Аркадий Ваксберг - ИЗ АДА В РАЙ И ОБРАТНО
Он, оказывается, лишь «сперва не подписывал» (курсив мой. – А. В.) и вообще проявил «непревзойденную изворотливость» (Солженицын, т. 2, с. 409). Так комментирует непререкаемый Верховный Судья рискованнейший и мужественный поступок Эренбурга.
Илью Григорьевича, как известно, многие не любят и многие порицают. Я тоже не отношусь к числу его слепых апологетов: немало отнюдь не лестных слов в его адрес читатель найдет и на этих страницах. Но книга моя посвящена не Эренбургу – здесь не место обсуждать ни его творчество, ни его судьбу. Скажу лишь, что даже самые категоричные и безжалостные к нему критики никогда не посягали хотя бы на одну страницу его жизни – военную, хорошо зная, какую роль сыграла для армии и для всей страны его неутомимая публицистика тех лет. Но – вот оценка этой публицистики Солженицыным («сдержать писательскую страсть», как он вроде бы старался, – см.: Московские новости. 2002. № 50. С. 20 – ему явно не удалось): «Илье Эренбургу ‹…› дано было «добро» сквозь всю войну поддерживать и распалять ненависть к немцам. ‹…› Эренбург отгремел главным трубадуром всей той войны ‹…› и лишь в самом конце был осажен» (т. 2, с. 349). Надо же, чтобы злоба до такой степени застлала глаза…
75. Полностью, а не в отрывках, впервые опубликовано в переводе на французский. См.: Berard Ewa. La vie tumultueuse d'llya Ehrenbourg. Paris, 1991. P. 298-299.
76. АП РФ. Ф. 3. On. 32. Д. 17. Л. 100.
77. Там же.
78. Костырченко Г. Цит. соч. С. 681.
79. Там же. С. 748.
80. Веauvоiг Simоne de. La Force des choses. Paris, 1963. P. 347.
To же самое говорил Эренбург и Эстер Маркиш. Он объяснял это тем, что «письмо напоминает призыв к погрому – даже не завуалированный. Речь идет ‹…› о коллективной ответственности за преступления убийц в белых халатах. ‹…› Гнев советского народа справедлив и неудержим, но, поскольку подавляющее большинство евреев истинные советские патриоты и их необходимо защитить, гарантировать их безопасность, видные деятели еврейской национальности просят партию и правительство поместить советских евреев в «безопасные условия» Восточной Сибири.». См.: Маркиш Эстер. Столь долгое возвращение. Тель-Авив, 1989. С. 305-307.
81. Русское воскресение. 1991. № 3 и Московский трактир. 1991. № 1.
82. Независимая газета. 1993. 4 апреля. С. 5.
83. Paпопорт Я. Л. На рубеже двух эпох. М., 1988. По рассказам, которые я слышал в Израиле, тот же вопрос (о дыхании Чейн-Стокса) задал другой следователь Вере Вовси, жене профессора Меера Вовси, арестованного по делу врачей, – кузена Михоэлса.
ИЗБАВЛЕНИЕ
Нетрудно было догадаться: первые зримые последствия перемен в Кремле коснутся судьбы арестованных врачей и вообще всего апокалиптического проекта, получившего впоследствии условное название «Второй Холокост». Так оно и случилось, хотя и не сразу: впрочем, интервал в несколько дней или даже в несколько недель для неповоротливого и скрипучего советского механизма кажется ничтожным.
Журнал «Крокодил», готовивший свои материалы заблаговременно и не имевший возможности перестроиться на ходу, продолжал публиковать антисемитские фельетоны в номерах и за 20, и за 30 марта, но в ежедневных газетах эта тема исчезла напрочь, как будто ее никогда и не было, уже 2 марта, когда тиран еще корчился в конвульсиях. 4 апреля все газеты опубликовали информацию об освобождении врачей-убийц, о том, что признания в совершении несуществующих преступлений у них были вырваны «с применением строжайше запрещенных советским законом методов ведения следствия», и что, наконец, фабрикация этого дела была покушением на нерушимую дружбу братских советских народов.
Еще два дня спустя в той же «Правде» Мнхоэлс был уже назван «честным общественным деятелем», народным артистом СССР, оклеветанным «презренными авантюристами». Очевидность использованных эвфемизмов была столь велика, что ни в каких разъяснениях не нуждалась. Многие на радостях расценили эту публикацию как возврат к политике полного этнического равноправия, к отказу от какой бы то ни было дискриминации по «пятому пункту».
В информации о реабилитации врачей был приведен список уже не из девяти, как в январе, а из пятнадцати фамилий. Все «добавленные» – русского происхождения (профессора Василенко, Зеленин, Преображенский, Попова, Закусов, Шерешевский), что убедительно подчеркивает тенденциозно антисемитскую направленность сообщения от 13 января. И, напротив, не упомянутые в том сообщении и тоже реабилитированные профессора-евреи (даже такие известные, как Серейский и Рапопорт) снова не названы, будучи упрятанными в категорию «и другие»: обнажить весь масштаб антисемитской акции не решились даже сейчас.
