами и бог, и император! — доложили Коментиолу, — Мартин и Каст собрали уже под руку три полноценных легиона.
— Мало. У аваров вдвое больше.
— Иоанн и Дроктон обещают пополнить их в недалеком времени.
— Все равно мало. Разве не знаете, какое это пополнение? Все нестепные до ратного дела новобранцы.
— Не только. Много и пожилых, тех, что бывали и бывали в сечах. А они не хуже, стратег, тех, что пришли с персидских боев.
— Все это лишь лестные слова, достойный. В крепостях и с этой силой, конечно, усидел. А что будет, если каган обойдет крепости и пойдет на Константинополь? Кого тогда поставим на его пути?
Тридцать тысяч… Разве это та сила, с которой можно выходить против аваров? А что поделаешь? Солидов таких, как хочет каган, в фиске действительно нет. Да и сомневается сенат, он уже остановится. Такой, как Баян, и солиды возьмет и походом пойдет. А что тогда? На какие доходы соберут необходимые легионы? Остается последняя попытка — поставить кагану условие: триста тысяч солидов будут выплачены ему, однако тогда лишь, как он отведет свои турмы за Дунай и согласится подписать договор о ненападении.
«Кто же пойдет с этим к кагану? Наверняка, как честь и совесть, требуют, чтобы шел я. Но на кого возложат поход, если не вернусь из аварского лагеря?… А, что будет, то будет, пойду сообщу императору, как он скажет, так и сделаю».
Маврикий не стал задумываться. Сразу и недвусмысленно повелел: второй раз рисковать не стоит. Достаточно будет гонца, чтобы доставил слова и решение императора Элпидию. А уже Элпидий пусть пойдет и завершит переговоры.
— Если я не явлюсь, каган может догадаться, что его оставляют в дураках, и не согласится на то, что предлагаем.
— Он и так не согласится. Достаточно того, что Элпидия бросаем в пасть этому удаву, тебе нет нужды лезть в нее.
— Тогда воздержимся слать гонца с твоим посланием сейчас. Подождем еще несколько недель, пока я соберу вместе всю нашу силу и удостоверюсь, какая она есть.
Элпидий долго колебался, как ему выйти перед каганом и сказать то, что велено. Но ничего путного так и не надумал. Единственное, на чем мог остановиться и уповать более-менее, — делать вид, будто принес утешительные вести. Ведь император, как бы уже там не было, а соглашается уплатить аварам долг.
Страдал все-таки, проходя в палатку. И не зря. Только заикнулся, что уплачено будет позже, кагана будто из катапульты выбросило.
![Анатолий Фоменко - Книга 1. Античность — это Средневековье[Миражи в истории. Троянская война была в XIII веке н.э. Евангельские события XII века н.э. и их отражения в истории XI века]](/uploads/posts/books/216679/216679.jpg)