По докладной записке Берии, вновь возглавившего министерство внутренних дел (оно, как в тридцатые годы, поглотило в себе госбезопасность), политбюро, которое все еще, в соответствии с новым партийным уставом, называлось президиумом ЦК, приняло 3 апреля постановление о ликвидации «дела врачей» (освобождению подлежали в общей сложности 37 врачей и членов их семей) и «о привлечении к уголовной ответственности работников бывшего МГБ СССР, особо изощрявшихся в фабрикации этого провокационного дела и в грубейших извращениях советских законов»[1]. Особо изощрявшимся оказался, в сущности, один лишь Михаил Рюмин, садист и зоологический антисемит, втянутый в масштабную кремлевскую игру: ему была отведена роль козла отпущения. Еще 16 марта, до постановления политбюро, Рюмина арестовали и более чем год спустя, 22 июля 1954 года, расстреляли.
Такая же участь постигла еще нескольких палачей из той же зондеркоманды, в том числе недавнего министра госбезопасности Виктора Абакумова, наиболее зверствовавших садистов Владимира Комарова и Николая Леонова. Зато основной костяк бригады следователей-истязателей отделался легким испугом: даже тем, кого лишили генеральских и офицерских званий и исключили из партии, какое-то время спустя вернули партбилеты, а вообще без работы, то есть без средств к существованию, они не оставались ни одного дня. Судить их вообще не собирались, испугавшись цепной реакции возмездия, остановить которую было бы трудно.
Берия документально зафиксировал в той докладной записке, хотя и очень кратко, факт убийства Михоэлса, возложив вину за это на исполнителей: заместителя министра госбезопасности СССР Сергея Огольцова и министра госбезопасности Белоруссии – своего недавнего друга и протеже – Лаврентия Цанаву. Оба этих палача действительно были физическими убийцами, но о тех (о том!), кто направлял их руки, не было сказано ни слова: время еще не пришло.
За кратчайший промежуток времени между смертью Сталина и реабилитацией врачей произошла еще одна загадочная смерть от «несчастного случая», которую напрямую связывают с тем же делом, хотя в действительности, как мы увидим, связи нет никакой. И однако же – она есть, но состоит совершенно в другом: разоблачив злодейское убийство одного, тот же самый разоблачитель – вездесущий Берия – сразу взялся за другую жертву, доказав, что никаких перемен ни в системе, ни в методах расправы с неугодными не предвидится и что бандитский режим каким был, таким и остался.
В двадцатых числах марта за получением международной Сталинской премии в Москву прилетел друг Эренбурга, левый французский общественный деятель Ив Фарж. Один из руководителей Сопротивления, комиссар республики в Лионе, он некоторое время после войны занимал пост министра продовольствия и очень симпатизировал Советскому Союзу.
Эренбург, называя Фаржа одним из наиболее близких ему людей, посвятил своему другу целую главу в мемуарах «Люди, годы, жизнь». Но там нет ни слова о том, зачем Ив Фарж, получив из рук Эренбурга премию, через день вылетел в Грузию, почему категорически настаивал, притом еще из Парижа, на посещении Тбилиси и какая версия, наконец, возникла сразу же после того, как 31 марта Фарж погиб в автомобильной катастрофе (да, опять автокатастрофе) по дороге из Гори, куда ему навязали экскурсионную поездку, обратно в свой тбилисский отель. В середине шестидесятых годов, когда Эренбург писал и печатал свои мемуары, на это можно было, наверно, каким-то образом, хотя бы иносказательно, намекнуть. На худой конец, какую-то часть главы написать «в стол», где она могла бы подождать до лучших времен.
Широко распространенная версия гласила, что Ив Фарж прилетел в Москву «по настоянию Всемирного Совета Мира, чьим генеральным секретарем он был, чтобы получить информацию в связи с предстоящим процессом врачей», что он потребовал свидания в тюрьме с «кем-нибудь из врачей» и что «встреча Фаржа с мнимым убийцей состоялась в тюрьме». Еще того больше, он «обратил внимание на почерневшие ногти своего собеседника – того явно пытали»[2].
Эту версию, даже не пытаясь ее проверить хотя бы простым сопоставлением дат, развил Евгений Евтушенко в снятом им по своему же сценарию фильме «Похороны Сталина». Между тем речь идет о примитивном и неумном апокрифе, нарочито распространявшемся Лубянкой в те самые «сто дней», когда в руках Берии сосредоточилась необъятная власть. Запущенная им дезинформация имела целью отвлечь внимание от истинной причины гибели Фаржа в «автокатастрофе».
